Бен Бова - Орион и завоеватель Страница 30

Он ласкал одну из служанок. Таис решила задержаться на время в Афинах, и, возвращаясь в Пеллу, Птолемей жаловался, что бессердечная женщина пытается свести его с ума и, хуже того – преуспевает в этом.

– Какая нам разница? – сказал он и вновь повернулся к своей служаночке.

Ей было не более пятнадцати, но к этому возрасту македонки уже давно выходили замуж.

Шутки стали еще грубее. Молодые люди начали перебрасываться съестным. С каждой новой чашей хохот становился все громче. Олимпиада со своего ложа, стоявшего во главе стола, как будто ничего не видела и не слышала; царица была поглощена разговором с Александром, пригнувшим к ней голову.

Наконец они вместе поднялись и оставили зал. Тут пирующие вовсе распоясались. Вверх полетели целые блюда, даже кубки с вином. Гарпал, отличавшийся высоким ростом, вскочив на стол, объявил, что у него и жареный цыпленок полетит, словно живой голубь. И перебросил запеченную тушку едва ли не через весь зал, чуть не попав в смуглого Неарха, который старательно срезал шкурку с груши длинной спиральной лентой.

Один за другим Соратники и телохранители оставляли зал, по большей части прихватив с собой мальчика или девочку. Птолемей увел с собой сразу двух молодых женщин.

– Теперь я забуду о ней, – бормотал он. – По крайней мере на сегодняшнюю ночь.

Я встал с ложа и, обогнув несколько пар, отправился к двери. Мне хотелось знать, где находится сейчас Филипп и почему он не стал приветствовать вернувшегося сына. Кроме того, я надеялся отыскать Кету, нам еще о многом следовало переговорить.

Однако, приблизившись к двери, я заметил мальчишку-вестника, разглядывавшего пиршественный зал. Глаза его остановились на мне.

– Ты тот, кого зовут Орион? – спросил он.

– Да.

– Царица призывает тебя.

Радуясь тому, что не пришлось перекидываться пищей, я отправился следом за ним к лестнице в покои царицы.

– Она сказала, что я узнаю тебя по росту, – сказал мальчишка.

Среди горцев попадались, конечно, довольно высокие, но в основном рослые македонцы уступали мне в стати.

На лестнице провожатый улыбнулся и поднес лампу к моему лицу.

– Какие у тебя прекрасные серые глаза, – заявил он.

Я знал, что в этом возрасте юнцы нередко подыскивают себе наставника, который мог бы ввести их в общество взрослых мужчин. Гомосексуальные связи с подраставшими мальчиками были приняты среди знати. Как правило, мальчик вырастал, обзаводился семьей, а потом уже и юным приятелем. Судя по тому, что я видел здесь, жены македонцев находились в более тесной связи со своими мужьями, чем жительницы южных городов, сидевшие дома, пока их мужья развлекались с подобными Таис гетерами, профессиональными куртизанками. Впрочем, при желании мужчины могли оставаться любовниками всю свою жизнь, как Александр и Гефестион, хотя ни тот, ни другой в этом не признавались, а остальные Соратники лишь подшучивали, когда обоих не было рядом.

– Я здесь чужак, всего лишь телохранитель царя, к тому же не из знатных, – сказал я.

– Я слышал об этом, – сказал мальчик с легким разочарованием.

"Честолюбив, – подумал я. – Этот юнец найдет себе кого-нибудь получше меня".

Царица отдыхала в небольшой гостиной, окно которой выходило в дворцовый двор. Тонкий серпик луны едва поднялся над темными громадами гор. На небе мерцали звезды.

Комнату освещала единственная лампа, стоявшая на столе возле царицы. Александр, видимо, сидел возле матери и поднялся на ноги, когда посыльный открыл двери.

– Входи, Орион, – сказала Олимпиада и бросила мальчику: – Ты можешь идти.

Он закрыл за мной дверь, но я не расслышал звука его шагов. Однако я не стал гадать, подслушивает он или нет, – проводник мой был легок и босоног.

Александр разглядывал меня с явным смущением, сожалея, что его застали за беседой с матерью. Кто мог знать, какой яд вливала она в его уши?

Олимпиада казалась довольной тем, что я остался в дверях. Не обращая на меня внимания, она прикоснулась к руке сына.

