Михаил Михеев - Крепость Страница 27

Соответственно, и брать с японцев было практически нечего. Нет, разумеется, в любом даже самом бедном захваченном городе, если постараться да вдумчиво поискать, найти можно немало, однако в том-то и дело, что на серьезный трехдневный грабеж, как в старину, не было времени. К тому же, победители оказались слишком малочисленны, и сами прекрасно понимали, что в уличных боях их попросту задавят. Не умением — так числом, ударом из-за угла или выстрелом в спину. Пришлось брать что попало под руку и уходить, соответственно, казаки прошлись лишь по окраине, бедной части города. Единственно, кое-что нагребли на самих портовых складах, но это относилось, главным образом, к продовольствию, несколько разнообразившему рацион. Ну и трофейным оружием, конечно, разжились, главным образом, офицерским. Традиция при любой возможности тащить домой всевозможное колюще-рубяще-стреляющее железо буквально заставила казаков натащить на корабли целую кучу этого хлама. Именно хлама — стандартный офицерский клинок качеством не блистал, да и древние, с большой историей, катаны оказались не лучше. Острые — да, на иные волосок брось — распадется, но притом и прямого удара такие сабли не держали, начисто проигрывая Златоустовским шашкам. Иной раз от удара русского клинка такие катаны разлетались просто на куски. Плюс к тому, сами японцы были отнюдь не лучшими фехтовальщиками, и отточенное в бою со всеми подряд казачье искусство владения холодным оружием переигрывало их фамильные школы по всем статьям. Для казаков, предки которых рубились насмерть и с европейцами, и с турками, и с персами… да проще найти тех, кого они не рубили, японцы оказались всего лишь одним противником в длинной чреде себе подобных, не самым опасным, кстати.

Пожалуй, единственным успехом десанта в планет трофеев оказалось захваченное без единого выстрела местное гнездо порока. Эссен ожидал чего угодно, но никак не того, что к нему приволокут кучу гейш. А главное, узнал он об этом безобразии уже намного позже, когда его корабли вышли в море, и изменить что-либо не представлялось возможным. Бравые десантники же, не будь дураки, загнали жриц любви на "Енисей", что и позволило им провести сию рискованную операцию вдали от сурового начальственного ока. Правда, как подозревал Николай Оттович, Бахирев вполне мог об этом знать, но командир "Рюрика" к тому, что его подчиненные шляются по борделям, относился с пониманием. Сам был в этом плане не дурак… Совсем не дурак, надо признать. Поэтому неудивительно, что он, заметив, кого именно загоняют на борт транспорта, деликатно отвернулся. В конце концов, на теперь уже четырех кораблях находилось более тысячи молодых, здоровых мужчин, а многомесячное воздержание может оказаться вредным не только для здоровья, но и для дисциплины и боевого духа. Михаил Коронатович знал, где требуется рявкнуть, а в каком месте лучше давать слабину, и сейчас был как раз такой случай. В конце концов, импровизированный плавучий бордель лучше, чем нервные срывы у матросов, которые все же живые существа, а не винтики.

Однако разгром вражеского порта — это еще полдела, не менее важным было из него уйти, причем, желательно, целыми. Японских батарей Эссен не слишком опасался — все же их орудия не могли причинить его флагману серьезного урона. Тем не менее, они не были подавлены при наглом прорыве в бухту, и не десант их тоже не обезвредил, слишком уж он был малочисленным, да и времени катастрофически не хватало. Получать же лишние снаряды, пусть и из устаревших даже по меркам этой войны орудий, не хотелось, тем более что "Енисей", в отличие от крейсера, не был защищен даже пародией на броню. И потому "Рюрик", подойдя к выходу из бухты, замер, словно в нерешительности. Японские офицеры на батареях, наверное, гадали о причинах столь странного поведения — то ли русские ждали темноты, предпочтя открытому бою незначительную навигационную опасность, то ли собирались опять высаживать десант, то ли еще что-нибудь… Ответом на все эти вопросы стал локальный апокалипсис, разыгравшийся в только что покинутом "Рюриком" порту.

Ощущение было такое, словно дрогнуло небо. Вода как будто вспухла от мелкой ряби, в порту сверкнула яркая вспышка, и лишь потом до крейсера донесся низкий, рокочущий грохот. Однако это был еще не конец. Взрыв склада с боеприпасами — а это был именно он — разом выбросил на сотни метров вверх кучу мелких обломков вперемешку со щебнем и пылью, за несколько секунд образовав тяжелое черное облако, похожее на устрашающего вида гриб на тонкой ножке. Ударная волна разрушила часть портовых строений и буквально смела остатки города, но даже это оказалось только началом, потому что за первым взрывом последовал второй, третий… Склады рвались один за другим, вдребезги разнося то, что не смогли разрушить моряки с "Рюрика". Позже выяснилось, что не взорвался только один — посланный в разведку отчаянный японский солдат, наблюдавший за отплытием на катере последних русских, случайно обнаружил огнепроводный шнур и перерубил его лопатой. Правда, его смелость лишь отсрочила неизбежное — через несколько часов разбушевавшийся пожар достиг склада и охватил его. Боеприпасы дружно возмутились на столь хамское обращение, и, как им и положено, сдетонировали, вызвав множество жертв среди японских солдат и матросов, безуспешно пытающихся бороться с огнем.

