Евгения Мелемина - Библия улиток Страница 29

Я и сейчас отлично его понимаю. Он считает, что все еще следует по пути капитана Белки, но на самом деле он давно идет по своему собственному пути. Из Края ушли те, кто не хотел больше принимать в его жизни никакого участия, а остались те, кто легко поддается дрессировке.

И вот они, дрессированные, как те крысы в юбочках, расширяют и расширяют территорию рая, и Луций уверен, что все еще создает мир.

Последний воин, пожалуй. Последний оплот, надежда всей планеты – наверняка. Преодолевая преграды и препятствия, изгнав из Края никчемных грешников, он стал одиноким повелителем мечты.

Ну или что-то вроде того. Мой брат склонен преувеличивать свое значение, а я нужен ему для того, чтобы проникнуться и восхвалять.

Все детство этим занимался.

– Сантана у вас? – спросил я.

Реллик мигнул и задумался.

– Доктор? – переспросил он.

– Ага, я его знал когда-то. Налаживал мой короб.

– У нас… – он осекся и поднял на меня глаза. Губы его вдруг поплыли и замерли в подобии зарождающейся улыбки. – Говорят, гениальный хирург. Насквозь видит.

Я засунул руку в его кружку и выгреб оттуда ягод сколько сумел захватить.

– Передавай ему привет. Чем будет у вас заниматься? Ставить клизмы?

Реллик посмотрел в кружку, выудил из нее ягодку и механически отправил в рот.

– Почти, – сказал он, пожевав, – есть у нас кое-какие… проблемы… я же говорю.

Пришлось схватить его за бинокль и потянуть. Шнурок бинокля впился в белую гладкую шею. Реллик пискнул и уперся мне руками в грудь.

– Какие проблемы? Поясни-ка. – Я говорил и давился каким-то горьким комочком, который то и дело подступал к глотке. Оттого шипел и хрипел, как голодное животное. – Передай Комергу, чтобы он успокоился. Напомни ему – я все знаю.

Мне показалось, что Реллик слушает невнимательно, и пришлось его встряхнуть.

– Скажи ему, если он не прекратит, приду я – вот на этом «сайленте» приду, – и разнесу и его, и Край, и всех тех болванов, которые закрывают глаза на то, что он творит. Люди гибнут, верно? Вчера на «сайлента» рухнула платформа, а вертолет настрогал салат из синдромеров. Ты сам видел, и ты понимаешь, почему так происходит и знаешь, что дальше будет хуже. Почему молчишь? Почему слушаешься его? Передай – если понадобится, я через себя перешагну, но поставлю его на место. Передашь?

Реллик отчаянно мотнул головой.

– Пилот того «сайлента» умер, – хрипловатым шепотком сказал он. – Вчера умер. Мы сегодня эвакуировали его машину. Он из кабины… вытек.

– Вот и думай.

Реллик пообещал, что подумает. Он наклонился, продышался, потер шею пальцами и ушел в кусты бочком, оставив на земле кружку.

Не знаю, что на меня нашло, но я эту кружку схватил и начал с остервенением набивать ее ягодами и листьями, но через пару минут бросил все, прилег на землю и меня вырвало. Горький ком завис над пищеводом, желудок свело резкой болью: видимо, я все-таки переел хлеба, или отравился им…

Неподвижный весь разговор «Тройня» бесшумно пролез сквозь сухие кустарники, не сломав ни единой веточки, и положил руку на край скалы. Дрожа и отплевываясь, я забрался сначала на его плечо, потом за спину, и долго плавал в дорожной мути, смутно замечая вокруг себя то какие-то развалины, то одинокую чудовищную трубу, раскинувшую тросы, словно паук – лапы. «Сайлент» шел медленно и в город-корабль притащил меня лишь к позднему вечеру.

Я слез у входа в наше стойло, споткнулся обо что-то и упал.

«Тройня» боком втиснулся в арку и затих. Он свое дело сделал.

Меня встретил Редд. Он стоял у входа и держал в руках пыльные смятые ботинки.

– Я за тобой сегодня бежал-бежал… – сказал он.

В кармане у меня оказалась горсточка ягод, и я без сожалений поделился ими с Реддом, как трофеем.

Оказывается, синдромером может стать кто угодно. Редд активно зазывал пополнить их ряды и рассказал мне клановую систему – она превосходно держалась на самоуправлении. В клан мог вступить любой, кто был предан клану и нужен клану. Таким образом, численность его постоянно росла, потому что когда синдромеры бегали с захватами по городам, многие из жителей предпочитали стать частью клана, а не издохнуть с простреленной башкой. Убийство внутри клана каралось смертью, притом смертью не абы какой, а сложносоставной: высшие чины придумывали интересные и забавные пытки, составлялся список, и убийце оставалось только постараться помереть на пункте втором-третьем.

