Дмитрий Могилевцев - Земля вечной войны Страница 30

Война здесь шла уже десять лет. Неподалеку, в Карамыке, пограничный пост запирал границу с Таджикистаном. Держала его присланная из Бишкека после баткенской войны рота киргизского спецназа в количестве сорока двух умудренных жизнью солдат под началом кривоногого капитана, постоянно мучимого то жаждой, то похмельем. Спецназовцы предпочитали сидеть на месте, за наваленными грудами камней, — окопы выдолбить они поленились, — или за стенами домов Карамыка. Воевать они не хотели и не любили, и почти не умели, несмотря на гордое звание «спецназ». Держали границу те, кому это было нужно, — те, кто пас в Алайской долине скот, жил там, хоронил и рожал.

Когда в девяносто втором в Таджикистане началась гражданская война и после поражения оппозиции кулябы рванулись вглубь, на Памир, выбивали их оттуда не спецназовцы, а взявшие в руки оружие местные жители. Власти смотрели на это сквозь пальцы — да и какая тогда была власть? Кулябов выбили большой кровью. Россия помогала им оружием через Узбекистан и 201-ю дивизию, окопавшуюся в Таджикистане. Те, кто выбивал кулябов, оружие добывали сами, продавали скот, еду, одежду за бесценок, чтобы купить патроны и бензин. Под Дароот-Коргоном в 94-м погиб отец Сапара, тогда еще не бывшего бием. Сапар нашел убийцу. Отряд узбеков из Куляба, приехавших на грузовиках, разграбил Дароот-Коргон и уходил назад, через границу. Люди Сапара устроили засаду на дороге. Уцелевшие узбеки бросили машины и стали удирать на север, через Алай. За ними шли по пятам и, загнав в самое высокогорье, к ледникам, перебили. Сапар с Турой пошли вверх за последним уцелевшим и переночевали на леднике, на четырех с половиной километрах без теплой одежды. Всю ночь они, полумертвые от усталости, пели и танцевали на крохотном утоптанном пятачке, а утром пошли не вниз — наверх. Идти пришлось недалеко. Тот, за кем они шли, замерз ночью под ледопадом, метрах в трехстах от площадки, где они отбивали такт, хлопая друг друга по плечам и спинам. Он лежал на льду, скрючившись как зародыш, засунув ладони между ног, уткнувшись лицом в колени, закоченев. На его лице, под глазами, намерзли сосульки. Наверное, он устал и, замерзая, лег ничком на лед. Заснул и умер, улыбаясь теплым снам. Сапар очень злился, потому что такая смерть — легкая. Слишком легкая для человека, из-за которого пришлось плясать всю ночь, отгоняя холод. Сапар изъял его автомат, а Тура отрубил штык-ножом голову. Голову потом насадили на шест, а когда мясо иI мозг выгнили и ветер с дождем выбелили кость, Сапар возил череп с собой. Живыми не взяли никого, не у кого было спросить, кто именно убил отца, но все посчитали убийцей именно того, замерзшего, удиравшего дальше и быстрее всех, — раз так убегал, значит, больше других боялся, что поймают. Сапар унаследовал отцовскую власть и из почетного имени бия сделал реальную силу, подчинив окрестности Дароот-Коргона. Были междоусобные свары, у кочевников никогда не затихающие, угоны скота, похищения женщин, оскорбления, кровная месть. Но внешняя угроза заставила соблюдать вооруженный мир. Шесть сильнейших биев поделили Алайскую долину и договорились, кому и сколько давать воинов, чтобы охранять границы. Сапар-бий вместе с тремя другими биями держал Кара-мык, с двумя другими сторожил перевалы. Чтобы не заставлять караваны с наркотиками пробиваться силой, после полугода непрерывных стычек друг с другом и караванщиками бии решили, что налог на вход в долину с таджикской стороны должно делить между четырьмя, держащими таджикскую границу, а налог на право спокойно долину покинуть отдавать тому, на чьей территории перевал. Потому между биями развернулось соперничество по завлечению караванов, они давали своих провожатых, кормили перед переходом, а западный сосед Сапара, Алтан-бий, даже купил международный альплагерь «Мал-Памир», и идущие через Алтанову территорию караваны сопровождали, — за дополнительную плату, разумеется, — квалифицированные альпинисты. Алтан-бий разместил рекламу лагеря в Интернете, разослал проспекты всем известным ему турфирмам и, проформы ради, раскошелился на покупку девяноста с лишним гектаров земли, которую и так считал своей, у правительства. Землю ему продали в вечное пользование. Польстившихся на рекламу встречали прямо в аэропорту Оша вооруженные до зубов нукеры Алтан-бия и конвоировали до лагеря. Там кормили, поили, развлекали, обирая попутно до нитки, и по тщательно спланированной программе загоняли на пик Ленина. О репутации лагеря Алтан-бий пекся изо всех сил. Обессилевшего клиента проводники на себе втягивали на вершину, потом тянули вниз, а притащив, сами же ставили свидетельские подписи в дипломе о покорении пика Ленина. Поскольку за безопасность клиентов проводники отвечали если не жизнью, то всем имуществом, несчастных случаев практически не было. Даже обморожений не было. На разодранном войной Памире альплагерь стал оазисом спокойствия, огражденным автоматами людей Алтан-бия. Больше того, группы, не имевшие денег на самолет и приезжающие на поезде через Фергану, могли заранее связаться с людьми Алтан-бия и договориться об охране. Их тоже встречали и сопровождали через весь Узбекистан до Оша, улаживая дела с вечно жадной узбекской охранкой и милицией. Алтан звал и толстосумов, и небогатых русских туристов. Последние нередко за скромную плату соглашались работать проводниками и носильщиками, довольствуясь возможностью за небольшие деньги побывать на Памире и даже совершить восхождение, пусть и в качестве шерпа, обслуживающего лагерь и помогающего состоятельному господину нести рюкзак.

