Дмитрий Силлов - Кровь охотника Страница 27

Стены комнаты были отделаны серым облицовочным камнем в стиле «готика», то есть имитировали стену замка, только сильно зашлифованную. Под такие стены хорошо подходили те же самые подсвечники в виде рук, сжимающих светильники, — не иначе в свое время хозяин замка заказал их оптом по дешевке. Помимо слегка покоцанного ложа для любовных утех в комнате имелись бар, кресло, столик с неизменным хьюмидором на нем, обещанный шкаф и громоздкое старинное трюмо с огромным зеркалом почти во всю стену, напоминающим по форме плазменную панель, в котором отражалась вся комната. И кровать, разумеется, в центре. Н-да, Рус эстет, ничего не скажешь.

В углу виднелась полупрозрачная створка душевой кабины, вделанной прямо в стену. Тоже логично — лежишь себе на койке, разглядываешь размытый силуэт дамы, готовящейся к сеансу отдыха хозяина замка, и предвкушаешь с сигарой в зубах…

— Тоже так хочу, — хмыкнул я. — Только сначала помыться, а потом — хоть к черту на рога.

Вид Русовой комнаты отдыха настроил меня на саркастический лад. Страх куда-то пропал, да и чего бояться-то в самом деле? Возможной смерти во время Перерождения, о которой говорили Папа Джумбо и Рус? Так глупо бояться того, что все равно рано или поздно с тобой произойдет, без такой установки в спецуре делать нечего. Боли? Вот уж чего в жизни было предостаточно, так что, ежели чего — потерпим. Жалко только будет, если коктейль из чужеродной крови в инвалида скрутит или в тварь какую непонятную, как на картинах Дали, — один глаз, одна рука, один коготь на ней и больше ни хрена. Но и тогда не беда. В таком случае тычок когтем в собственное горло или сердце будет наилучшей точкой, которую ставит в таких историях тот, кто знает, что жизнь на самом деле штука не бесконечная. Поэтому, как и говорилось выше, сначала помыться, чтоб не провонять Русову комнату ароматами пота и разлагающейся крови, а там — будь что будет.

Я снял рубашку, штаны с поясом, ботинки с носками, бросил все это на пол, опасаясь замарать кресло, которое было обито не кожей, а дорогим красным бархатом, и только собрался отодвинуть створку душевой кабины, как меня скрутило.

«Началось», — понял я.

На этом мысли кончились. Потому что, когда у тебя в желудке взрывается граната, мысли вышибает напрочь. Промелькнуло на грани сознания что-то типа «ну сколько же можно за один день?!»… Но это уже были так, не мысли, а их ошметки, похожие на куски разодранной плоти, которые разбрасывает во все стороны разрыв противопехотной Ф-1 при прямом попадании в индивидуальный окоп.

И при этом в зеркало я отлично видел все, что со мной происходит.

Меня скрючило в углу между панелью душевой кабины и столиком с хьюмидором. Обхватив руками живот, я сполз вниз по стене вдоль неровных прямоугольников искусственного облицовочного камня, оставляя на них кровавые разводы и ошметки кожи. Я не успел разобрать, то ли это камень все-таки оказался чем-то вроде крупной наждачки, то ли я какую из своих многочисленных ран разбередил, как мое сознание словно кто-то выдернул из этой реальности и швырнул в черную бездну, на дне которой мерцали сотни, тысячи, мириады разноцветных огоньков…

…Я упал в нее словно в океан, заполненный коктейлем из мрака и призрачного света, который испускали крошечные светляки, кружащиеся в грандиозном, поражающем воображение хороводе. Один из них подплыл ко мне, остановился, словно решая, продолжить знакомство или нет, — и вдруг рванул в сторону, словно обжегшись о пламя свечи.

Я и был пламенем. Таким же как они по форме и размерам, но другим по спектру испускаемого света. Все огоньки, что кружились в обозримом пространстве, были трех цветов — красного, словно кровь, белого, будто отблеск на серебряном клинке, и золотистого. Причем последних, похожих на осколки солнечных лучей, было неизмеримо больше, чем белых и красных. Правда, свет от них исходил слабенький и они постоянно гасли, когда сами собой, а когда и поглощаемые более крупными и яркими кроваво-серебристыми соседями. Гасли, но и возрождались из тьмы и золотого света, испускаемого соседями, вновь затевая медленный танец и при этом копируя движения тех, что сгинули в бесконечном хороводе огней.

Лишь я был изгоем в этом коктейле из танцующих звезд и черного, абсолютного мрака.

