Алексей Жарков - 99942 [СИ] Страница 29

– Афазии, нарушения речи, не наблюдается. Это первая хорошая новость, – сказал доктор.

– А вторая? – спросил Максим. Вчера утром он пришёл в сознание, пошевелил ногами и обвёл палату ясным взглядом. – Или их больше двух?

Под халатом врача пестрела гавайская рубашка спорной цветовой гаммы, в которой преобладал розовый – такой цвет более подходит поросятам или отравившимся угарным газом.

– Их много и все начинаются со слов "вы сможете". Например, вы сможете ходить, но на это уёдёт какое-то время.

– Сколько?

– На полную реабилитацию может понадобиться год, иногда больше. Но вы молоды и хорошо развиты, так что процесс ускорится. Здесь всё зависит от вас.

– На что это будет похоже? – спросил Максим.

– Реабилитация? Буду честным, в восстановлении мало приятного, кроме самого факта восстановления. Вам предстоит та ещё пытка, в чистилище обзавидуются.

– Вы умеете обнадёжить.

Доктор улыбнулся.

– Я пытался раскрепостить.

– Вам удалось.

Врач что-то записал в простом блокноте с перекидными страницами. Необычной была ручка, Максим видел такие раньше. Умный гаджет, синхронизирующийся со смартфоном через "bluetooth" и мгновенно оцифровывающий записи на бумаге.

– А пробелы в памяти? Они исчезнут?

– Трудно сказать.

Максим не дал доктору развернуть ответ.

– Кто-нибудь сообщил моей матери?

– Она ещё не знает. Вчера её не было, а звонить я не стал. Подумал, вы сами захотите…

– Хорошо. Спасибо. Можно вопрос?

– Конечно.

Максим улыбнулся:

– Пока я спал, врачей обязали носить "гавайки"?

Физиотерапией он занялся через три дня. Тело противилось нагрузкам, занятия изматывали и опустошали, после них на Максима снова планировал чёрный и красный снег. Боль нашла его во сне по имени Реальность. Доктор прописал болеутоляющие, которые вызывали эйфорию. Несколько раз он разговаривал с матерью, вальсируя в объятиях наркотика.

– В тебя стреляли, Максим. Кто это сделал?

– Понятия не имею, – отвечал Максим, ощупывая шрам на лбу. – Знаю лишь то, что он оказался недостаточно точным.

– Это не смешно…

– Извини.

Он много думал о покушении, о человеке, который стрелял в него в туалете института Склифосовского, о пропавшем Булгарине, о раненом Казанцеве, о расследовании, которое передали кому-то другому и, скорей всего, прекратили.

С каждым днём он становился всё безжалостнее – к себе, к своему ленивому телу. Ему предстояло много дел, и он торопился. Упорство было скупо на плоды, выносливость и сила возвращались очень медленно и тяжело, через стиснутые зубы и проклятия. Занятие за занятием.

Какое-то время спустя он отказался от обезболивающих и расширил список гомеопатических лекарств.

Через восемь месяцев после первого разговора с врачом Максим выписался из больницы. Случилось крошечное чудо. Слишком много маленьких чудес для липких от пота месяцев, наполненных болью и отчаянием.

Аня не навестила его ни разу.

ЭНСИШЕЙМ

Мужчина помнит трёх женщин: первую, последнюю и одну.

Джозеф Редьярд Кирлинг

1

– Так и будем сидеть? – спросил Егорыч, ощупывая взглядом дверцы настенных шкафов и неприлично пустую столешницу, на краю которой застыл горшок с мёртвым фикусом.

– А как хотел? – Максим сел напротив. – На полу, как йоги?

Максим понимал, на что намекает Егорыч. Проблема была в другом. Многие вещи в квартире, куда он вернулся после больницы и "продолжения реабилитации" в гостях у матери (с каждым днём ей становилось теснее на одной площади с сыном, но она делала всё возможное, чтобы это скрыть), казались чужими, а содержимое шкафов и полок – маленькими, зачастую бесполезными кладами.

– Ну, как, адыгейский сыр, того самого… – сглотнул Егорыч, – у тебя же есть.

– Сыр?!

– Не… "Ментакса" или как там, в шкафу, – Егорыч дёрнул головой и снова сглотнул. – Ну, давай, этого, за возвращение. За чудейственное исцеление!

"Чудесное", – мысленно поправил Максим и молча открыл матовую дверцу слева от мойки. Пусто, только недопитая бутылка дешёвой водки, которая больше подходила для прижигания ран. Может, в зале?

– Не там ищешь, – подсказал Егорыч. – В зале глянь.

"Ага, всё-таки в зале".

Максим пошёл на разведку, следом засеменил Егорыч.

– Ого! – вырвалось у Дюзова при виде весёлого бутылочного карнавала: от янтарной текилы и червивого мескаля до терпкой граппы и медового токая о целых пяти путонях.

