Борис Сапожников - Звезда и шпага Страница 3

— Я в смысле, что мы казаков не разгромим, — быстро нашёлся Самохин, — а просто разобьём в сражении, и часть их отступит с поля боя. Согласитесь, господин премьер-майор, это не так поднимает боевой дух, как полный разгром вражеской армии, не правда ли?

— Конечно, — кивнул Брюсов. — Но вам стоит взять на заметку, ротмистр, что от помещения под арест за ваши дерзкие высказывания вас спасает только одно.

— И что же? — не без интереса спросил Самохин.

— Отсутствие помещения, куда вас можно было поместить, — вполне серьёзно ответил ему Брюсов.

Второго марта полк наш прибыл в Казань.

Но и тут отдохнуть нам толком не удалось. Не успели мы разместиться на временных квартирах, где раньше стоял Казанский кирасирский полк, который почти в полном составе вот уже несколько лет воевал за Дунаем в армии генерала Петра Александровича Румянцева. Собственно, в Казани остался лишь неполный эскадрон, составленный из солдат и офицеров, которые по тем или иным причинам не смогли отбыть вместе с полком на войну с Портой. Командовал ими седоусый поручик Роман Лычков, поднявшийся с самых низов и до восстания числившийся полковым квартирмейстером. Не смотря на это, колоссальный опыт у него был просто колоссальный, ибо начинал карьеру он вахмистром ещё в одном из голштинских полков при настоящем Петре III.

Не смотря на спешку, полтора дня отдыха нам выделили. Ведь нельзя же, на самом деле, держать людей в сёдлах днями напролёт, а после, едва они прибыли к месту назначения, вновь загонять на коней. В конце концов, можно и лошадей так угробить, про нас я уже молчу, а они больших денег стоят. Потому-то нам — и людям, и лошадям — дали эти полтора дня отдыха. Лучше бы сразу погнали в Прикамье, воевать с пугачёвцами.

Всё дело в том, что в Казани обреталось довольно много офицеров из разбитых казаками полков. Большую часть времени они были предоставлены самим себе, а потому предавались пьянству и распутству, если было на что. Те же, у кого не было денег на это, старались прибиться к компании тех, у кого они были. Так и образовывались не слишком приятные сборища офицеров, пьющих дни напролёт и вспоминающих свои поражения.

В одну такую компанию нежданно-негаданно попали мы с поручиком Озоровским и Самохиным. Собственно, именно Самохин подбил нас отлучиться с квартир полка и погулять по Казани. В его устах это означало прогулку по питейным заведениям самого разного пошиба — чем меньше денег оставалось у нас в карманах, тем хуже, соответственно, становились трактиры и кабаки, куда мы перекочёвывали, подобно диким татарам, в столице былого ханства которых мы сейчас находились.

В одном из трактиров мы и повстречались с компанией офицеров мушкетёрских полков. И если для нас это было самое начало путешествия по питейным заведениям, то они явно пребывали в загуле уже довольно давно. Может быть, несколько дней кряду.

— Так вы, господа офицеры, с пугачевцами воевать собираетесь? — спросил у нас средних лет капитан в мундире со знаками неизвестного мне мушкетёрского полка. — А, знаете ли, против кого идёте, а?

— Мы сражались против казаков, служивших полякам Барской конфедерации, — пожал плечами поручик. — Ничего особо страшного в них нет. Те же крылатые гусары опасней. Из-за своих пик.

— У яицких казаков тоже пики есть, — сказал на это капитан, — да только не в них дело, — отмахнулся он.

— А в чём же? — поинтересовался я.

— В дисциплине, — ответил капитан-поручик в мятой треуголке. — Мы ехали воевать с дикой ордой казаков и башкир, а получили организованное войско, которое разгромило нас и осадило Оренбург.

— Что значит организованное? — переспросил Самохин. — У казаков, как бы то ни было, организация есть. Полки, в конце концов.

— Полки! — рассмеялся капитан, первым заговоривший с нами. — Полки, говоришь. Мы сначала смеялись над пешими казаками в выкрашенных в разные цвета кафтанах. Хуже того, с ними рядом шагали заводские люди и даже деревенская голота. Над ними смеялись особенно сильно. В кафтанах разных цветов, а многие без штанов. Вот только под Юзеевой эти крашенные кафтаны задали нам перцу. И командующий наш смазал пятки аж до самой Москвы. Вот с кем вам воевать, господа.

— Какие кафтаны? — удивился Самохин. — При чём тут кафтаны.

— Не в кафтанах дело, — сказал капитан-поручик, кладя на стол свою живописную треуголку. — Самое неприятное то, что Пугачёв собрал не только некую Тайную думу, но Военную коллегию, которая сформировала самые настоящие полки. Из безлошадных казаков, рабочих, ушедших с заводов и той самой деревенской голоты. Самый настоящие полки, — повторил он, — со своими офицерами и унтерами и железной дисциплиной. Более того, из башкир сформировали полноценную конную разведку, они же, вместе с казаками несут пикетную службу.

