Гарри Тертлдав - Флот вторжения Страница 30

— Таких я не осуждаю, — ответил Бэгнолл. — Человеку нужно жить, значит, он должен приспосабливаться. Но будь я проклят, если бы увидел кого-то из нас, нацепившими значки с серебряными топорами или еще какой-нибудь пакостью! Все-таки есть разница между тем, чтобы приспосабливаться и подлизываться. Никто не заставляет их тут прикалывать франциск. Это делают только те, кто хочет.

Остальные члены экипажа кивками поддержали его. Англичане продолжали двигаться к центру Парижа. Почти обезлюдевшие улицы не были единственной чертой, удивившей Бэгнолла. Когда он был в Париже в прошлый раз, экономическая депрессия еще продолжалась и одним из впечатлений, которых ему никогда не забыть, было зрелище мужчин (многие из них были прилично одеты), которые вдруг наклонялись, чтобы поднять из канавы сигаретный окурок. Правда, прилично одетые мужчины в Лондоне делали тогда то же самое. Но французам каким-то образом удавалось даже попрошайничать с оттенком щегольства.

— А, вот оно что! — воскликнул Бэгнолл, довольный своим открытием, словно физик, работающий с радием. Товарищи оглянулись и поглядели на него. — Я понял, что изменилось: Париж всегда был символом веселья, веселый «Пари» и все такое. Всегда возникало чувство, что живущие здесь знают лучше тебя, как надо развлекаться. Одному Богу известно, действительно ли это так, но мы так думали. А теперь этого про Париж не скажешь.

— Трудно веселиться, когда голоден, да еще находишься под оккупантами, — проворчал Элф Уайт.

— Да, оккупанты… — негромко сказал Кен Эмбри. — Кстати, прямо к нам двигаются джерри собственной персоной. Покажем им своим молодецким видом, что мы солдаты?

На пропагандистских снимках немецкие солдаты больше напоминали механизмы, чем людей, рожденных отцом и матерью. Все линии, углы, все их движения были полностью одинаковы, а тяжелые, лишенные выражения лица под касками, похожими на ведерки для угля, добавляли зрелищу завершающий тягостный штрих. Отряд, что двигался по улице в направлении англичан, здорово не дотягивал до идеала герра Геббельса. Двое из вояк были непомерно толстыми, у одного в усах преобладала седина. У нескольких солдат верхние пуговицы на мундирах были расстегнуты — геббельсовский идеальный солдат скорее бы согласился быть расстрелянным, чем вообразил бы подобное. У некоторых вообще не хватало пуговиц; вдобавок сапоги многих нуждались в чистке и починке.

«Войска из запаса третьего разряда, — догадался Бэгнолл. — Возможно, четвертого». Настоящая немецкая армия в прошлом году увязла в сражениях с русскими либо моталась взад-вперед по Сахаре. Побежденная Франция получала лишь отходы вооруженных сил Германии. «Интересно, — подумал Бэгнолл, — как этим оккупационным войскам перспектива сдерживать атаки ящеров — врага посерьезнее, чем Красная Армия?»

Он также подумал о вещах более насущных: соблюдается ли шаткое англо-германское перемирие на земле так же, как в воздухе? Немцы, направлявшиеся к ним, были грузными и не первой молодости, но все были вооружены винтовками, по сравнению с которыми револьверы экипажа выглядели игрушечными.

Фельдфебель, командовавший отрядом, имел такой живот, что можно было подумать, будто его владелец находится на сносях. Немец поднял руку, приказывая своим людям остановиться, затем приблизился к английским летчикам. У него был тройной подбородок и мешки под хитрыми глазами. Бэгнолл предпочел бы не садиться с этим человеком за карточный стол.

— Sprechen Sie deutsch?[23] — спросил немец.

Англичане переглянулись. Все отрицательно покачали головами.

— Кто-нибудь из ваших людей говорит по-английски? — поинтересовался в ответ Кен Эмбри. — Или parlez-vouz francais?[24]

Фельдфебель покачал головой; при этом его дряблое тело заколыхалось. Однако, как и подозревал Бэгнолл, он был находчивым малым. Унтер-офицер подошел к отряду и что-то прорычал своим людям. Те устремились в магазинчики на бульваре. Менее чем через минуту один из солдат вернулся с каким-то тощим, перепуганным французом, громадные уши которого, казалось, готовы были унести своего хозяина прочь при малейшем ветре.

Оказалось, что этот человек в равной степени владеет как французским, так и немецким языками. С его помощью фельдфебель сообщил:

— В кафе Веплер на площади Клиши у нас находится центр отдыха для солдат. Там же разбираются с английскими летчиками. Прошу следовать за нами.

— Мы пленники? — спросил Бэгнолл.

