Василий Головачев - Контрольный выстрел Страница 3

Искупавшись в озере еще раз, Ставр позавтракал жа­реными грибами и земляничным компотом — готовил сам, по старинке, на костре — и завалился в полудреме на лужайке у обреза воды с другой стороны озера, где берег был ниже. Таким образом он проводил уже третьи сутки, успел загореть, расслабиться и наполнить душу и тело тишиной природы, зная, что подобного кайфа не может себе позволить ни один крутой спец «контр-2». Видимо, руководство решило дать ему отвлечься перед важным де­лом, справедливо полагая, что отдых в уединении на лоне природы не приедается. Правда, Ставру дали понять, что в случае, если агент не появится, он обязан прибыть к месту основной работы не позднее двадцать первого июня, хотя он и сам отлично понимал значение слова «ответст­венность».

С другой стороны, ничего не произошло бы, задержись он здесь подольше. Во-первых, потому что его всегда могли найти те, кто был заинтересован в его присутствии, а во-вторых, жить свободно и независимо позволяли прин­ципы современного социума: от каждого — минимальная отдача для обеспечения прожиточного уровня, соблюдение максимального невмешательства в дела соседа и каждо­му — максимальная свобода для реализации собственных творческих планов, не в ущерб, разумеется, живущему рядом. Если бы Ставр Панкратов был при этом обычным среднестатистическим гражданином Федерального союза Земли, соблюдающим все нормы и законы общежития...

Это местечко, предназначенное для встречи, на берегу небольшого, но глубокого озерца, питаемого родниками и ручьями, он отыскал в густых лесах под Владимиром не сразу и справедливо считал своим. Туристы пока еще сей район не облюбовали, а лесники если и посещали, то редко.

Место и в самом деле было исключительным по красоте и покою: склон холма обрывался в озеро, будто срезанный ножом, а к лужайке под обрывом идеальным образом была подогнана опушка елового леса с великолепным малинни­ком и земляничной поляной. Озеро, метров сорок в диа­метре, было глубоким и совершенно прозрачным до чис­тейшего песчаного дна, а окружали его столетние ели и клены, так и просившиеся на полотно художника. Ставр художником не был, но толк в красоте и гармонии пони­мал.

Что-то зажужжало над лицом. Он с любопытством от­крыл глаз: насекомые обычно облетали его стороной.

Это был здоровенный, чуть ли не с кулак величиной, и с огромным жалом шершень, пушистый, золотисто-ко­ричневый, полосатый, сверкающий драгоценными камнями на крыльях.

— С жалом ты переборщил, — лениво пробормотал Ставр, закрыл глаз. Никакой это был не шершень, а те­рафим — личный киб-интеллект (сокращенно инк) по име­ни Фил, пси-защитник, пси-лекарь и блок информации. Терафимы, по сути, представляли собой сгустки полей, саморегулирующиеся полевые структуры, а функциональ­но — квазиживые информационные преобразователи, об­ладающие зачатками интеллекта и в некоторых пределах — свободой воли. Они могли внедряться в любой предмет, ста­новиться невидимыми — для обычных людей, конечно — или создавать себе любой облик. Терафим Ставра любил забавляться и нередко преподносил хозяину сюрпризы, а также вечно бурчал по поводу имени, которое ему дали при рождении. Не нравилось оно ему.

«Я тут кое-что откопал занятное, — сообщил он в пси-диапазоне. — Не изволите полюбопытствовать? И вооб­ще — хватит спать! Вон пузо уже отрастил».

«Не мешай, — так же мысленно отмахнулся Ставр. — Никакого пуза я отрастить не успел. А ты небось наткнул­ся на муравейник».

«Что я, муравейников не видел? Это какая-то странная штуковина. В моей памяти сведений о подобных объектах не содержится. Пошли посмотрим, хоть жирок растря­сешь».

Ставр подумал немного и сел, потом поднялся. Ему действительно стало интересно, что за открытие сделал Фил. Вернее, Филиппок. Такое именно имя дал ему Пан­кратов-старший, а Филом он стал, уже служа у Панкра­това-младшего, у Ставра.

«Веди, Сусанин».

Идти пришлось метров сто, через малинник и неболь­шое болотце с крапивой и, как полагается, с комарами. Ставру показалось, что терафим повел его этим путем нарочно, однако проверить догадку не удалось: руку вдруг пронизала резкая боль. Ставр инстинктивно «ощетинил­ся» — включил пси-резерв, но ничего необычного не уви­дел и не ощутил, вообще ничего не увидел, и тем не менее на тыльной стороне ладони красовался длинный по­рез, словно сделанный острием ножа или бритвы. Ставр закрыл глаза, сосредоточился, целиком обнял этот район всеми органами чувств, отключая сознание.