Синдромеры почти не уделяли внимание таким вещам, как уход за ранеными или забота о пленных. Пленных они не брали, тяжело раненных отстреливали, трупы соратников бросали где ни попадя. Это придавало им мобильность и гарантировало здоровый крепкий состав.

Никаким особым развитием они себя не утруждали, но умудрились разграбить древнейшие военные базы, видимо, выставочные, потому что слишком красиво выкрашена была тамошняя техника, и слишком праздничные надписи ее украшали. Пользовались они ей, впрочем, через пень колоду, но и того было достаточно, чтобы разносить в пыль незатейливые баррикады и разные домики-заборы.

Было время, когда синдромеры буйствовали страшно, и казались смертельными вирусами, а не людьми, но потом они притихли и, как оказалось, все свои силы сосредоточили на борьбе с моим братом.

Они месяцами бились о купол, и так, и сяк пытаясь преодолеть эту непреодолимую преграду. «Сайленты» участия в боевых действиях не принимали – изредка только останавливались посмотреть с той стороны защитной пленки.

Несмотря на это, синдромеры несли потери. То сгорали заживо в своих неуклюжих перегревшихся банках, то бились о вышки-пульсары, приближаться к которым было запрещено, и запрет этот делал вышки особенно привлекательными для атак. Иногда их сносило изредка просыпавшейся системой защиты, протянутой по периметру еще до появления купола.

Это было бы смешно, если б не было так грустно, сказал Редд. Единственный прорыв, который случился за эту одностороннюю войну – к ним дезертировал «сайлент», мой «Тройня».

Синдромеры считали, что он сознательно решил встать на сторону справедливости.

– Это чушь, – ляпнул я.

– Чушь? – хмыкнул Редд и прищурился. – А почему «сайлент» приперся к нам?

Он обернулся и посмотрел на «Тройню». Я тоже обернулся.

– «Тройня» сам пришел?

– Да. Полгода назад. Пришел и выплюнул наружу высосанную до последней капельки сухую человечью шкурку. Жутковато было.

Так, ну хоть судьба Сантаны определилась. Кто-то уже проводил эксперименты – впихивал в кабины «сайлентов» обычных людей, и закончилось это плохо.

– Они вам не предназначены, – сказал я, – и они не боевые машины.

Редд передернул плечами, хмыкнул.

– Бери ботинки, лля.

Ботинки я взял. Ношеные, но из плотной хорошей кожи, и как раз мне по ноге.

– Уходи, пилот, – хмуро сказал Редд, – пока тебя не прикончили. Ты здесь чужой, в клан вступать не желаешь. Убьют.

– Спасибо за предупреждение.

Он ушел, а я остался с «Тройней» в гулком зале

– Сантана, – позвал я. – Мне с тобой поговорить нужно.

Я говорил очень тихо, но особое церковное эхо поднимало мой голос к потолку, и делало каким-то торжественным.

– Астрия. Ты знаешь, что это?

Корпус-крышка обвалилась со страшным грохотом. Листочек, на котором я записал название, вывалился у меня из руки и отправился вниз, плавно и изящно поворачивая на невидимых воздушных потоках.

Кабина выдвинулась из куба внутренностей, мембрана лопнула, и снова потянуло горелым мясом. Кожа на плечах Сантаны обуглилась. Голову он по-прежнему держал низко, но теперь смотрел не прямо перед собой, а скосил глаза. Белая топкая радужка и внимательный лиловый зрачок.

– Извини, что тревожу, – нехотя сказал я, отводя взгляд. – Но ты дольше всех пробыл с капитаном и воспитывался по-другому, и не для Края предназначался… может, ты знаешь, что в действительности произошло? Или знаешь что-то о том, кому принадлежал Край?

Сантана молча висел на вывернутых руках, но прикрыл веки.

– Я подумал сегодня, что хочу брата убить, – вдруг сказал я.

Не собирался даже вспоминать, хотел проглотить мысль, как горькую ягоду.

Сантана и «Тройня» – вместе словно исповедник. Оба важны для меня и оба беспристрастны.

– Тройня: я, Луций и Аврелий. Капитан говорил, что когда клетки начали делиться необычным способом, он не стал прерывать эксперимент из любопытства. Я и Луций – обычные, а Аврелий – другой…

Затылком он был прирощен к затылку Луция и очень похож на нас, но в каком-то смягченном варианте. Мы были кареглазыми, остроносыми и скуластыми, а у Аврелия карие глаза прикрывались тяжелыми, словно замшевыми веками, и ресницы росли как-то особенно – пушистыми метелочками. Его лицо всегда было обращено наверх, и иногда я находил в уголках глаз слезинки или замечал влажные дорожки на щеках.

– Это свет, – говорил Луций. – Он вечно пялится на лампы.