После того как во время гражданской войны в Таджикистане боевики Размона по прозвищу «Гитлер» (он был из немецкого поселка, которых несколько устроили при советской власти в Таджикистане, — бывшие поволжские немцы работали на самой лучшей земле и снимали невиданные урожаи) обстреляли из гранатометов альплагерь, распугав всех иностранцев, лагерь запустел. Алтан-бий тогда поклялся найти Размона и разодрать на части лошадьми. Лагерь стал его талисманом, символом удачи, последним сокровенным достоянием, которое нельзя терять ни в коем случае. Даже в самое тяжелое для себя время усобиц Алтан, жертвуя всем остальным, цеплялся за лагерь. Сделанного Размоном Алтан не забыл и не простил. Ждать своего часа ему пришлось почти пять лет, но в конце концов, когда ставшего неугодным душанбинской власти Размона загнали в Ромитское ущелье и он, теряя остатки людей, пробивался в Высокогорную Матчу, прознавший про это Алтан заплатил двадцать тысяч долларов людям Джумы Намангани. Джума решил, что давно превратившийся в пугало «Гитлер» стоит двадцати тысяч долларов, и того, бережно передавая из рук в руки, привезли в тот самый лагерь, который Размон обстреливал, показали отремонтированные, благоустроенные домики, столовую, сауну, дизель-генераторы, радиостанцию, джипы и вездеходы. Потом его, благо сезон уже кончился и в Ачик-Таше оставались только свои, привязали к четырем жеребцам и разодрали на части. Разодрали не сразу. Алтан до того никого прадедовским способом не казнил и не рассчитал усилия. Минут двадцать Размон истошно вопил, после натяжение ослабили и, по совету стариков, надрезали кожу и связки в коленях и локтях. Снова стали нахлестывать лошадей, и на этот раз сразу отодрали руку и ногу. Лошади, почувствовав облегчение, понесли и разбили прицепленный к ним обрывок Размона о валун.

Алтан-бию приходилось воевать больше других, разделивших с ним Алайскую долину. Он претендовал на большее, его род был чужим, пришедшим с Чуйской долины в советское время, и свое право он мог доказать только силой. Род же Сапара два столетия жил на Алае. Алтан пытался выкроить себе кусок территории и за Алаем, на Ферганских склонах, и в Матче, и в Ягнобе. Почти все его средства уходили на войну за пределами Алая, и он нажил много могущественных врагов. Впрочем, без врагов он жизни не мыслил. В советском прошлом он был безвестным, полунищим киргизом, выучившимся в Оше на учителя русского языка, работавшим в школе в Сары-Таше и быстро спивавшимся. Днем он заставлял детей каллиграфически выводить буквы чужого языка и бил делавших помарки по пальцам сыромятным ремешком. А вечерами пил дешевое, отдающее дрожжами гранатовое пойло и смотрел на горы. Захмелев, начинал петь и кружиться, махая руками, жена звала соседей, его уводили в дом и укладывали спать, а он обещал, что всем покажет. В 89-м он взял в руки автомат, перестал пить, сомневаться и задавать себе бессмысленные вопросы. Зато стал коротко и просто отвечать на вопросы всех приходящих к нему, и ответы эти нравились. Карьера его была головокружительной. Во время гражданской в Таджикистане он командовал полком, прятался в горах, преследуемый по пятам собственными озлобленными людьми, был советником правительства, снова удирал, огрызаясь. Наконец вернулся в долину с двумя сотнями ветеранов и в междоусобице, скалясь на всех и вся, выкроил себе кусок земли — и альплагерь на ней, ставший его любимым детищем, игрушкой, ключом ко всему остальному, далекому миру, к России, далекой и почти нереальной Европе, Америке, откуда приезжали непонятные, нелепые, глуповатые люди в безумно дорогой одежде, готовые платить тысячи долларов за возможность взобраться на кусок припорошенного снегом камня. Своим сарыташским соседям Алтан и в самом деле показал. Году в 98-м, вспомнив про обещание, он, уже привыкший никогда не бросать слов на ветер, собрал всех соседей на площади и, по очереди называя всех, кого смог вспомнить поименно, приказывал вывести перед строем, уложить наземь и выпороть камчой. Потом, впрочем, каждому пострадавшему уделил по откормленному барану и вечером закатил пир, насильно напоив всех высеченных допьяна. Его хвалили, — так поступали в старину, это было хорошо и правильно, сильный не должен терпеть неуважительных слов от простолюдинов.