Борис Сапожников - Звезда и шпага Страница 28

— После разгрома корпуса Деколонга к нам попали множество мундиров, — начал комиссар. Всем было известно, что после знаменитой «порки Деколонга» многие казаки щеголяли в офицерских мундирах его корпуса, да и солдатских было припрятано «про чёрный день» не так и мало. — Надо изъять их, переодеть в них несколько взводов солдат, придать им унтеров-перебежчиков из корпуса Деколонга, для правдоподобия, и переправить на тот берег, где-нибудь выше по течению. Они обойдут Красноуфимск и подойдут к западным воротам крепости под видом разбитых частей корпуса. Им откроют ворота, потому что просто не ждут такой уловки от нас, недооценивают, считают слишком прямолинейными. Тем более, что в это же время с другой стороны подойдёт наша армия и начнёт устраиваться для осады.

— Значит, они, как войдут, расположатся внутри, а после откроют или взорвут ворота, верно? — глаза «императора» так и загорелись.

— Их и близко не подпустят к воротам, — покачал головой лейб-казачий полковник Мясников. — Разоружат и запрут на гауптвахте, до выяснения, или, по крайней мере, до конца осады. В Красноуфимске не дураки в гарнизоне сидят.

— Именно, — кивнул Омелин, — поэтому мне нужны самые отчаянные рубаки. Бессемейные, молодые, те, кто всегда впереди в самом жарком бою и никогда пулям не кланяются.

— Таких много в моём войске, — усмехнулся Пугачёв, — не на один взвод наберётся. Так ты, комиссар, я понял, сам с ними хочешь пойти.

— Верно, — согласился Омелин. — Мы, конные, как только войдём в крепость, тут же перебьём охранение и с шумом и пальбой рванём к воротам. Напротив нас выставят заслоны. А в это время вторая группа, в мундирах солдат и офицеров гарнизона, пешими, обойдёт район уличных боёв и подойдёт к нужным воротам. Так как все взгляды будут устремлены на армию за её стенами, на них не обратят особого внимания. Я на это, по крайней мере, надеюсь. Вот они-то и должны будут открыть ворота, и продержаться до подхода передовых отрядов.

— А конные как же? — спросил Мясников. — Сгинут все, выходит?

— Могут и сгинуть, — сказал Омелин, — а могут и прорваться навстречу нашим. Всё будет зависеть от их удали и отваги. К тому же, весь гарнизон будет сосредоточен на стенах, и заслоны выставить на пути прорывающихся через город всадников могут и не успеть. А если два отряда соединятся, то шансов выстоять до подхода авангарда будет куда больше.

— Хорошее дело, товарищи, — по привычке как бы несколько застенчиво сказал Степан Кведанович Стельмах, сын обрусевшего немца, бывший студент, как говорится, вольтерьянец и вольнодумец, за свои взгляды и высказывания загремевший сначала на каторгу, а после «на вечное поселение» в эти края. Согласно манифесту о всеобщем молчании. Едва узнав о восстании, он собрал небольшую шайку из таких же ссыльных вольтерьянцев, зарезал пристава, разоружил стражников и бежал к Пугачёву. Омелин сразу заметил эту «жертву режима», в поведении которой его смущали только уголовные замашки, которых Стельмах нахватался на каторге и поселении. — Как говориться, фартовое, а куда нам без фарта, верняк? — Из таких же ссыльных и бывших мазуриков Стельмах собрал взвод, ядро которого составила та самая шайка вольтерьянцев, с которыми он бежал с поселения. Всё это были люди сплошь лихие, именно что фартовые, Кутасов включил их в пятый рабочий батальон. — Я весь взвод свой на это подписываю.

— На дело пойдут только охотники, — густо произнёс Пугачёв, напоминая Стельмаху, которого хоть и привечал, как «земляка-немчина», потому, собственно, тот и присутствовал на этом заседании штаба, однако недолюбливал, не слишком доверяя этому чересчур независимо ведущему себя грамотею.

— А пусть только кто шагу вперёд не сделает из моих орлов, когда я их кликну, — жестоко усмехнулся Стельмах. — Этой самой рукой его на месте шлёпну. — Он погладил пальцами рукоять богато украшенного пистолета.

И в этот момент он показался Омелину очень похожим на комиссара времён Гражданской войны, в кожаной куртке и с маузером в деревянном футляре на бедре, готового расстрелять всякого, кто возразит командиру или ему по любому вопросу. Вроде Дыбенко или Фурманова. Вот оно, прошлое поколение политработников, из которых вышли такие прославленные товарищи, как Климент Ворошилов и сам товарищ Сталин.

— Хорошо, — кивнул Пугачёв. — Вот тебе, Омелин, и пешая команда. Ну, и конников мы тебе соберём, с Божьей помощью.

