Вадим Панов - Горевестница Страница 3

– Классно!

Лешка попытался схватить девушку в объятия, но Катя вывернулась:

– Тебе пора.

Тепло любимого человека остается надолго. Пусть даже ты еще не знаешь, насколько серьезны отношения. Пусть сомневаешься. Пусть говоришь себе, что произошедшее «всего лишь секс». Пусть легкомысленно пожимаешь плечами при словах «твой парень».

Ваши минуты все равно наполнены нежностью лаской.

Наполнены любовью.

Убей одиночество, и ты убьешь пустоту внутри.

Что заставило ее украсть записную книжку Петра Васильевича? Что заставило обзвонить друзей старика? Ответов на эти вопросы Катя не знала. Не звучал в ее голове властный, повелительный голос, не являлись демоны, не просил расстроенный дядя Гриша. Да и сама она не испытывала никаких странных чувств? Действовала так, словно совершала обыденные, вполне естественные поступки: проникла в комнату покойного, украла записную книжку, дождалась, когда останется дома одна, и принялась сообщать друзьям старика печальную новость. Она не была возбуждена, не находилась в приподнятом настроении, не получала удовольствия от происходящего – она просто делала это. Механическим голосом. Без эмоций. Спокойно и собранно. Она сообщала о смерти Петра Васильевича и сразу же клала трубку. Набирала следующий номер.

И не знала, что такое дрожь в душе.

Не знала до тех пор, пока не наткнулась на «него».

Так стала называть Катя этих людей независимо от пола.

«Он».

Наверное, потому, что первым оказался мужчина.

И первый разговор с «ним» девушка запомнила дословно.

«Позовите, пожалуйста, Николая Александровича».

«Это я».

«Петр Васильевич умер».

«Какой Петр Васильевич?»

«Горелов».

«Я не знаю такого».

Тогда Катя еще не знала, что нет смысла продолжать беседу, что надо бросать трубку, избавляя себя от лишних переживаний. Впрочем, она до сих пор пыталась заставить «их» вспомнить хоть какой‑нибудь факт, связывающий «их» с покойными. До последнего надеялась, что произошла ошибка.

И никогда не ошибалась.

«Горелов Петр Васильевич, ваш номер был в его записной книжке. Мы обзваниваем друзей, чтобы…»

«Девушка, я не знаю никакого Петра Васильевича».

«Вы Николай Александрович Фомичев?»

«Шепталов, – поправил Катю мужчина. – Моя фамилия Шепталов».

«А‑а… – Она решила, что в электрическом чреве телефонной станции щелкнул не тот тумблер и ее неправильно соединили. – Извините».

«Ничего страшного. Приношу свои соболезнования».

Мужчина положил трубку.

Удивленная девушка послушала короткие гудки, а затем посмотрела последний набранный номер: сто семьдесят два…

Ничего общего с телефоном Фомичева.

– Ты чего после школы делаешь? – поинтересовался Лешка на последней перемене.

– Что ты имеешь в виду?

– Давай сразу к тебе, а?

«Торопится, боится, что мать останется на выходные дома».

Катя улыбнулась:

– Сразу не получится, мне надо в одно место по делам съездить.

– Что за место? Хочешь, я с тобой прокачусь?

– Не надо, – покачала головой девушка. – Но за предложение спасибо.

– А что за место?

В голосе молодого человека послышались ревнивые нотки: Катя его девушка, какие могут быть секреты?

Она хорошо знала Лешку, чтобы понять: не отстанет. А врать не хотелось.

– Мне к отцу надо съездить.

– А‑а… – Он понимающе кивнул: – Пока матери нет?

– Да.

Мама не одобряла ее визиты в чужой дом. Не скандалила, но Катя видела – ей это неприятно, и поэтому старалась видеться с отцом днем, когда мать на работе.

– Позвонишь, когда освободишься?

– Обязательно.

– И… – Лешка почесал в затылке. – Вечером увидимся?

– Посмотрим.

Катя записала телефон Шепталова. На маленьком клочке бумаги. Машинально. Подсознательно догадываясь, что рано или поздно он ей понадобится.

И забыла о нем.

Но друзьям Петра Васильевича девушка больше не звонила. Не тянуло ее к старым страницам, словно отрезало. Она сожгла записную книжку и почти на неделю выбросила произошедшее из головы. Будто бы ничего и не было. Будто странные ее действия – случайность. Нелепая прихоть, о которой несерьезно даже вспоминать.

Будто от этого можно избавиться.

А спустя шесть дней Катя вскочила среди ночи и принялась лихорадочно рыться в ящиках письменного стола, перетряхивать книги и тетради. Страшный сон, кошмарное видение, не оставившее после себя ясных образов – лишь ощущение дикого ужаса, – заставил ее искать телефонный номер Шепталова. Искать с таким отчаянием, словно от этого зависела вся ее жизнь.

