По велению рока. Сборник рассказов - Павел Криков Страница 28

– Иди, давай, болтаешь много.

– Ага, иду!

Спохватился Ярик и, вскочив из-за стола, стремглав понёсся в голубиную башню…

В мрачной спальне чертога Людмила осталась одна. Это ложе она делила с двумя мужьями, с двумя живыми мужьями…

Княгиня не издавала ни звука, шевеля почти беззвучно одними губами:

– Боги, ну как же угораздило дуру…

Она села на кровати, обхватив колени руками и горько заплакала. Ей было жалко себя, стыдно и горько одновременно. Мысли, будто рой разъяренных пчёл, жалили её в самое сердце, и с каждой следующей мыслью, становилось только больнее и страшнее. Что будет теперь с Урфаром?! Ярик… Он чувствует себя обманутым и страшно даже подумать, что чувствует Дмитрий. Княгиня, молча, сквозь горючие слёзы вопрошала у бога Яра:

– За что? За что мне всё это, и что теперь делать-то?

По пунцовым щекам обильно текли слёзы, княгиня плакала тихо-тихо, так чтобы никто не услышал. Меньше всего она сейчас желала, кого бы то ни было видеть. Прошло какое-то время, вдруг за дверью не послышались шаги и короткий разговор:

– Княгиня не приходила в себя?

– Всё ещё тихо, князь, я не решилась зайти, чтобы не потревожить госпожу.

– Ясно…

– А куда же вы, князь? Нежто уезжаете в такой час, и куда ж вы теперь?

Несколько мгновений тишины, за которыми последовал ответ:

– На север, так далеко, чтобы вернуться уже не смог. Это больше не мой дом. Да он им никогда и не был. Да ты не переживай, князь Дмитрий вернулся, так что Ладаж в надёжных руках.

Урфар спешно удалился, поскрипывая половицами. «Пресветлые боги… Макошь – матушка», – испуганно подумала Людмила, и не стронулась с места, страх и безысходность сковали её по рукам и ногам.

Почти сразу с другой стороны коридора послышались ещё шаги медленные и шаркающие. Так ходил только один житель крепости – волхв. «И уж он точно мимо не пройдёт», – подумала княгиня утёрла щёки и притворилась, будто спит.

Так и случилось. Дверь распахнулась, и внутрь вошёл старик со свечой, прикрывая за собой дверку. Княгиня продолжала притворяться, пряча лицо в перину. Старик подвинул стул к кровати и присел:

– Знаю, – начал говорить старик, – Знаю, тебе сейчас тяжело, но я хочу помочь…

Княгиня оторвала лицо от перины: «Чем ты можешь помочь мне, старик?!» – одним взглядом спросила она, не выдержала и, выхватив из-под головы подушку, метнула её в волхва. Он поймал снаряд, встал со стула куда и положив орудие гневного возмездия, быстро направился к выходу, обронив на ходу:

– Дитя луны – с рассветом волка не найти.

Людмилу, будто молнией прошибло.

– Вот же он выход, вот ответ, как быть! Бежать нагой за волком. Урфар… Урфар, бежать за ним… – пробормотала женщина шёпотом.

Выждав некоторое время, княгиня открыла окно и выбралась сквозь него наружу. К счастью по близости никого не было, но осторожность никогда лишней не бывает. Встревоженно оглядевшись по сторонам, она побежала по двору в конюшню и, слава Яру, успела! Урфар, как раз запряг лошадь и собрался уезжать, не простившись с ней, ни обмолвившись и полсловом… Людмила ненавидела его за это и понимала… Он просто не знал, что делать, что сказать, и потому решил бежать.

– Людмила?! Что ты тут делаешь?

– Иду с тобой.

– Но, но я ухожу жить простой жизнью, не лорда или князя.

– А мне всё равно, лишь бы с тобой.

Урфар сдержанно улыбнулся. Он по-прежнему любил эту женщину и в душе прыгал от счастья, как ребёнок.

– Тогда поторопимся… Ночь заметёт наши следы…

Мавелс рыжий

Король Энкбэр поднялся с трона и, осушив кубок, швырнул его в угли костра, над которым жарилась туша косули.

– Этот пир такой скучный, что придётся кого-то убить! – король посмеялся над своей шуткой, а вместе с ним и придворные. Они знали, что тот, для кого эта шутка окажется несмешной – станет последней шуткой, что он слышал в жизни.

– Зрелищ! Зрелищ! Мы требуем зрелищ! – сидя на троне требовал король, и его желание, как всегда было исполнено.

В большой зал двое стражей тут же ввели, поддерживая под локти огненно-рыжего, совсем юного паренька с тонкими пальцами и лютней в руках. Стражи отпустили его и спешно покинули зал. Конопатого барда била мелкая дрожь. В него полетели листья капусты и грозди ягод.

– Играй! Играй! Да, начинай уже!

Вразнобой кричали придворные, издеваясь над парнем. Наконец, оценив обстановку, бард взял себя в руки, перехватил поудобнее инструмент и, ударив по струнам, начал свой сказ:

Среди высоких дюн, под гнетом солнечных лучей,

Сидел в темнице, но в мыслях он был с ней.

Тянулось время день за днём, за ними – год за годом,

Страдал душою князь и наоборот, княгиня в чертоге ждет весточки о нём.

Но с каждой новою весной ветшает дом, а вестей нет.

Бедняжка плачет слёзы льёт, и всё невыносимей быть одной.

И вот, однажды, воя под луной, безродный волк услышал плач.

И, подойдя к стенам чертога завыл, что было мочи прям у её порога.

Княгиня двери отварила и на постель свою пустила.

Волк рядом был опорой – и с ним, как за стеной.

Он прикипел к княгине всей своей душой, сказав:

«Всегда мечтал, что б ты была со мной».

Они давно знакомы с волком, его княгиня помнила ещё щенком,

Теперь согрето ложе, теперь она не одинока.

Но по стеченью злого рока, шакалов туча собралась у княжеских ворот,

С надеждою набить брюхо, порадовать живот.

Княгиня попросила птиц, чтоб сообщили Льву,

Узнав, Лев тут же про беду, так и ответил: «Не пойду».

Никто уже не ждал, но вот, одетый в славу и в почёт,

В сопровождении верных псов, спустя десятилетие,

Вернулся тот, о ком забыли,

И мысленно, среди песков уже похоронили.

Но вот он здесь, и вот она, но к сожаленью нынче не одна.

Шакалов стая у ворот и Лев на помощь не придёт,

Волк на постели у жены и всё готово для войны.

Одна отрада – вырос сын, таким, как и мечтал забытый,

Княгиня с серым убежала и нити с прошлым оборвала.

Лев сервера и Тигр юга боролись яростно, пуская кровь друг другу,

Один считал, что был обманут, предан, второй – наказывал за дерзость.

Итог – треск тысячи костей в пасти шакалов и гиен,

В пасти шакалов и гиен…

Взмокший, потому как пению он всегда отдавался всецело, бард сыграл финальный аккорд и открыл глаза. Мавелс всегда играл и пел, как в самый последний