Мария Семенова - Новая игра Страница 29

Вот чем у нас в провинции иные старухи банки с грибами закрывают.

— Коля, стопори! — глянул на рулевого Фраерман. Бережно развязал верёвочку, передал Наливайко банку. — На, Вася, только не расплескай. Такие рыжики на рынке хрен купишь… — А сам торопливо развернул и разгладил бумагу. — Ох и ни хрена же себе!

Это был действительно секретный документ. Да не ветхий от древности, из полевой сумки военных времён, а вполне свеженький. Из таких глубоко внутренних органов, что глубже не бывает. Категорический приказ. Настоятельно предписывавший всем службам МВД, ФСБ, армии и флота принять незамедлительные меры по задержанию, а то и физическому уничтожению матёрой террористки, шпионки и диверсантки Оксаны Варенец. Злодейку Варенец забыли объявить только фанатичной ваххабиткой и племянницей бен Ладена, а так всё было на месте. По мнению документа, Оксана была вооружена и опасна, владела приёмами боевых искусств и самым циничным образом выдавала себя за полковника ФСБ…

Короче, бочку варенья и корзину печенья тому, кто доставит её в центр — мёртвую или живую…

— Аф-фи-геть, — в интернетовском стиле прокомментировал Наливайко. И сморщился, как от горького. — Мотя, тесёмочку отдай… — Вернул секретную бумагу на место, старательно завязал узелок и вручил банку мрачному Фраерману. — Сожрём. С луком и маслом. И не подавимся.

Хотя за державу, по обыкновению, было обидно.

Когда они прибыли в лагерь, ужин находился в своей второй фазе — дети уже поели, а взрослые ждали отсутствующих. Правда, ложками в нетерпении особо никто не стучал. Бьянка после вчерашних излишеств продовольствовалась исключительно квасом, Мгиви с Кондратием тянули чифирь, немецкий водитель умедитировал в тонкие сферы, а Краев… Краев, по сути, пребывал практически там же — писал книгу. Песцов показывал трудным детям, как правильно снимать часовых. Варенцова с видом знатока следила за процессом, время от времени делала комментарии и даже кое-что демонстрировала непосредственно на Песцове, ввергая трудных детей в полное изумление: ну надо же, тётка с поварёшкой…

— Оксана Викторовна, сюрприз, — с ходу окликнул её Фраерман. — От Ерофеевны. Знает, старая, что солёное уважаете…

И виновато улыбнулся, понимая, что привет от родного ведомства мимо её внимания не пройдёт.

— О, грибочки, — обрадовалась Варенцова. — Рыжики… — Как и ожидал Фраерман, она сразу все поняла, но даже не изменилась в лице. — Ну, Матвей Иосифович, рахмат. Как и следовало ожидать…

В общем-то, она не очень и удивилась. Кадры хоть и решают всё, но незаменимых людей у нас ведь нет. А кошка, которая вздумает гулять сама по себе, будет заниматься этим недолго.

— Ладно, ещё поговорим на эту тему, — буркнул Фраерман и нарочито бодро спросил: — А что у нас сегодня на ужин? Надеюсь, не раки?

На ужин были макароны. В основном «по-флотски», с жареным фаршем. Только Бьянке Оксана приготовила блюдо поделикатнее — пасту с сыром. Ганс Опопельбаум вообще ничего не стал есть, заявив: «Не кошер…» Вот если бы креплах,[113] цимес[114] с курицей или гефилте фиш…[115]

Ну не гад?

— А раньше небось свининку-то уважал. На косточках, да с тушёной капустой, — заметил Коля Борода. И вопросительно взглянул на Краева. — Что это с ним? Никак осложнение?

Фраерман хмыкнул.

— Осложение?.. — на полном серьёзе задумался Краев. — Нет, думаю, всё идёт нормально. Просто у него в тонкоматериальном плане… ну, как тектонические плиты сшибаются, и сейчас наверх вылезла еврейская магия. Точнее, иудейская. А вообще у бедолаги такого намешано — хоть второго Хорста Весселя делай.

Про этого самого Хорста Весселя слышали, наверное, все. По крайней мере, уж точно слышали незамысловатый, но запоминающийся мотив сложенной про него песенки. Она звучит в каждом фильме про войну, став практически музыкальной темой немецких захватчиков, особенно в их победоносные времена. У фашистов она была популярна, как у нас — «Катюша». Ну как же, чуть не главный великомученик нацизма, отдавший жизнь за идею. Увы, стоившие один другого режимы были равно плодовиты на ложных героев. Реальный Хорст Вессель, проживший всего двадцать три года, зарабатывал сутенёрством. И погиб в случайной поножовщине с другим сутенёром. Судьбе было угодно, чтобы этот другой, Альбрехт Хеллер, оказался коммунистом. (Вдумайтесь только: сутенёр — коммунист, неплохо звучит?) Вот и всё мученичество за идею…

