Мэтью Стовер - Эпизод III: Месть ситхов Страница 28

Она прильнула к нему в бесконечном поцелуе, крепко обвив его шею обеими руками — в сердце засела холодная игла страха, и внутренний голос шепчет ей, что этот поцелуй вовсе не бесконечен, он лишь маленькая передышка в безумной гонке вселенной, и когда он кончится, ей придется встретиться с будущим лицом к лицу.

Она в ужасе.

Потому что пока его не было, все переменилось. Сегодня здесь, в коридоре здания Сената, она расскажет ему о подарке, который они подарили друг другу — дар радости и ужаса. Этот подарок — лезвие ножа, отрезавшего прошлое от будущего.

Эти годы они проводили время вместе только тайно, украдкой, выгадывая часы, свободные от дел, касавшихся Республики и войны. Раньше их любовь была убежищем, как долгий тихий полдень, наполненный теплом и солнечным светом, не ведающий страха и сомнений, долга и опасности. Но теперь она носит в себе планетарный терминатор, что навсегда положит конец их солнечному полдню, оставив слепыми в грядущей ночи.

Теперь она больше, чем жена Анакина Скайуокера.

Теперь она мать нерожденного ребенка Анакина Скайуокера.

Быстротечная вечность промелькнула как миг и поцелуй кончился. Она все не отпускала его, купаясь в простом ощущении того, что он тут, рядом, — они ведь столько времени не виделись. Она шептала слова, полные любви, прижавшись к его груди, он отвечал ей, зарывшись лицом в уложенные кольцами косы.

— Анакин, Анакин… Любимый мой, я… не могу поверить, что ты дома. Они сказали… — у нее перехватило дыхание от одного воспоминания. — Ходили слухи… что тебя убили. Я не могла… каждый день…

— Никогда не верь таким россказням, — прошептал он. — Никогда. Я обязательно вернусь к тебе, Падме. Что бы ни было. Всегда.

— В каждый час, что тебя не было, я проживала год…

— Мне показалось, что прошла целая жизнь. Две жизни.

Пальцами она осторожно коснулась следа от ожога у него на щеке.

— Ты поранился…

— Ничего страшного, — чуть улыбнулся он. — Просто не слишком дружественное напоминание не забывать тренироваться со световым мечом.

— Пять месяцев, — жалобно сказала Падме. — Пять месяцев. Как они могли так с нами поступить?

Он осторожно прижался щекой к ее макушке.

— Если бы не похищение канцлера, я все еще болтался бы там. Так что я почти… нехорошо так говорить, но я рад, рад, что его похитили. Будто это сделали специально, чтобы я мог вернуться домой…

В кольце его сильных рук было тепло, спокойно. Он провел рукой по ее волосам с такой нежностью, будто боялся, что она исчезнет как сон. Он наклонился, чтобы поцеловать ее еще раз. Этот поцелуй стер бы из памяти темные сны и все те дни, часы, минуты, наполненные невыносимым страхом…

Но всего в нескольких шагах от них, в атриуме, шумели сенаторы и репортеры. Зная, что случится с Анакином, если их любовь станет достоянием общественности, Падме отвернулась, руками будто отгородилась от него.

— Анакин, нельзя здесь, слишком опасно.

— Нет, именно здесь! — он с легкостью притянул ее к себе, едва ли заметив слабое сопротивление. — Я устал от обмана. От уловок и лжи. Нам нечего стыдиться! Мы любим друг друга, мы женаты, как триллионы существ по всей Галактике. Да мы во весь голос должны об этом кричать, а не шептать…

— Нет, Анакин. С нами все совсем не так, как с теми, другими. Они-то не джедаи. Нельзя, чтобы из-за нашей любви тебя силой выставили из Ордена…

— Выставили из Ордена Силой? — он обожающе улыбнулся ей. — Это каламбур?

— Анакин! — ему до сих пор не стоило ровно никаких усилий разозлить ее. — Послушай меня. У нас обоих есть обязанности перед Республикой, но твои теперь гораздо важнее. Ты лицо джедаев, Анакин. Даже после всех этих лет войны многие еще хорошо относятся к джедаям, по больше части потому, что им нравишься ты. Это ты понимаешь? Им нравится твоя история. Ты как принц из волшебной сказки, спрятанный среди крестьян, растущий, не зная о своем особом предназначении, — только в твоем случае это не выдумка, а правда. Иногда мне кажется, что в Республике еще верят, что мы можем выиграть войну, только потому, что ты сражаешься за нас…

— Вечно ты все сводишь к политике, — сказал Анакин уже без улыбки. — Я только-только домой вернулся, а ты уже уговариваешь меня вернуться на войну…

— Да я не о политике вовсе, Анакин, я о тебе говорю.

— Что-то изменилось, да? — в его голосе послышались нотки гнева. — Я это почувствовал еще снаружи. Что-то изменилось.

