Дмитрий Силлов - Кровь охотника Страница 3

Но на татами, огороженном стальной сеткой, особо не поманеврируешь — места не хватит. Загнанный в угол Мангуст высоко подпрыгнул, рассчитывая перелететь через меня… и это ему удалось. Однако в момент, когда его ноги коснулись татами, сверху на него обрушился «хаммер» — удар-молот, которым бойцы российского спецназа крушат стопки кирпичей на показательных соревнованиях.

«Хаммер» пришелся по ключице Мангуста. Ребро кулака легко сломало хрупкую косточку и провалилось в мясо. Второй удар — по затылку. Третий — в лицо…

Тело Мангуста сотрясалось под градом ударов. Другой бы уже давно валялся в нокауте, но худой кунгфуист лишь по-кошачьи изгибался, пытаясь уйти от атак, словно в его теле вообще не было костей…

Внезапно картинка смазалась, и я осознал себя в собственном теле.

Я лежал на спине, воткнувшись лопатками в жёсткий японский мат, мои ноги были сцеплены в борцовский захват, а на моем бедре лежал локтевой сустав Мангуста. Обхватив обеими руками его предплечье, я давил книзу, преодолевая силу, которой не может, просто не может быть в руке человека, ломаемой в таком положении.

Я уже видел краем глаза, как медленно, слишком медленно рванулся в нашу сторону Папа Джумбо, стремясь предотвратить фатальную травму…

Но Мангуст не сдавался. Он рванулся, с нечеловеческой силой выдирая руку из захвата, — и мне ничего не оставалось, как прогнуться «мостиком», ставя в нашем поединке логическую точку.

Послышался слабый хруст, рука противника провисла плетью — и тут я ощутил резкую, нестерпимую боль в области икроножной мышцы. Рефлекторно дернувшись, я увидел, что Мангуст висит на моей ноге, вцепившись в нее зубами, словно бультерьер, и жует мое мясо, перехватывая его челюстями и стремясь захватить побольше.

Я резко согнулся, обхватил голову противника и вдавил большие пальцы ему в глазницы. Бесполезно. Я видел, как из уголков его рта брызжет алая артериальная кровь. Моя кровь. Которой я за сегодняшний день и так потерял слишком много. Тварь, грызущая мое мясо, убивала меня, и мне больше ничего не оставалось делать, как резко протолкнуть пальцы в глубь ее черепа.

Над татами разнесся утробный, нечеловеческий вой. Это орал Мангуст, у которого вдруг резко пропал интерес к моей ноге. Потому что собственные глаза всегда важнее чужих конечностей. Чем я и воспользовался. Я полз по татами, потому что у меня уже не было сил подняться, а сзади меня выл-стонал Мангуст. Точно так же, как несколько лет назад в дальневосточной тайге стенал медведь-людоед, в глаз которого я вогнал свою последнюю пулю.

Меня рвали на части десятки жутких тварей с горящими глазами. Казалось, будто в их черепа кто-то вмонтировал по паре ярчайших фонариков, при помощи которых они вполне успешно выискивают на моем теле наиболее аппетитные куски мяса. Несколько странно видеть, как из тебя выдирают шматы плоти, хорошо тебе знакомые, которые ты привык мыть, греть, одевать, холить и лелеять. Оказывается, все это делалось много лет лишь для того, чтобы какая-то собакообразная скотина откусывала их от тебя и с задумчивым видом гурмана проглатывала, прикрывая при этом свои фонари лишенными ресниц веками и анализируя степень благотворного воздействия данной пищи на ее омерзительный организм.

Какой-то особо отвратный гад, сильно похожий на зубастый полуразложившийся труп, повис на моем предплечье и глодал его, словно давно некормленый цепной пес. Мяса на руке уже почти не оставалось, но пошевелиться я не мог, и потому ничего мне больше не оставалось, как безучастно наблюдать за пиршеством.

Казалось бы, какая разница, кто именно тебя сожрет? Но все равно лично я бы предпочел, чтобы в данном критическом положении меня кушал не мертвец со стажем, а хотя бы вон та белая волчица, которую, наверно, оттерли от пиршества более крупные и нахальные сородичи. Она, обернув лапы хвостом, сидела столбиком в сторонке и наблюдала за происходящим. Почему-то мне показалось, что в ее глазах имелась некоторая толика сочувствия. От которой сострадание к самому себе проснулось и у меня. Вместе с некоторыми двигательными способностями.

Наиболее отталкивающим был, несомненно, протухший кадавр. Потому я с него и начал.

