Елена Долгова - Маги и мошенники Страница 27

Где-то среди них затерялись люди, кому суждено было поставить на грань разрушения хрупкое бытие Империи.

Часть II

Мятежник

Глава XIV

Вечерний диспут с ведьмой

Клаус Бретон. Толосса, Церенская Империя.

Багровое пламя костров на площади отражалось в мутных стеклах окна. Рыжее пламя камина подражало ему, заставляя сверкать лежащее на столе оружие, простую медь чаши, серебро массивного, покрытого чеканкой треугольника.

Этот священный символ, единственный в аскетической комнате кусок драгоценного металла, лежал отдельно – на растянутом белоснежном платке. Трое людей в комнате угрюмо молчали. Бретон, на чье правильное, как у статуи, лицо усталость наложила свой отпечаток. Рыжий одноглазый Штокман – смертельно опасный силач, в котором на этот раз никто не заметил бы ни единой смешной черты. Арно – бледный невысокий человечек, на чьи впалые глазницы все время падала тень.

– Итак, братья, – спокойно, безо всякого выражения произнес ересиарх, – мы собрались здесь, чтобы решить, что нам делать с клинком, который сам дьявол подвесил над нашими головами.

Штокман ощерился, открывая нехватку зубов. Арно кивнул – его лицо все так же оставалось в тени.

– С пиками и мечами мы прошли через юг провинции…

– На Эберталь! – коротко и энергично рявкнул Штокман. – Возьмем толстяка-императора на кончик меча.

Умный Арно промолчал, выжидая – ересиарх напрасно ждал его ответа.

– Число наших людей растет, округа опустошена, благочестивые братья нуждаются в продовольствии. Горны кузниц пылают день и ночь, но железо не сегодня-завтра кончится. Братству нужно оружие, а учению – трудолюбивые проповедники…

– У нас нет железа, – мрачно заявил Штокман.

– В сердцах братьев недостаточно веры, – эхом отозвался Арно.

– Сюда идут войска Гагена Проклятого.

Вожди повстанцев мрачно замолчали. Бретон рассматривал серебряный треугольник, Арно уставился на огонь, Штокман попытался кинжалом подрезать толстый ноготь на собственном большом пальце.

Главарь мятежников прикоснулся в священному символу, словно ища поддержки, и обратился к часовому, застывшему у дверей:

– Приведи ведьму, брат.

Мятежник тут же вышел и вскоре вернулся, волоча за собою женщину. Ее рваный плащ распахнулся, открывая испачканное платье, смуглое худое лицо уродовали лиловые синяки. Магдалена из Тинока, а это была она, левой рукой неловко придерживала правую, вывихнутую в кисти, руку, однако черные глаза чародейки зло и бесстрашно сверкали.

– Ступай, отдохни, – велел ересиарх солдату.

Тот исчез словно дым, ведьма сделала шаг вперед и внимательно уставилась на Бретона. Ересиарх в этот момент выглядел довольно сурово:

– На твоем теле нашли ведьмовской амулет, в кошеле и складках одежды – травы, сушеных жаб и ящериц. Что ты можешь сказать в свое оправдание?

Магдалена криво усмехнулась и попыталась приосаниться:

– Амулет я подняла на дороге, а жабы с ящерицами – неразумные твари… они заползли в мою юбку сами!

Штокман треснул по столу кулаком так, что зазвенели чаши, и громоподобно расхохотался:

– И там же засохли с горя!

Шокированный Арно незаметно ткнул товарища в бок. Бретон слегка нахмурился:

– Не произноси лжи, ворожея, этим ты не улучшишь своего положения, а только повредишь собственной душе.

– Раз ты все знаешь наперед, поп-расстрига, то не трепли языком, а делай свое дело. Ты думаешь, в чем разница между инквизиторами Святоши и твоими братьями? Ни в чем. Для меня и то и другое означает – смерть, а смерть все равно бывает только одна, и мне не сдохнуть два раза.

– Не призывай гибель, только Бог знает, когда она придет. И не оскорбляй протянутую руку, быть может, вы вовсе не хотим причинять тебе вреда. Заблудшая сестра все равно сестра, – примирительно заявил Бретон.

Вид у него в этот момент был самый искренний, но это почему-то не внушало доверия Магдалене.

– Ха! Обычно аббаты назвали меня грешницей, изредка – дочерью. Ну-ну, раз я тебе сестра, попик, может, и отпустишь меня подобру-поздорову, а? – неуверенно поинтересовалась ведьма.

К ее невероятному удивлению, Бретон кивнул, сохраняя самый серьезный вид:

– Конечно. Мы не палачи, и сражаемся с клинками – клинком, но с заблуждением – только словом.

– У тебя острый меч и куча солдат, у меня ничего, кроме блох, который обсели меня в вашей каталажке. Ты и я не равны, поп, и я не сильна в богословии.