Она опустила голову.

— Все изменилось.

— Что случилось? Что? — он схватил ее за плечи, забыв о том, насколько сильны его руки. — Есть еще кто-то. Я чувствую это в Силе! Кто-то встает между нами…

— Не так, как ты думаешь. Анакин, послушай…

— Кто? Говори, кто это!

— Перестань. Анакин, прекрати! Ты нам можешь навредить.

Он отдернул руки, будто обжегшись. На подкосившихся ногах ступил назад, прочь от нее. Его лицо побелело.

— Падме… Я бы никогда… Прости, я всею лишь… Он прислонился к колонне, ища поддержки, вялой рукой провел по глазам.

— "Герой без страха". Насмешка… Падме, я не могу потерять тебя. Просто не могу. Я живу для тебя. Погоди… — он поднял голову, в глазах недоумение. — Ты сказала: нас?

Она протянула ему руку, и он снова подошел к ней. В глазах закипели слезы, ее губы затрепетали от едва сдерживаемых эмоций.

— Я… Эни, я беременна…

Она неотрывно следила за выражением его лица, пока к Анакину приходило понимание того, что будет означать для них ребенок. Первое, что она увидела на его лице, была дикая, невероятная радость, и ее сердце подпрыгнуло, потому что это означало: через что бы ему ни пришлось пройти во Внешних территориях, это все еще был ее Эни.

Это означало, что хоть война и оставила шрамы на его лице, она не затронула его дух.

Но радость быстро померкла, когда он начал понимать, что их брак вскоре перестанет быть тайным, что даже широкая одежда, которую она носит, рано или поздно не сможет скрыть беременность.

Что его с позором выгонят из Ордена.

Что ее снимут с должности и отзовут на Набу.

Что та самая слава, что делала его таким важным для войны, повернется теперь против них, сделав из обоих самую заманчивую добычу для сплетников Галактики.

И он решил, что ему все это шебуршание безразлично.

— Это… чудесно… Падме, это просто волшебно, — его глаза снова заблестели. — Давно узнала?

Она покачала головой.

— Что мы будем делать?

— Быть счастливыми, вот что мы будем делать. Вместе. Все трое.

— Но…

— Нет, — он прижал палец к ее губам и улыбнулся. — Никаких «но». Ты и так волнуешься слишком много.

— Приходится, — она тоже улыбнулась, несмотря на стоящие в глазах слезы. — Потому что ты не волнуешься совсем.

Анакин подскочил в кровати, задыхаясь, невидящими глазами уставясь во враждебную темноту.

Как она кричала, звала его. Как умоляла его. Как силы оставили ее, лежащую на том чужом столе. Как, в конце концов, она смогла только простонать: «Анакин, прости меня. Я люблю тебя. Я люблю тебя…» Образы ураганом крутились в голове, ослепляя, заслоняя собой очертания ночной комнаты, заглушая все звуки, кроме бешеного стука сердца.

Немеханическая рука нащупала незнакомые, пропитанные потом, шелковые простыни, обернутые вокруг талии. Он наконец вспомнил, где находится. Чуть повернулся и увидел ее, лежащую на боку. Великолепные волосы разметались по подушке, глаза закрыты, на губах танцует легкая полуулыбка. И увидев, как она мерно дышит, он отвернулся, закрыл руками лицо и зарыдал.

Слезы, что просачивались между пальцами, были слезами благодарности.

Она жива. Она с ним.

В глубокой тишине слышно было жужжание электромоторчиков в протезе. Он отбросил простыни и встал.

Пройдя через чулан, вышел на винтовую лестницу, ведущую к веранде, с которой открывался вид на частную посадочную площадку, принадлежавшую Падме. Он облокотился на холодные перила и устремил взор в безбрежную даль.

Корускант все еще горел.

Ночью город всегда был залит светом из триллионов окон в миллиардах зданий, что устремлялись в небо на километры, светом от навигационных огней и реклам и бесконечных потоков машин. Но сегодня перебои энергии превратили город из сверкающей фонарями-звездами Галактики в погруженную во мрак туманность, только кое-где разрываемую зловещими красными карликами несчетных пожаров.

Неизвестно, сколько Анакин так простоял. Вид города находился в странной гармонии с тем, как он ощущал себя: поврежденный в бою, запятнанный тьмой.

Лучше он будет смотреть на город, чем думать, почему он вообще стоит здесь и вглядывается во тьму.

Ее шаги были тихи, почти неслышны, но Анакин почувствовал ее приближение.

Она встала рядом с ним у перил и положила мягкую, теплую ладонь поверх его твердой, холодной механической руки. Она просто стояла там, рядом, безмолвно глядя на город-планету, что стал ее вторым домом. Она просто ждала, чтобы он сам рассказал ей, что его беспокоит. Она верила, что он это сделает.