Рванувшись всеми оставшимися костями, я немного высвободил руку из его хватки и со всей мочи треснул сжатыми в кулак фалангами по проваленному носу. Кадавр взвыл, взлетел в воздух, завис надо мной и вдруг весьма чувствительно отвесил мне с левой ноги увесистую пощечину. Я попытался отловить летающий труп за конечность, но вторая убедительная пощечина заставила меня отказаться от своих намерений.

И заодно осознать, что зверообразные твари есть не что иное, как разводы на полуоторванных обоях, а летающий труп — лишь тень на потолке от дерева, растущего за давно не мытым окном.

Но на границе перехода от сна к действительности человеческий мозг еще не может адекватно воспринимать ни то ни другое. Потому, когда откуда-то слева ко мне качнулась абсолютно черная тень, я на полном серьезе на мгновение воспринял ее как продолжение кошмара и заорал, готовясь пнуть инфернальное существо изо всей дурацкой мочи. Получилось не очень — из груди вырвался придушенный хрип.

— Не ори, — сказала инфернальная тень, сверкнув ослепительно-белыми зубами. — Не дома.

Тень говорила голосом Папы Джумбо, и это меня несколько успокоило.

— А почему… не дома? — спросил я, с трудом ворочая шершавым языком.

— По кочану, — ответил адаптированный к русскому сленгу уроженец Республики Конго. Он подошел к окну, осторожно выглянул на улицу, после чего задернул линялую занавеску и включил свет. — Не хрена тебе там делать.

Объяснение показалось мне недостаточно аргументированным и я озвучил свои сомнения.

— Почему не хрена?

Вместо ответа Папа Джумбо опустился в недовольно скрипнувшее кресло совковых годов выпуска и некоторое время задумчиво смотрел на меня, облокотившись на подлокотник и подперев кулаком квадратную челюсть. После чего, вздохнув, протянул руку к тумбочке, сработанной из кондовой советской ДСП, выдвинул верхний ящик и извлек оттуда деревянную коробку, спички и причудливо изогнутую черную трубку. Откинув резную крышку, Папа набил трубку сыпучей смесью, поджег и принялся неторопливо раскуривать. Я терпеливо наблюдал за процессом, справедливо полагая, что до его окончания Папа будет нем как истукан, сработанный из мпинго, легендарного черного дерева его родины.

Такой истукан стоял в углу комнаты и неодобрительно смотрел на меня слегка выпученными глазами. Справа от истукана на стене висела африканская маска, утыканная перьями и хвостами, за которыми угадывалась жуткая гримаса раскрашенной личины.

В принципе, я уже несколько месяцев знал Папу Джумбо — и в то же время ничего не знал о нем, как работник зачастую весьма мало знает о том, чем занимается начальство в свободное время. Да и вряд ли можно было назвать Папу начальством.

Когда закончился мой контракт и отцы-командиры не захотели его продлять ввиду исключительной вредности моего характера, мне ничего не оставалось, как вернуться в родную столицу. Которая, увы, не встретила ветерана спецназа с распростертыми объятиями.

Навыки рукопашного боя и ёмкая биография — детство, школа, кикбоксинг, училище, сават, чемпионат, десант, контракт — несомненно, вызывала определенное уважение у тех, кто ею интересовался, листая мою трудовую книжку. Но дальше пролистывания дело не заходило. Работодатели в условиях наступившего финансового кризиса либо предлагали слишком мало, либо хотели слишком много, предлагая при этом условия лишь немногим лучшие. Обзвон друзей-знакомых, дембельнувшихся ранее, результатов не дал — бывшие товарищи по оружию либо сами находились в незавидном положении, либо оставленные ими телефоны оказывались неактуальными.

Последним тогда я набрал телефон Руса, бывшего командира моего отделения. И не потому, что в списке «друзья» Руслан Вельский стоял последним. Скорее, в этом контексте его надо было набирать первым. Но просто я был уверен, что Рус до сих пор считает, будто обязан мне жизнью. И при таком коленкоре беспокоить его просьбой о помощи с моей стороны — последнее дело. Но в той ситуации это и вправду было для меня «последним делом». Дембельский гонорар был добросовестно проеден, и я, отвыкший от реалий гражданской жизни, совершенно не представлял, как сейчас такие как я зарабатывают себе на жизнь.

Рус поднял трубку после первого же гудка, словно ждал моего звонка, — и искренне обрадовался. Дембельнулся он на два года раньше меня по ранению, вследствие которого должен был ходить всю жизнь на костылях или кататься на инвалидной коляске — кстати, еще одна причина, по которой напрягать парня своими проблемами решительно не хотелось. Но не успел я сказать «приветстариккакдела», как Рус перебил меня самым бесцеремонным образом, радостно заорав в трубку: