Лев Вершинин - Великий Сатанг Страница 28

Так что можете не очень стараться, чтобы говорить мне за то, что такое Земля, я не пальцем делан, и я лучше вас знаю: Земля это таки Земля и у нас на Земле трудно кого-то чем-то удивить. Нет, я не хочу ныть, у меня это получается нив-року даже теперь, и сериалы мои смотрит пол-Галактики, если не вся, особенно про Рамоса, и даже премии идут, как положено, хотя будь Рамос жив, строго между нами, он, я думаю, выдал бы мне такую премию, что у меня ноги встали бы выше шнобеля; так вот, премии премиями, но себя не обманешь. Скажу вам, как родным: две Ози не бывают за одну жизнь, и можешь быть доволен, если тебе хоть раз вылетело такое счастье по профессии. А изобретать новенькое моим мозгам уже не всегда под силу, так вот и получается, что на живые шоу Топтунова идет все меньше народу, и то, знаете ли, бьет по уважению к себе самому. Вот почему я ухватился за эту клубничку с экзотическими жонглерами; я сразу все сообразил, когда увидел рекламки. «Ой, Аркаша, это да, это что-то с чем-то, и это твой шанс» — вот что я сказал себе, когда впервые узнал про вонючую планетку с дефективным названием, — пусть те, кто там живет, его и выговаривают на здоровье, если хотят, меня это не касается. Меня касается другое: чтобы было много, красиво и хорошо публике.

А что такое хорошо?

А хорошо — это когда интересно и платят за билеты.

По сей день не знаю, которое из агентств прислало мне тот конвертик, и не будем говорить, где я его распаковал. Ну ладно, будем, потому что «где» — это тоже важно: я распаковал его в своем клозете, потому что обычно, можете поверить, я знаю, как мало кто, рассылают полный дрэк, и использовать эти бумажки, если они не глянцевые, можно сразу и по прямому назначению.

Я вскрыл конверт и — знаете что? — едва не забыл, где сижу. А ведь у меня есть правило: клозет — это же, простите, храм души, тут нужно сидеть и тихо думать, и ничего больше, тем паче в таком клозете, как мне оборудовали, по особому заказу. Но когда Аркаша рассмотрел эти фотографии… ой, разве я уже мог думать тихо? Вы бы видели! Мальчики в бело-красном, и что эти мальчики вытворяли с мечами, луками и прочей дребеденью! Или я не Топтунов, или на это стоило видеть, и Топтунов сделал все, чтобы Земля без посмотреть на это не осталась.

Смешно вспомнить: когда-то один наивный маленький мальчик, не будем называть имя, так вот, если этот мальчик хотел чего-то иметь, то бегал по пятам за солидные люди и уговаривал выступить хоть немножко, и его посылали, и он приходил опять, и если не пускали в двери, так он лез в окно, и люди таки выступали, чтобы хоть отвязаться, и скажу вам честно, вот так и закалялась сталь. Но это было так давно, что теперь уже неправда; теперь я никуда ни за кем не бегаю, бегают как раз за мной, если нужно что-то действительно вкусненькое. В конце концов, я же из тех, которых сейчас уже почти, можно сказать, и нету, и именно меня, а не какого-то из этих свеженьких шустряков приглашали аж на Авиньон, чтобы сделать пару шекспировских спектаклей для… т-с-с!.. можете сами догадываться, для кого, а я давал подписку и ничего не скажу, чтобы не надо было опять таскаться по судам; короче говоря, Аркаша давно уже не мальчик, и это известно не только Топтунову; я дал телекс куда надо, и эти дикие люди вообще озверели от восторга. Их Управление Культуры, или Министерство, или как это там называется, сразу ответило: «Да!» — и предложило сто, нет — двести, нет — сколько угодно любых солистов!

Но во всем нужна мера, особенно в новинках, даже перспективных. Я взял одного на пробу…

И уже неделю спустя он летел на Землю.

Скажите, вам не доводилось бывать когда-нибудь в районе Семипалатинска? Зря, зря! Чудный пейзажик, одни сплошные тюльпаны. И на космодроме я тоже был один, как эти цветочки, в смысле — один встречающий, зато приезжих, как в Одессе летом, но даже в Одессе летом нет столько двуногих с планеты… ну, как же ее, а?.. Дархай! Видите?! — вспомнил, так что замолчите свой рот и не смейте больше сказать, что Топтунов уже склеротик… да; ну, один так один; я уболтал сопливого погранца, что меня не надо не пускать на летное поле, встал там и собрался узнать своего артиста сразу, чтобы все было без нервотрепки, потому что люди искусства, вы их не знаете, это очень тонкие люди, и чуть что, так сразу идут нервы; вот помню, когда я работал Ози, так девочка хотела, чтобы я делал то-се, и я таки делал, и Ози хоть сейчас скажет вам, что Аркаша ей друг, хотя она уже даже и не Аркашин уровень.