Неинтересных тем в действительности не бывает. Куда ни ткни, обнаружишь массу занятного. И в особенности там, где, по общему убеждению, «давно всё известно». Краев мог бы порассказать ещё многое и про Хорста Весселя, и не только, но сейчас его мысли были заняты иным. Он ел и разговаривал на автопилоте, пребывая очень далеко — в своей книге, сюжет которой претерпевал удивительные метаморфозы. Какие макароны, какое что!.. Перед глазами Краева проносились столетия, рушились империи, вставали города…

— Нет уж, на фиг, на фиг, хватит с нас фашистов, — закрыл тему Кондратий Приблуда. — Ну их. По мне, лучше уж иудеи. Бернес с Утёсовым — чем плохо?

И, отдавая дань любимым иудеям нашей сцены, он хриплым басом затянул песню, которую в старом кинофильме поёт, как ни странно, вредитель:

Там, на шахте угольной,паренька приметши,руку дружбы подали,повели с собой…

Вот уж чего он вряд ли ждал, так это поддержки со стороны леса:

Девушки пригожиетихой песней встретили,и в забой направилсяпарень молодой.[116]

Поначалу Приблуда едва не принял отклик за эхо, но оглянулся и понял свою ошибку. К лагерю из-за деревьев вышли трое россиян. Двое на манер носилок несли нечто массивное и угловатое. Третий индивидуум красовался в лихо заломленном на ухо щегольском картузе. А также — в нательном ватнике, надраенных прохарях и тщательно отглаженных милицейских брюках. Лик его был светел, пытливый взгляд исполнен мира, сострадания, понимания. Библейский апостол, явившийся в комариное Нечерноземье проповедовать непротивление и любовь. И, как положено апостолу, обзаведшийся спутниками с самого дна жизни — грязными, небритыми, определённо смахивавшими на бомжей.

Пели, правда, они знатно. Аки эдемские соловьи.

— Приятного аппетита и достойного пищеварения, — чинно приблизился проповедник. Вежливо снял картуз, с чувством шаркнул ножкой. — А также качественного усвоения. Олегу свет Петровичу сугубое пожелание здравия…

И развеялся имидж апостола, сменившись личиной шута горохового, скомороха. Однако Мгиви почему-то приумолк, Бьянка напряжённо выпрямила спину, и только обрадованная Варенцова выскочила навстречу из кухни.

— Никитушка, привет, дорогой! Как раз вовремя, к ужину. Ну что, — глянула она в сторону его приятелей-бомжей, — макароны будете? По-флотски? Можно даже и водочки, по капельке…

Радовалась она, как девчонка, прямо-таки светясь искренним гостеприимством. Хороший человек пришёл. То ли вещий, то ли блаженный, от чёрта или от Бога, не важно, главное — человек хороший…

— Спасибо тебе, милая, спасибо, — тоже расцвёл в улыбке Никита. — Только мы, вообще-то, мимо двигаем, в гости, а к вам так, на минутку. Не то чтобы с чем приятным, но с важным и наглядным зато. У вас ведь как говорят: предупреждён — значит вооружён? Ну так давай, милая, вооружайся. Эй, Гавря, Геныч, — повернулся он к неофитам, — кантуйте его, родимого. Вот сюда, к берёзе.

Сказано — сделано. «Носилки» обернулись массивным стеклянно-деревянным щитом на двух железных ножках и с надписью красными буквами: «Внимание: розыск». О, это был настоящий шедевр. Дюймовые доски, сорок пятый уголок, толстенное, поди разбей, витринное стекло…

Только инженерные достоинства щита так и остались неоценёнными. Просто потому, что под стеклом красовались всё знакомые лица. Гражданин Африки (так и написали!) Бурум. Инженер-террорист Песцов. Герпетолог Нигматуллин…

…И Оксана Викторовна Варенец. Разыскиваемая, по милицейской версии, за совращение малолетних. Правда, Оксана на портрете совсем не выглядела гнусной растлительницей. Фотография скорее годилась на доску почёта. Оксана на ней была строгой, какой-то очень правильной, достойной и гордой. И… лет на пятнадцать моложе теперешней.

— Отличная стрижка, — первым подал голос Краев. — Очень к лицу…

— И ракурс совсем неплох, — поддержала Бьянка. — Жаль, не цветная. У них что там, принтера нет?

— Классно нарисовано, — одобрил Приблуда, взглянул уважительно на живую Варенцову и с долей ностальгии — на Фраермана. — А помнишь, па… тьфу, Матвей Иосифович, как нас рисовали? Эх, было времечко…

«Сколько же мне здесь лет?.. — Варенцова подошла поближе, прищурилась, покусала губу. — Господи… целая жизнь прошла…»