Однако даже без этого склада эффект вышел очень впечатляющим. Фонтаны огня и дыма, казалось, подпирали небеса, а многие японские снаряды, не разорвавшиеся сразу, разлетались по окрестностям. Те из них, которые были начинены шимозой, как правило, все же детонировали, иные в полете, другие от удара о землю. Снопы осколков в клочья рвали неудачников, оказавшихся поблизости. Все же характер японской взрывчатки был на редкость скверным, и грубостей она не прощала. Относительно немногочисленные бронебойные снаряды английского производства, начиненные куда более устойчивым к вторичной детонации черным порохом, как правило, просто брякались на склоны гор, долгие месяцы еще пугая своим грозным видом местных жителей. Разгоревшиеся, наконец, угольные склады частично разметало, и они выплеснули наверх снопы коптящего пламени. Словом, получилось именно то, чего добивались русские.

Пока взрывы выворачивали наизнанку окрестные скалы, а японцы таращились на эффектное светопреставление, "Рюрик" дал ход и, стремительно разгоняясь, вырвался из бухты. Береговые батареи вновь открыли огонь с запозданием, когда броненосный крейсер уже фактически вышел за пределы их эффективного огня. Тем не менее, тявканье в свой адрес русские не спустили, дав по японцам пару залпов. Эффективность их с такой дистанции также казалась сомнительной, однако цель была совсем иная. Пока японские артиллеристы азартно перестреливались с ускользающим в быстро сгущающихся августовских сумерках крейсером, захваченный русскими угольщик принял на борт катер с десантом и тихонько, не привлекая внимания, покинул еще недавно бывшую родной гавань. Что в этой сказке что-то не так, японцы сообразили слишком поздно, и несколько выстрелов вслед уже скрывшемуся в темноте пароходу цели закономерно не достигли.

База японского флота. Двое суток спустя

Если бы командующему японским флотом повезло родиться в России, он бы, наверное, ругался сейчас матом, ибо каким бы гонениям не подвергалось это направление языка, для выражения сильных эмоций оно подходило лучше всего на свете. А в том, что именно сейчас наступило время для сильных эмоций, не сомневался ни сам Того, ни его старшие офицеры, в полной мере владеющие оперативной обстановкой. Они, кстати, тоже готовы были выразиться как угодно, и удерживало их только самурайское воспитание, да еще тот факт, что никакими словами проблему не решить, и что делать они, в общем-то, пока не знали.

Обстановка была, как порой говорят русские, так себе. Лишь две недели прошло с того момента, как японскому флоту удалось предотвратить отчаянный прорыв русской эскадры из осажденного Порт Артура. С трудом предотвратить, грудью встав на пути их броненосцев. Адмирал Витгефт, которого все считали безнадежно далеким от моря штабным деятелем и не принимали всерьез, на проверку оказался грамотным и умелым флотоводцем. Не пытаясь, подобно безвременно погибшему адмиралу Макарову, изобретать какое-то откровение в военно-морском искусстве, он положился на прочность брони своих кораблей и выучку артиллеристов. Грамотно маневрируя, Витгефт, даже уступая японским кораблям в эскадренной скорости, в течение всего сражения выдерживал наиболее выгодную для своих потрепанных броненосцев дистанцию. По сути, он уже победил тогда, не кривя душой, Того признавал это, и лишь гибель русского адмирала от случайного попадания японского снаряда помогла все же переломить ход сражения. А ведь японский адмирал уже собирался отступать, тем самым рискуя успехом всей войны. Русские корабли, прорвись они во Владивосток, получили бы свободу маневра, а идущая из Петербурга эскадра приобрела тем самым лишние шансы на победу. Но — случилось то, что случилось, и изо всей русской эскадры прорвались буквально несколько кораблей, или потопленные впоследствии, как гроза миноносцев, легкий крейсер "Новик", или укрывшиеся в иностранных портах и интернированные, подобно броненосцу "Цесаревич". Основные же силы русских вернулись в Порт Артур, где со дня на день их должны были уничтожить дальнобойные орудия наступающей на город сухопутной армии.