Степан Мазур - Шипы Души Страница 28

Пришли в себя. Повторять два раза не пришлось. Подхватив свои студенческие рюкзачки, они сорвались со скамеек и шустро двинули к тамбуру. К ближайшему, конечно.

— Не туда! В начало поезда, я сказал! — поправил Токаява.

Студенты послушно развернулись, и быстрым шагом посеменили, на сей раз в правильном направлении. За ними грохнули, сомкнувшись, двери тамбура.

Токаява с последним гопником остались в вагоне вдвоем из людей в сознании. Сидели рядышком на поездной лавочке, как дедки на завалинке.

«Проверка, — пронеслось в голове у сенсея. — Ты больше хотел самого себя проверить, чем рвался помочь».

Хотя, чего уж там, сейчас он был доволен, что возвращающиеся с дачи молодые люди не лишились вещей и денег, вряд ли для них лишних. Раз разъезжают не на папиных машинах, а на электричке — значит, не из богатых семей. И не пришлось девчонкам плакать, а пацану чувствовать себя перед ними ничтожеством, раз не смог защитить. А ведь не смог бы. А коли б полез геройствовать, мог бы и получить, и весьма чувствительно.

«Доволен… Хм. Значит, некоторые эмоции у меня ещё живы — болтаются, как нервы удаленного зуба».

— Ладно, будем заканчивать, — Токаява повернулся к последнему из гопников. — Отрывай задницу от лавки и давай выворачивай карманы своих дружков и свои тоже. Все деньги и мобилы сюда — на скамейку. Живо.

Последний из гопников безропотно бросился выполнять приказ. Благо дружки его валялись в отрубе, и видеть его унижение не могли.

— Молодец, — похвалил Токаява, когда на скамье напротив выросла небольшая горкам из четырех сотовых телефонов и смятых купюр. Негусто там было купюр, видимо, сегодня они только-только вышли на промысел.

Трофеи сенсей намеревался забрать без всяких сомнений и благородных терзаний, разве что сотовые ему были ни к чему — выбросит в мусорку возле «ментовки», там быстро найдут. Сначала дворники или бомжи, потом сотовые так или иначе попадут в полицию. И если люди писали заявления о налётчиках с описью потерянного, то сотовые к ним вернуться. Во всяком случае, шанс есть.

Но сперва надо довершить начатое.

Он практически ласково приобнял за шею потускневшего волчонка.

— Ну что, скажи, что-нибудь напоследок.

Токаява сомкнул совсем не стариковские мускулы на шее гопника. Тот задергался, но куда там! Бесполезно. Все равно, что аквалангисту без ножа пытаться выбраться из рыболовной сети.

Сенсей чуть разжал захват. Все-таки интересно, что он выдаст напоследок. Что-нибудь оригинальное или из обычного гоповского набора.

— Ты труп, сучара…

«Обычного». Дальнейшие слова выходили с хрипом.

— Да, я близок к могиле, — пробормотал Токаява, отпуская захват и укладывая на лавку потерявшего сознание неудачливого «джентльмена удачи». — Но могу и с собой забрать.

Что ж, теперь на ближайшей станции придется из электрички выходить уже ему. И ждать следующего поезда. В этом дальше выйти может быть весьма беспокойно.

Так город встречал блуждающего туриста.

Последние, ровные шаги от автобусной остановки по знакомым улицам и вот он родной дом, уютный, милый дворик, так когда-то близкий сердцу. Вот он почти и дома, в котором не жил десятки лет, сбежав из тогда ещё Ленинграда в Хабаровск, подальше от позора проигранных соревнований и всех сопутствующих событий. Бежал в глубинку страны, на задворки — на Дальний Восток.

Не хватало разве что фанфар при возвращении, но не до них. Кто его помнит в этом бурлящем страстями городе?

Так странен этот момент возвращения, выбрасывает в какое-то пограничное состояние. Сколько забытых чувств всплыло внутри, их всколыхнуло со дна души поднимающейся бурей.

Дождливая погода лишь усиливала эффект ощущения не реального мира, а словно какого то Чистилища, в которое верит весь католический мир, но не православные или протестанты, хотя вроде бы те же «братья во Христе».

Вроде бы Чистилище это этаж между мирами, где принято страдать за грехи, но не так, как в аду. Да и прописка временная. Но за какие такие грехи он получил столько страданий по жизни?

Капли стучали по кепке, плащу и рюкзаку. Навевали тоску и грусть сенсею. Совсем не светлую «белую» печаль, как у Пушкина в ссылке в деревне, а настоящую депрессию, которая пытается утопить тебя и терзает за самое сердце, сжимает его больно ледяной рукой, стискивает так, что остаётся лишь в бессилье скрипеть зубами.