Что будет, если смешать цвет крови, серебра и золота? Наверно, и будет то, чем был я в этом мире — единственная точка в мириаде разноцветных огоньков, испускающая свет пламени. От которой невольно отшатывались остальные, словно я обжигал на расстоянии их невесомые сущности. Постепенно вокруг меня образовалась пустота, заполненная тьмой. На границе которой угрожающе колыхалась уплотнившаяся масса разноцветных светляков, словно объединившаяся против проникшего в их мир чужеродного тела…

Внезапно где-то далеко наверху раздался тонкий, еле слышный писк, сопровождаемый звуком, схожим с хлопаньем белья, вывешенного хозяйкой на просушку и потревоженного ветром. Невидимые полотнища словно предупреждали о надвигающемся урагане, а писк звал за собой, указывая направление. И я рванулся навстречу этим звукам, вверх, во мрак, в пустоту, оставляя внизу настороженное море живых огоньков…

Я сидел у стены, глядя прямо перед собой.

Ощущение свободного полета не спешило покидать меня. Оно лишь переместилось куда-то внутрь, будто светлячок, состоящий из капельки живого огня, переселился внутрь моего тела и обосновался в районе солнечного сплетения. Я смотрел в одну точку, понемногу осознавая, что смотрю в зеркало. И то, что я видел там, мне абсолютно не нравилось. Более того — мне показалось, что если я еще немножко посмотрю на это, то немедленно начну блевать дальше, чем вижу.

У стены сидело жуткое существо из «Техасской резни бензопилой». Только если главный герой фильма ужасов ограничился кожаной маской, содранной с лица трупа, то существо в зеркале полностью напялило на себя чужую кожу, и сейчас из дырок в ней сочилась желто-красная жижа.

Я замер, боясь пошевелиться и обнаружить, что эта мертвая, сморщенная кожа натянута на меня и местами касается моего тела. Мне ничего не оставалось, как сидеть неподвижно и изучать отражение… В котором я неожиданно для себя стал находить знакомые черты.

Вон старый шрам на провисшей книзу щеке. Вон след от зубов на том месте, где впился в мою ногу Мангуст. А вот длинный разошедшийся шов вдоль левой руки, залеченный белой волчицей и сейчас напоминающий расстегнутую молнию на старом спальном мешке.

Из которого рано или поздно придется вылезти.

Абсолютно дикая в своей нелогичности мысль поразила меня. Но с другой стороны, то, что я наблюдал в зеркале, тоже противоречило всем законам логики. Как противоречили им, кстати, абсолютно все недавние события, включая слишком уж реальный танец в море разноцветных огней.

Поэтому я зажмурился, пересилил себя и попытался встать на ноги.

Нечто холодное, мерзкое, липкое тут же облепило мое тело со всех сторон. Но пути назад уже не было.

Рыча, словно дикий зверь, я срывал с себя мертвую кожу, падавшую вокруг меня клочьями на дорогой паркет, шелковое покрывало кровати, на опрокинутый столик, который я случайно задел ногой, на расколовшийся от удара об пол хьюмидор, на рассыпавшиеся сигары. Последний, самый большой клок, словно широкий пояс обернувший мою талию, я разорвал на животе — и он тяжело шлепнулся на пол, увлекаемый весом желтых жировых прослоек, намертво приросших к изнанке моей старой кожи.

Именно так. Моя отслужившая своё старая, дубленная ветрами и дождями, отбитая чужими кулаками и рваная зубами нелюдей шкура сейчас валялась у моих ног. А из зеркала на меня смотрел атлет с прорисованными мышцами, которым мог бы позавидовать даже Руслан Сартаров. И помолодевшим лет на пятнадцать смутно знакомым лицом без малейших следов шрамов, тягот, лишений и разгульного образа жизни его хозяина. Правда, все это идеальное тело было порядком измазано кровью, слизью и теперь уже чужим жиром. Но это, понятное дело, были легкоустранимые мелочи.

Я осторожно шагнул раз, другой, оставляя на штучном паркете малоаппетитные следы, согнул в локте левую руку. Надо же, ни малейших следов недавнего страшного укуса Мангуста. Как и всех накопившихся за четыре десятка лет не самой спокойной жизни, постоянно ноющих следов старых ранений и переломов, которые исчезли, словно их и не было никогда. По ощущениям я хоть сейчас мог пробежать марафон в полной выкладке, доложить командованию, что, мол, все ништяк, мы всех сделали, и на той же скорости чесануть обратно, чтобы успеть к ужину, пока его не сожрали товарищи по оружию.

Кстати, кушать хотелось так, что хоть свою старую кожу начинай собирать по углам и жевать, словно лягушка, привычная к ежеквартальной смене шкурки и последующему употреблению ее вовнутрь.