Зона максимально ясного сознания в психике человека ограничена анализом всего ста бит информации в секунду, и обычный человек довольствовался этими скромными воз­можностями. Однако Ставр, как и все интраморфы, с рож­дения владел погружением в подсознание и пользовался, им совершенно свободно, как дыханием или зрением, что позволяло ему обрабатывать до миллиарда бит в секунду. Но даже погрузившись в поток Сил, он снова ничего по­дозрительного вокруг себя не заметил, хотя на мгновение пришло ощущение неловкости, некоего неудобства, свя­занного, однако, не с ситуацией, а скорее с внутренней готовностью к опасности.

«Что я говорил?» — торжествующе-назидательно возо­пил Фил.

Ставр осмотрел порез, слизнул кровь, подождал, пока царапина затянется, и лишь потом принялся эксперимен­тировать; все это время он простоял в одной позе, совер­шенно неподвижно, продолжая изучать окрестности и пы­таясь найти объяснение непонятному явлению.

Первое же движение рукой вправо вызвало тот же ре­зультат: по пальцам словно чиркнули лезвием бритвы! Ставр снова замер, глядя, как из пореза закапала кровь. Мысленным усилием остановил кровотечение, заживил ра­ну, затем попробовал нащупать невидимое «лезвие».

Пальцы наткнулись на нечто кружевное, игольчатое, похожее на сросток кораллов с невероятно острыми кра­ями. Размеры предмета, состоящего, по сути, из одних игл, не превышали десяти сантиметров, а иглы были за­точены чуть ли не до молекулярной толщины, потому что ощупать их, не поранившись, Ставр не смог. «Коралл» не вызвал привычных ощущений тепла или холода, а также не позволил определить материал, из которого был сотво­рен. Во всяком случае, он не был ни шершавым, ни глад­ким, ни теплым, ни холодным и вызывал лишь одно ощу­щение — абсолютной твердости. А главное, он был неви­дим во всех диапазонах электромагнитных волн, доступ­ных Ставру, и висел в воздухе, ни на что не опираясь! Ставр трижды поранился, прежде чем определил размеры игл «коралла» и его положение — метр тридцать пять над почвой. На всякий случай он поискал невидимые образо­вания на площади в сто квадратных метров, затратив боль­ше часа времени, но ничего похожего больше не обнару­жил. Фил кружил над головой, давал советы, пугался, когда Ставр подолгу замирал на месте, восклицал: «Я же говорил!» или «Что же это мы открыли?!». А поскольку Ставр догадывался, что это такое, ему пришлось оборвать терафима, так что тот обиделся и замолчал.

Но сам Ставр никак не рассчитывал встретить «неви­димый коралл», известный под названием нагуаль1, на Земле. Потому что именно такой же «коралл», разве что больший по размерам, находился на Тартаре, за тысячи световых лет от Солнца! Чтобы встретить его на Земле, в лесу, случайно, надо обладать супервезением, если толь­ко такие объекты открываются случайно. Как говорил За-ратустра: случай — это самая древняя аристократия мира.

Откуда же он возник здесь, под Владимиром, черт по­бери?!

Поразмышлять о загадке нагуаля ему не удалось — из­менилась обстановка: у озера, в лагере, появились гости. Целая компания, хотя Панкратов ждал одного. К тому же вновь прибывшие своевольничали. Когда Ставр вы­шел к озеру, палатка его оказалась свернутой и уложен­ной возле аэра, отогнанного к опушке леса. На поляне хозяйничали пятеро загорелых парней и две девушки, весь костюм которых состоял из бахромчатых парео. Они ставили палатки, подключали индивидуальных слуг к системе «быстрая еда», раскладывали гамаки, воздушные матрацы, комплексы видеоиллюзора, бары, душевые каби­ны с электро- и гидромассажем и прочую технику отдыха, которую, кстати, Ставр никогда с собой не брал, доволь­ствуясь малым.

— А вот и абориген пожаловал, — заметил его один из парней, единственный бледнокожий среди них. Второй, с бритыми висками и огромным гребнем, сооруженным из волос, выглянул из палатки.

Среди молодежи в моду снова вошли птичьи приче­ски, а также фауно- и флорокрас, то есть частичная трансформация формы черепа и тела, что в сочетании с голографическими эффектами, порожденными компью­терами уников, давало очень своеобразные результаты. Большая часть учащихся теперь походила на представи­телей животного царства. Особенно им нравились круп­ные формы — тигры, львы, медведи, муравьеды, носоро­ги, орлы, грифы, аисты. Не брезговали фаунокрасом и молодые люди постарше, разве что их претензии не были столь вызывающими.