— Вот только, быть может, не стоит товарищу комиссару Омелину самому конных в бой вести, — предложил Стельмах, куда только делись его мазурские словечки, откуда вернулась странная, студенческая, застенчивость. Интересный, всё-таки, человек. — Таким человеком рисковать нельзя.

— Я — человек, товарищ лейтенант, — ответил ему на это Омелин, — и сам хозяин своей жизни. Если я буду сидеть в штабе, то какой же я военный комиссар. Получается, я — крыса тыловая, а не военный комиссар. Ведь многие мне это за глаза говорят, не так ли, товарищ лейтенант? — Стельмах часто изгалялся по этому поводу, особенно хлебнув первача. — Вот теперь вы все увидите, что я не стану прятаться за спины других, когда дело доходит до выполнения моих планов.

— Славно сказал, — уронил Пугачёв, как бы завершая этими словами заседание штаба, — правильно.

Той же ночью в двадцати верстах выше по течению Уфы, куда уже не решались заходить патрули екатерининских войск, пожилой башкир Туймазы — житель здешних мест, вёл людей и коней к берегу реки.

— Переправа совсем плохой, — приговаривал он. — Войско не переведёшь. Никак не переведёшь. Вода поднялась. Высоко-высоко. Вот тут надо к этому дереву крепкий верёвок привязать, чтобы переправа хороший была. Есть такой верёвка? — Кто-то из роты Стельмаха протянул Туймазы несколько увязанных в бухты канатов. — Добрый верёвка. Будем вязать. — Он быстро наладил несколько узлов, проверил на прочность, заставив навалиться сразу нескольким дюжим парням. — Теперь на тот берег надо. — Обвязавшись теми же верёвками, Туймазы прыгнул в воду, не раздеваясь, и диковинной рыбой поплыл на тот берег Уфы. Там он выбрал дерево покрепче, навязал узлов, наладив верёвочную переправу. Перебравшись по ней обратно, он принялся объяснять, каким образом переправлять по ней лошадей.

— Вяжи его крепко, — старик усмехался, — как будто воруешь, и ставь на доска. А солдаты с тот береги — тяни, тяни крепко, в землю упрись. Надо быстро чтоб конь на тот берег был, пока он не испугаться, и копытом не бей. А то разобьёт доска — и всё. Нет конь. Нет переправа.

Таким образом, люди и лошади переправились на правый берег Уфы. Туймазы махнул им на прощание рукой, собрал верёвки, забрав их с собой, и ушёл к себе в степь. Небольшой же отряд Омелина, как можно тише направился к Красноуфимску. Для ускорения полковой комиссар посадил стельмаховских мазуриков на коней к своим всадникам. Когда с рассветом вдалеке появились стены крепости, все подобрались, начали проверять оружие, понимая, что очень скоро их ждёт кровавая заварушка, шансов выйти живым из которой было очень мало. И конным, и пешим.

Неподалёку от Красноуфимска, пеших солдат в гарнизонных мундирах ссадили и теперь они шагали позади кавалеристов, стараясь скрыться в облаке пыли, что поднимали последние.

Омелин в последний раз проверил шашку и пистолеты, погладил коня по шее. Усмехнулся про себя, вспомнив их последний диалог с Кутасовым. Комбриг был решительно против участия комиссара в этой авантюре, однако у Омелина нашлись доводы и для него.

— Нельзя мне и дальше при штабе только сидеть, — сказал он Кутасову, — никак нельзя. Я авторитет теряю, и главное, среди своих людей. Политсостав в армии я составил, теперь политруки и комиссары без меня управятся. Пора бы и о себе немного подумать. Ведь вспомни Гражданскую, тогда комиссары при командирах всегда были, людей из окопов поднимали, где командир не справлялся — комиссар солдат в атаку ведёт. Я говорю это молодым политрукам, а они мне едва не в лицо спрашивают: а что же ты, товарищ Омелин? Они-то в атаки ходят вместе с шеренгами, а я — нет. Скоро, таким ходом, я вовсе авторитета лишусь, а через меня — и весь политсостав. Этого допустить нельзя. Никак нельзя. Ты-то себе славу заработал в Сеитовой слободе, откуда тебя на руках израненного вынесли. А погибну я, так политсостав сделает из меня святого, помнишь, мы и об этом говорили.

Помолчал тогда комбриг Кутасов, но не нашёл чего ответить, и только рукой махнул.

— Кто такие?! — оторвал Омелина от воспоминаний голос часового со стены Красноуфимска.

— Открывайте ворота! — крикнул ему комиссар. — Мы из корпуса Деколонга!

— Сейчас разберемся, из какого вы корпуса! — ответили ему, и спустя несколько минут в воротах отворилась небольшая калитка, ровно одному человеку пройти, и из неё вышёл небольшой отряд солдат во главе с офицером в чине капитана.