Но как, нет, скажите, пожалуйста, как я должен был его узнавать, если они все одинаково упакованы? Какие-то жуткие пятнистые балахоны, какие-то значочки, все почти без багажа, зато — строем. Нет, вы только вообразите себе на минуточку: по трапу — строем, с песней!.. О, это уже было зрелище, и я видел его бесплатно, а больше вообще никто! Но я не любовался, потому что надел очки и смотрел по делу; и я все-таки вычислил парнишку, потому что у меня опыт, а еще потому, что на нем, единственном, не было ничего пятнистого, а наоборот — все как на буклете: белые шаровары с красной вышивкой и красное с белым что-то вроде пончо.

Стюард шел за ним, согнувшись в три погибели, и нес рюкзак. Извините, я сказал «рюкзак»? — не слушайте, я ошибся, это был слон, может быть, даже два. Мы втроем еле-еле загрузили этот мешочечек в мой флайер, и потом все равно пришлось потесниться. И я понял, что начинается кошмар, но обрадовался, потому что у меня появилось предчувствие, а предчувствия Топтунова никогда не бывают просто так, это вам может подтвердить вся Пишоновская, которая еще не уехала, а только собирается…

Всю дорогу мальчик молчал, я подумал сначала, что он вообще не умеет разговаривать, но перед самым приземлением он решил-таки сделать большое одолжение и буркнул: «Лон Сарджо». Спасибо, я должен был догадываться, что это его так зовут! Но я не стал обижаться, потому что дебютанты всегда немножечко с придурью и не сразу умеют соображать, что придурь может быть хороша только тогда, когда работает на образ…

В офисе перед ним положили контракт. Можете не сомневаться, что половина моей жизни погасла из-за этих контрактов, и половина моей хворобы тоже только оттуда, потому что очень трудно уговаривать эти тонкие натуры, какие им предлагают прекрасные условия. И что же? Этот пацан подписал все не глядя, и я даже пожалел, что не сообразил подрезать сумму гонорара еще процента на четыре, а потом сказал себе «фу» и больше не думал о гешефтах, потому что грех обижать несмышленышей: они растут, начинают все понимать и очень хорошо помнят, кто их обидел, а кто нет, когда они еще ползали по сцене совсем сырые…

Потом мы обсудили программу выступлений — она была у него с собой, на хорошей бумаге, с цветными иллюстрациями, и с первого взгляда я понял: это именно то, что нужно, и ни о каких четырех процентах в следующем контракте говорить не будем, а максимум полтора, просто чтобы не делать из него исключения.

Так я себе решил и опять сделал не думать за гешефты.

Немножко пообсуждали насчет как делать программу; он пояснял очень коротко, в глаза не смотрел, но все было умно и хорошо; между прочим, по-человечески он понимал вполне прилично, почти все, и объясняться, как выяснилось, тоже умел, хотя и с акцентом, странным таким, похожим на как бы говорил картавый грузин, только очень быстро…

Он поел, а отдыхать не пожелал. Зато захотел пройтись в город, и я с удовольствием сказал: «Да». И мы вышли из конторы и пошли по улицам; я шел и думал: «Люди, люди, вот вы сегодня не смотрите на меня, и это ваше дело, потому что кого интересует лысина Аркаши?.. Но зря вы не смотрите этого мальчика; пока еще это можно за просто так, а завтра бесплатно, извините, уже не получится…» И пусть я повторюсь, но я таки очень сильно люблю свой город, хоть и ставший свалкой с тех пор, как Топтунова впервые поцеловали у моря, но все же, как по мне, так самый лучший, считая и Рио-де-Жанейро. Эти краски, эти толстые тетки, которые безответно пытаются узнавать меня и строить глазки, эта суета с шумом, этот гам за просто так — вы знаете, лично для меня все это, как вода для рыбы, и уже не надо лекарств. И я показывал ему все, что получше, чтобы он тоже хоть немножко полюбил, а потом почаще приезжал сюда на гастроли добровольно и без конвоя — ведь Аркаша, скажем правду, тоже не вечный, а когда меня не будет совсем, так кто сможет насильно затащить сюда первоклассных исполнителей?.. Они скажут «Нет!» и поедут в какой-нибудь, извините за выражение, Уолфиш-Бей…

Мы шли по Ришельевской. Я не очень хорошо знаю, кто такой этот Ришельевский, и уже не узнаю точно, потому что дедушка Мотя в могиле и спросить некого, но, кажется, это кто-то когда-то был и был хорошо, если до сих пор такая улица называется его именем. Малыш поначалу просто очумел: он вертел головой, словно это у него не голова, а флюгер, и я не мог оторвать его ни от одной витрины, даже такой, где только тампаксы. Нет, не подумайте, он ничего не хотел покупать, даже не спрашивал, он просто смотрел — но как смотрел! — мы так смотреть уже не умеем. Потом он все-таки попривык, слегка успокоился и впервые посмотрел на меня как на что-то одушевленное.