Бумажка нашлась в записной книжке Кати, которую она сохранила, несмотря на то что все нужные телефоны давным‑давно перекочевали в память мобильного телефона. Аккуратно сложенный клочок лежал на первой странице, терпеливо дожидаясь, когда хозяйка вспомнит о его существовании. Девушка внимательно прочитала номер – странно, но, когда она развернула сложенную пополам бумажку, дурное настроение, вызванное диким сном, пропало – и включила компьютер. Через сорок минут блужданий по всемирной информационной помойке Катя нашла базу МГТС за девяносто пятый год, а в ней – домашний адрес Николая Александровича Шепталова. 

Бывает так, что маленькая душа маленького еще человека вдруг наполняется такой пустотой, что даже тепло одного любимого не способно ее заполнить.

Бывает так, что ты ищешь поддержки от всех, кто тебя любит. Или от всех, кто, как ты думаешь, тебя любит. Словно нищий, словно больной, ходишь ты между людьми и жадно собираешь их взгляды, их голоса, их прикосновения. Любое слово может стать главным, может стать той самой соломинкой, что переломит хребет верблюду пустоты. Может стать тем глотком воды, что утолит жажду.

В такие минуты не думаешь, как выглядишь со стороны. Ты ищешь тепла, ищешь любви и знаешь: случись любимым обратиться к тебе – не откажешь.

Новая квартира отца находилась недалеко от дома Кати: три остановки метро и десять минут пешком. Хотя какая новая? В двухкомнатной «хрущобе» отец жил восемь лет, с тех пор, как ушел от них с мамой.

– Катюха! Вот неожиданность! Заходи!

Как обычно, от отца попахивало коньяком. Сколько помнила себя Катя, от него всегда попахивало коньяком. Иногда вином, иногда водкой, но чаще всего именно коньяком. Отец считал этот напиток благородным и обязательно пропускал хотя бы рюмашку в день.

– Ларочка, у нас гости!

– Кто? – послышался жеманный голос из кухни.

– Катюха!

– Катенька? Ой, как здорово! – Крашеная Ларочка выскочила в коридор и расцеловала девушку в обе щеки. – Я так соскучилась!

Ее наивная уверенность в том, что Кате приятно целоваться с посторонними бабами, умиляла. И раздражала.

– Мы как раз обедать собирались. Покушаешь с нами?

– Конечно покушает! – провозгласил глава семьи. – Катюха, ты ведь прямо из школы, да?

Девушка кивнула.

– Значит, голодная!

– Папа, я хочу сказать…

Это был импульс. Внезапный, неосознанный. «Рассказать отцу о „них“! Прямо сейчас! Немедленно! Пусть даже при его дуре…»

– Катюха! – Он поднял вверх указательный палец. – Марш мыть руки! Потом поговорим!

Когда Катя вышла из ванной, стол уже накрыли: три тарелки куриного супа из пакетиков и бутылка белого вина. Готовить Ларочка не умела и даже гадость быстрого приготовления ухитрилась сварить комками. Иногда складывалось впечатление, что она портит все, к чему прикасается, все, что попадает ей в руки. Оказалась под руками Катина семья – и ее испортила. Проехала, как на бульдозере, разорвала. Когда‑то, давным‑давно, девушка ненавидела крашеную женщину, заходилась от злобы при одном упоминании ее имени, мечтала о ее смерти. Маленькой Кате казалось, что все случилось именно из‑за нее, из‑за хитрой, крашенной под блондинку Ларочки, из‑за дешевой певички, подвизавшейся в недорогих кабаках. Кате казалось, что, не будь ее, отец никогда бы…

Двадцать лет назад он считался подающим надежды музыкантом, будущим Полом Маккартни или Андреем Макаревичем. На втором курсе Гнесинки у отца вышел дебютный альбом, и он бросил учебу – разве состоявшейся звезде нужно сидеть за партой? И завертелась карусель. Гастроли, пьянки, снова гастроли, похвальные вопли собутыльников: друзей‑критиков и просто друзей – и опять гастроли. Через пять лет, когда Катя уже родилась, отец засел писать второй альбом – раньше времени не было. И через полгода работы выяснил, что его песни никому не нужны. Знаменитый продюсер, в свое время начинавший работать с группой, давно исчез с горизонта, и выпущенный карликовым тиражом диск остался пылиться на полках музыкальных магазинов. Даже пиратских копий не появилось. Громкие обещания собутыльников оказались мыльным пузырем, и жизнь, еще вчера такая красочная, повернулась спиной. Несколько месяцев они жили только на мамину зарплату. Отец ждал, что вот‑вот ему предложат гастрольный тур, обеспечат переполненные стадионы и личный самолет, а затем, уступив требованиям матери, согласился петь в ресторанах и клубах средней руки.