— В общем, — дополнил его третий офицер, поручик из егерской команды, — вместо разрозненной толпы бунтовщиков, которую мы ожидали увидеть, нам пришлось сражаться со вполне сформированной армией. Их офицеры уже худо-бедно овладели тактикой линейной пехоты и насадили дисциплину. Создаётся такое впечатление, что командуют в пугачёвском войске отлично обученные офицеры, прошедшие не одну военную кампанию.

— Что за бред?! — взорвался молчавший до того Пашка Озоровский. — Откуда у них могли взяться эти офицеры?

— А чёрт их знает? — пожал плечами егерский поручик. — Недаром же Пугачёва чёрным волхвом или колдуном народ считает. Может, договорился с Диаволом, — тут все, включая самого рассказчика, перекрестились, а Озоровский даже суеверно трижды сплюнул через левое плечо, — вот тот и отсыпал ему щедрой рукой офицеров-грешников. Среди нашего брата с праведниками тяжеловато, — невесело усмехнулся он. — А к ним и чертей своих приставил в кожаных куртках со звёздами на рукавах да картузах, вроде фуражных шапок.

— Погодите-погодите, — тут же насторожился я, — каких ещё чертей в кожаных куртках?

Повесите нас — придут другие.

— Есть такие в Пугачёвской армии, — мрачно сказал капитан-поручик, принимаясь разглаживать замятости на своей поношенной треуголке. — Комиссарами зовутся. Они ведут пропаганду в его армии и по всему Прикамью с Поволжьем, Уралу и Оренбургскому краю.

— Комиссары, — протянул я, вспоминая комиссаров Барской конфедерации. Что может связывать лихих шляхтичей Речи Посполитой с казаками Пугачёва. — Комиссары.

— Комиссары, комиссары, — кивнул капитан-поручик. — И вот что удивительно, особенно сильную пропаганду они ведут на демидовских заводах и среди крестьян, агитируют их вступать в ряды пугачёвской армии.

— И что же, — заинтересовался Самохин, — их слушают?

— Как попов, — ответил капитан-поручик, — в три уха, можно сказать. И после каждого, как они это на аглицкий манер зовут, митинга, за ними уходят два-три десятка человек. Целыми деревнями, бывает, с места снимаются, с бабами, детишками, даже скотиной. Так что армия Пугачёва в лагере напоминает некий табор, вроде цыганского.

На этом разговор сам собой затих. Мы выпили пару тостов для порядку, да и разошлись. Продолжать «прогулку по-Самохински» не хотелось, и мы направились обратно на квартиры Казанского кирасирского.

— Ты тоже вспомнил о польских комиссарах, Пётр? — спросил у меня Самохин, с которого беседа с офицерами-мушкетёрами согнала весь хмель, как и с нас с Озоровским.

— Да, — кивнул я.

— Что-то тут не сходится, — пожал плечами поручик. — Какая может быть связь между комиссарами Барской конфедерации, которых перевешали почти четыре года тому, и тем, что агитируют сейчас, по словам этих офицеров, в армии Пугачёва.

— Может, это алюмбрады, — предположил Озоровский, страсть как любивший разнообразные истории о тайных обществах, готовящих свергнуть нынешний миропорядок.

— Ты ещё фармазонов вспомни, — усмехнулся Самохин. — Чушь это всё. Досужие выдумки для барышень. А вообще, не о чем нам думать, да и незачем. Нам воевать надо. С Пугачёвым и всеми его чертями со звёздами на рукавах, кем бы они ни были.

А уже следующим утром наш полк, усиленный эскадроном Казанского кирасирского и ещё несколькими кавалерийскими частями, выступил на юго-восток, к Уфе. По дороге нам предстояло заниматься малопочтенным делом усмирения крестьянского бунта. В одних деревнях и сёлах нас встречали, как освободителей от зловредной пугачёвщины, хлебом-солью, но куда больше было таких, где нам были совсем не рады. И если в иных только смотрели исподлобья, да плевали вослед, то кое-где встречали и выстрелами из окон домов. Так что несколько деревень даже пришлось спалить. Не самое приятное дело, скажу я вам, тут уж волей-неволей вспомнишь слова Пашки Озоровского насчёт воевать со своими. Не за тем пришёл я в армию, чтобы деревни жечь и крестьян с запудренными головами на воротах вешать. Так думали многие в нашем полку и приданных частях, а потому настроения царили самые мрачные. Участились ссоры между солдатами и офицерами, дошло даже до пары дуэлей и банальных драк. Ситуацию окончательно испортило дезертирство пяти солдат казанских кирасир, что были родом из этих мест.