Француз перевел вопрос немцу. Теперь, когда этот человек увидел, что его взяли не в заложники, а как переводчика, он почувствовал себя куда лучше.

— Нет, вы не пленные, — ответил унтер-офицер. — Вы гости. Но здесь не ваша страна, и вы пойдете с нами. Сказанное не походило на просьбу.

— Может, напомнить ему, что здесь также и не его страна? — спросил по-английски Эмбри.

Бэгнолл, как и остальные члены экипажа, прикинул шансы. Немцы превосходили их численностью и оружием. Никто из англичан не сказал ни слова. Пилот вздохнул и перешел на французский:

— Скажите офицеру, что мы пойдем с ним.

— Gut, gut, — довольным тоном произнес фельдфебель, поглаживая свой живот, словно ребенка.

Он приказал французу также идти с ними, чтобы служить переводчиком. Француз бросил тоскливый взгляд на свой магазинчик дорожных принадлежностей, но иного выбора у него не было.

Идти пришлось далеко. Солдатский центр находился на правом берегу Сены, к северо-востоку от Триумфальной арки. Даже немцы щадили памятники Парижа. Но ящеры понятия не имели о такой щепетильности — из арки был вырван солидный кусок, и впадина напоминала дупло в гниющем зубе. Эйфелева башня пока стояла невредимой, однако Бэгнолл сразу задумался над тем, как долго еще будет она возвышаться над Парижем,

Немецкие военные указатели — белые деревянные стрелки с остроугольными черными буквами — как грибы, торчали на каждом парижском перекрестке. Наверное, экипажу английского бомбардировщика удалось бы найти путь к переделанному немцами кафе и без сопровождающих. Но Бэгнолл чувствовал, что не стоит винить фельдфебеля за этот поход под конвоем. Если они с немцами больше не враги, то еще и не друзья.

В центр солдатского отдыха входили и выходили люди в серой форме. Те, кто узнавал форму английских ВВС, останавливались, чтобы поглазеть. Дальше любопытных взглядов дело не шло, за что Бэгнолл был неимоверно признателен.

У входа фельдфебель отпустил переводчика, не заплатив ему ни гроша. За полтора часа пути сюда этот человек перевел всего около полудюжины фраз, в большинстве своем обыденных. Теперь ему предстоял такой же путь обратно. Но француз ушел, не бросив косого взгляда и ни единым словом не выразив своего недовольства, словно выход из этой ситуации без осложнений был достаточной платой. Возможно, для человека его судьбы так оно и было.

Неподалеку от входа стоял стол с табличкой, написанной по-немецки и по-английски. Английская надпись гласила:

ДЛЯ БРИТАНСКИХ ВОЕННОСЛУЖАЩИХ, ЗАИНТЕРЕСОВАННЫХ В РЕПАТРИАЦИИ ИЗ ФРАНЦИИ

За столом сидел офицер в очках со стальной оправой. Единственная золотая звездочка на его вышитых погонах означала, что он имеет чин подполковника.

Немецкий унтер-офицер отдал честь и доложил подполковнику. Тот кивнул, задал ряд вопросов, затем отпустил фельдфебеля, сказав ему несколько слов на прощание. Затем он обратился к англичанам:

— Я — подполковник Максимилиан Хёккер, если от знания моего имени вам станет легче. — Он говорил на правильном английском языке и почти без акцента. — Итак, джентльмены, как вы очутились в Париже?

Будучи пилотом, Кен Эмбри говорил от имени экипажа. Он весьма подробно рассказал об атаке на базу ящеров, хотя Бэгнолл заметил, что он не назвал аэродрома, с которого вылетел их «Ланкастер». Если Хёккер это тоже заметил — а он наверняка заметил, ибо, как любой разведчик, выглядел проницательным, — значит, просто не стал допытываться.

Серые глаза подполковника слегка расширились, когда Эмбри описал вынужденную посадку на французской дороге.

— Вы оказались очень удачливы, лейтенант, и, несомненно, столь же умелы.

— Благодарю вас, сэр, — ответил Эмбри.

Он досказал историю, не назвав имен французов, помогавших им на пути сюда. В общем-то, лишь несколько человек назвали свои имена, но только имена, без фамилий. Тем не менее Эмбри их не сообщил. Хёккер снова не стал допытываться.

— Затем, сэр, нас обнаружил ваш унтер-офицер и доставил сюда. Если судить по надписи на табличке, вы не намерены держать нас в плену, и потому надеюсь, что мы можем вернуться домой.

— Мы можем посадить вас на поезд, отправляющийся вечером в Кале. — Улыбка немецкого офицера не вязалась с выражением его глаз: возможно, все дело было в игре света, отражавшегося от стекол очков. — Если Бог и ящеры позволят, завтра утром вы окажетесь на британской земле.