Плохо на душе, плохо. Мрачное настроение для возвращения. Токаява и не подозревал, что будет настолько скверно погружаться в прошлое. Хотя чего ещё ждал?

Сколько же воспоминаний навевает эта обожженная шпаной скамейка у родного подъезда? Воспоминаний светлых, добрых. Посаженный в день рождения дочери собственными руками саженец ёлки, не раз спасённый от собак, уверенно отвоевал себе место под тусклым солнцем мегаполиса.

«Ему столько же лет, сколько было бы Алёнушке, доченьке моей любимой». — Вдруг вбило гвоздями в голову Токаяве простую истину.

Сенсей невольно схватился за грудь, ощущая как бешено заколотилось не молодое уже сердце. Мысль о дочери выбила из колеи. Горло сдавило и стало трудно дышать. На глаза навернулись давно позабытые слёзы. Вспомнилась русская жена и их общая дочь, трагически погибшие в автокатастрофе.

Все те же девяностые. Лексус местного чиновника вылетел на встречку и Вероника первой вывернула руль, улетев с трассы… в бетонный столб.

В вынужденном бессилии Токаява присел на ту самую опалённую скамейку, прижавшись рюкзаком к разрисованной спинке. Силы покинули тело. Впервые за последнее время не мог пошевелить и рукой, словно из тела вытащили все кости, оставив лишь какую-то вату. Робот без батареек.

Дышать пришлось медленно, осознанно, нагнетая в себе холодный гнев, вспоминая все цели. Одну за одной. От простого к сложному. Ступенька за ступенькой. Только так можно добраться до крыши плана, что поставил перед собой.

«Всё по порядку: одну цель за одной. Не раскисать. Только не сейчас! Никакой слабости… Всё потом… Успокойся… Ты знаешь, для чего ты ещё жив». — Замелькало в сознании, подгоняя самонастрой.

Токаява попытался сглотнуть возникший в горле ком, но куда там? Легче выдрать кадык.

Запиликал домофон, отвлекая внимание. Отворилась дверь. Первой показалась овчарка на натянутом поводке, следом сонный вихрастый парень, едва удерживающий тот самый поводок в тонкой, бледной руке. Слабая кисть, казалась, вот-вот переломится.

Собака рвалась на волю изо всех сил. И сил этих в ней было гораздо больше, чем в хозяине.

— Да подожди ты! Не успеешь что ли?! — Крикнул зло собаковод.

Овчарка меж тем спустилась со ступенек и залаяла на незнакомого ей человека восточной наружности на скамейке. Как говорят в деревнях — забрехала. Пристально, с хрипотцой, старясь вырваться и растерзать человека если не на куски, то хотя бы откусить клок мяса, подрать одежду и кожу.

Овчарка ненавидела заочно, пытаясь высказать всю накопившуюся внутри злость на глупого хозяина, на все жизненные лишения и прочую собачью жизнь в большом городе. Она ненавидела всех. И Токаява Кебоши не был исключением.

Хозяин замешкался у дверного проёма, силясь отдёрнуть поводок. В связи с недостаточной физической формой, получалось не очень. Овчарка в постоянных попытках вырваться на свободу получила так необходимые ей полметра пространства, чтобы совершить один рывок к цели…

Токаява зыркнул из-под козырька кепки, и как плеть стеганула в воздухе. Молча перехватив ненавидящий взгляд собаки, старый японский мастер постарался показать свой внутренний мир. Точнее его пепелища, разруху и хаос. Передать одним взглядом. Открыть внутреннего зверя миру. Ненадолго и только самый его краешек, но должно было хватить.

Сколько всего накопилось внутри за десятилетия?

Взгляд длился всего мгновение. Внутри Токаявы не было ничего из того, что ощущают собаки: ни страха, ни сомнения. Четвероногая боевая машина увидела лишь холодные, полные отчаянья глаза человека. А ощутила ещё больше.

Лишь миг прошёл, но словно промелькнула незримая искра между ними. И два зверя поняли друг друга моментально. Нечего делить, нет друг к другу претензий. У каждого своя сучья жизнь.

Лай оборвался, поводок провис, коснувшись асфальта. Собака покорно присела, чуть опустив голову, признав верховенство человека. Высунула язык. Внутренний зверь Кебоши был страшен даже ей. Воли в нём было столько, что можно было остановить и стаю собак.

Страшный, страшный человек. С таким лучше не связываться. Нечета её хозяину. Настоящий вожак. Только не стаи. Одиночка. Такие опаснее всего.

Овчарка резко отпрянула в сторону. Отскочила, как от огня, увлекая за собой заодно и полудохлого хозяина вглубь дворика. Задохлик промчался перед Токаявой едва успевая расставлять ноги. Расклячился, чтобы не свалиться в лужу, которых так хватало вдоль улицы.