– Вот те на, подарочек, забыл что ли, а, Дмитрич? – разразился добрым клокочущим смехом Егорыч. – Вон ту, пузатую выводи, сейчас мы этой барышне устроим променад.

– Эту? – уточнил Максим, приподнимая чёрную, как "кока-кола" бутылку с надписью "Old Monk XXX Rum".

Егорыч глянул на Максима с тревогой и заботой, разбавленными видом разномастного алкоголя.

– Слышь, Дмитрич, тебе, кажись, натурально память отшибло.

– Эту? – Максим вытащил другую, с выдавленной под горлышком лошадью.

– Во! Ага! Её самую, вайтхорсу. А закусь у тебя есть?

– Пошли глянем, возвращаемся на исходную.

На кухне Максим открыл холодильник и долго в него всматривался, надеясь найти в белом безмолвии холодного чрева следы оставшейся с прошлого лета закуски. "Заглянула, чтобы выкинуть испортившееся, – вспомнил он слова матери. – Вернёшься домой, сходи в магазин". Об Ане он последнее время почти не вспоминал, только в тесном соседстве с обидой.

– Ну, чегось показывают? – почесал небритый подбородок Егорыч. – Сериал начался?

– Цыц там, – Максим глянул на банку тушёнки и поморщился – тушёнки не хотелось. – Без закуси будем.

– Ну, уж нет, без закуси нельзя, не алкаши поди. – Довольно улыбаясь, Егорыч выудил откуда-то из подмышки прозрачный пакет с желтоватым рассолом, в котором, как рыбки в аквариуме, плавали морщинистые огурцы.

– Лихо, – сказал Максим. – А если протечёт?

– Не протечёт, я узлом завязал. Давай банку.

– Банку?

– Ну, тарелку… И тушёнку направляй сюда, сваграним макароны по-флотски. Есть хоть макароны?

– Надеюсь.

Максим закрыл холодильник и для начала принялся искать подходящую тарелку, а лучше салатницу. Память давала один сбой за другим. Кухня выглядела незнакомой. Почти год без хозяйской руки, но дело было даже не в этом – он просто её не помнил. В глаза бросалась небрежность ремонта: криво установленная розетка, тёмные пятна вокруг ручек, кое-где отошедшие от штукатурки обои и неровные стены. Они были такими и раньше, наверняка были, это же его квартира, его кухня и его раковина, и шкафчик над ней тоже его, только объекты лишились истории, словно и не имели – приплыли из чужой жизни, в которой чертили по памяти, как по бумаге, карандашом без стержня, не оставляя следов. Максим смотрел на чистый, но мятый лист своего прошлого и не мог прочитать собственные заметки. Не мог вспомнить. Например, как выглядит и где хранится салатница.

Он поставил перед Егорычем сковородку.

– Сюда огурцы вынимай.

– Не, жарить не надо, – испугался сосед, – они ж солёные!

– Да знаю, вынимай.

– А для макарон?

Максим снова открыл духовой шкаф, достал кастрюлю и включил воду. Так, теперь нож или открывалку для тушёнки. С этим оказалось проще. Нашлись и макароны, на полке с чаями и крупами – запасы, сформированные ещё Аней.

Егорыч бережно распутал на пакете огромный пионерский узел и опустил в рассол дрожащую пятерню. Выловил огурец, положил на сковородку и полез за вторым. По кухне пополз кислый запах тёплого маринада.

– Вилка нужна?

– Стопари давай.

Максим принялся проверять шкафчики в надежде найти рюмки или хотя бы не очень большие стаканы. И потерпел фиаско. Пришлось взять странные кофейные чашки с кривой, будто оплавленной ручкой, такой маленькой, что туда едва пролезал мизинец.

– Дизайнерские, чтоль? – хмыкнул Егорыч, брезгливо косясь на уродцев.

– Хрен его знает, других нет.

– Были же! Помню.

– А я вот не помню! – вспылил Максим.

Сосед задумчиво почесал подбородок и взялся за бутылку. Кремовая крышечка отозвалась прощальным хрустом. Егорыч аккуратно положил её на стол, чтобы не укатилась.

– Ну, Дмитрич, за память. А то, – он сделал многозначительную паузу, – глядишь и должок зажмёшь.

– Какой ещё должок? – устало спросил Максим. Он смутно вспомнил, что Егорыч везде таскался в какой-то смешной шляпе или кепке. "Где она теперь? Потерял или пропил?"

– Какой должок? – передразнил Егорыч. – Какой надо должок. Хороший должок. Должи-и-ище.

– Слышь, ты ври да не завирайся. Кто кому должен, ещё посмотреть надо. Как бы сам в должниках у меня не повис, когда голова прояснится.

Сосед поднял перед собой кофейную чашку с налитым до краёв скотчем.

– За мир во всём мире, чтобы не упало и не грохнуло, и, этого, чтобы память вернулась…