– К добру можно склонить любого человека. Я ненавижу грех, однако же, люблю человека, он – творение и образ Бога.

– Ха! Если бы ты как следует рассмотрел жителей Тинока, ты бы переменил свое мнение, бывший аббат. Образ их создателя слишком плохо виден под слоем навоза.

– Тебя ведут гнев и ненависть – это плохие советчики. Сколь бы и ни были унижены эти несчастные, они – дети Бога. Отец прощает или наказывает детей, но не стоит торопиться осуждать собственных братьев. Ты не можешь знать, кто спасен.

– Да уж не я сама.

– Ты страдаешь, потому что в душе желая верить, все же не веришь, и злобишься, потому что не любишь Всевышнего, изначально имея такую потребность.

На этот раз Магдалена расхохоталась до слез, этому не могла помешать даже боль в руке, надрывный смех колдуньи походил на лай избитой собаки:

– Ты речист, мне не переспорить тебя, парень. Лучше уж я пойду прочь. Ты ведь от большой любви к Богу отпускаешь ведьму, а?

Ответ ересиарха, наверное, мог бы понравиться фон Фирхофу:

– Я верю в могущество Всевышнего, я презираю ничтожество дьявола. Слава и мощь Творца посрамляют трюкачество демонов. Колдовство не помогло тебе, сестра – раненый жив и почти поправился, ты сможешь уйти, как только беседа наша закончится. Ты не ведьма.

Оскорбленная колдунья взвизгнула, от обиды позабыв о собственном запирательстве и растеряв остатки и так не слишком присущего ей здравого смысла:

– А кто же я тогда?!

– Суеверная женщина, которая обманывает сама себя.

– Врешь, поп!

– Суди сама – все твои планы провалились.

– Много ты знаешь о них, святоша! Я летала наяву. Я видела духов эфира. Я околдовывала сердца мужчин и доводила до безумия их ревнивых женщин. Я тайными травами лечила черные болезни и выжила там, где поумирали другие. Меня слушались дикие кошки и черные волки – звери великой Тьмы…

Штокман, прекратив стричь ногти кинжалом, ошалело уставился на немолодую, жалкую и избитую колдунью:

– Ай да тетка! Ты и впрямь способна довести мужчину до безумия – твой язык метет, словно поганое помело. Не знаю, как там иные твои жертвы, но тот парень, которого ты пырнула ножом, бегает, как новенький.

Зрачки колдуньи расширились:

– Не может быть!

– Еще как может! Кстати, за что ты его приложила, а?

Бывший дезертир игриво подмигнул. Униженная колдунья почувствовала, что вот-вот самым позорным образом заплачет. Ересиарх покачал головой:

– Твоя рука повреждена, Магдалена, но ты не можешь исцелить даже сама себя. Вот, возьми…

Он бросил на стол медную марку.

– Заплатишь лекарю, чтобы поставил кость на место.

Ведьма не тронула монету.

– Бери, не сомневайся, – добавил Бретон, – это добрые деньги честных людей. Теперь тебе лучше уйти из города, оскорбленного тобой. Братья милосердны и не держат зла, но лучше уходи, не продолжая своих безумств и преступлений.

– Ну что ж, спасибо, бывший поп. Я буду помнить, что на свете есть один добрый священник.

Ведьма здоровой рукой ухватила марку, зажала ее в кулак и побрела к выходу. У самого порога она остановилась:

– Так этот человек жив?

– Не сомневайся, живехонек.

– Тогда чего стоит твоя болтовня о милосердии, попик? Чего стоит справедливость Бога, если твари, подобные Адальберту, ходят под солнцем неуязвимыми?

– Ты хочешь сказать – подобные Вольфу Россенхельскому?

Колдунья хрипло расхохоталась:

– Как же, слушай его сладкие сказки! Он такой же Вольф, как я – прекрасная Маргарита.

Ересиарх не дрогнул:

– Он сам назвал свое имя.

– Эту ехидну зовут Адальбертом. Ты помнишь легенду про Адальберта Хрониста?

– Что-то насчет грешного безумца, который задумал сравняться с Господом, выдумал собственное несовершенное творение и потерял рассудок от зависти к Богу? При чем здесь Россенхель?

– Вольф – это истинный Адальберт… – печально ответила ведьма. – Из-за него я всю жизнь получала пинки и тычки, с ним и поквитаться хотела. Да, как видно, нет в мире этом справедливости, и не судьба…

На этом диспут ведьмы и еретика закончился. Женщина ступила за порог, запахнула рваный плащ и побрела прочь, придерживая раненую руку.

После того, как за колдуньей захлопнулась дверь, трое мятежников с минуту помолчали. Гудело пламя в камине, резвые искры отрывались от огня, стайкой уносились в трубу. Штокман посерьезнел, Арно сгорбился и повернулся так, что его лицо полностью укрыла тень, Бретон вновь кончиками пальцев прикоснулся к святому символу.