– Давай садись, – сказала она, – мы еще не окончили разговор.

Александр помедлил, но после недолгих колебаний уселся все-таки на пол. На мгновение мне показалось, что он положит голову матери на колени.

– Итак, это верно? – спросил он, заглядывая в ее холодное прекрасное лицо.

Олимпиада снова кивнула:

– Столь же несомненно, как и неистощима похоть этого человека. Царь женится на ней.

– Но что это сулит тебе, мать?

– Лучше спроси, чем это грозит тебе, Александр.

– Царь не может отказаться от меня или забыть про мое существование.

– Он очень умный человек.

– Но вся армия видела меня при Херонее. Теперь я полководец, равный Пармениону и остальным.

– Орион, – обратилась она ко мне. – Как по-твоему, если бы войско сегодня голосовало за нового царя, оно выбрало бы Александра?

Так вот зачем я понадобился ей! Чтобы проверить на мне свое мнение.

– Все восхищаются царевичем, – сказал я.

– Но ему еще нет девятнадцати лет, – возразила царица.

– Все мужи верят ему. При Херонее…

– Отвечай мне. Если бы выборы состоялись сегодня ночью, кого избрало бы войско – девятнадцатилетнего Александра или Пармениона? Или, быть может, Антипатра? Помни, что оба они происходят из семейств столь же древних и благородных, как и род Филиппа… Словом, все они были конокрадами лишь поколение назад.

– По-моему, царем выбрали бы Александра, – отвечал я, не кривя душой. – Разве что придали бы ему в регенты Пармениона на год или больше.

– Вот видишь? – сказала она сыну. – Ты получишь лишь титул царя, но не власть. Они постараются лишить тебя истинной самостоятельности.

– Но зачем ты говоришь об этом? – спросил я. – Неужели с царем что-то случилось?

– Филипп решил жениться на племяннице Аттала Клеопатре, той, которую он зовет Эвридикой!

– Жениться?

– Царь может иметь несколько жен, – пояснил Александр.

– Филипп уже заключил несколько политических браков, – сказала Олимпиада. – Наш, например, укрепил его союз с молоссянами.

– Он полюбил тебя, – сказал я.

– Это была обычная похоть, которую он испытывает к любой девке, если у нее выросли волосы на лобке. А ведь еще есть и мальчишки.

– Нет, мать, для меня это не проблема. Но для тебя это пощечина.

– Неужели ты думаешь, что его поступки имеют в моих глазах какое-то значение?

Я подумал, что имеют, и еще какое, но промолчал.

– Он хочет причинить тебе боль, – сказал Александр.

– И унизить тебя, – сказала она, опуская руку на плечо сына. – Царь рассчитывает, что я в гневе возвращусь в Эпир, город своего отца, иначе он просто разведется со мной. Та маленькая шлюшка, на которой он собрался жениться, стремится стать его единственной законной женой – таков план Аттала.

– А это значит, что если у нее родится сын… – наконец-то понял Александр.

– У тебя появится соперник. Аттал будет поддерживать сына своей племянницы, желая еще больше приблизиться к трону.

– Это будет еще не скоро, – напомнил я.

Олимпиада одарила меня злобным взглядом.

– Мальчишка может родиться через какой-нибудь год. И тогда моего сына отодвинут в сторону; царь объявит, что никогда не был твоим отцом, Александр, я уверена.

– Ты же сама убеждала меня в этом, – сказал Александр громко.

– Да, я говорила ему, что ты рожден от Зевса, – ответила она. – Но Филипп всегда настаивал на том, что ты его сын.

– До сих пор.

– Хитроумный лис еще воспользуется твоим божественным происхождением в собственных интересах. Назовет меня распутной женой, а тебя незаконным ребенком. Подожди – и увидишь.

– Все это предположения, – вновь вмешался я. – Филипп еще даже не объявил о том, что женится.

– Он это сделает.

– Но если он женится, быть может, пройдут годы, прежде чем родится сын. Александр достигнет зрелости и без всякого противодействия займет трон после смерти отца.

– Или у него вовсе не будет сына, – заметил Александр.

– Да, – сказала Олимпиада. – Если он умрет прежде, чем сумеет зачать нового наследника.

18

Проводив сына, Олимпиада меня не отпустила. Подобно рабу я последовал за ней в спальню и до рассвета тешил ее любовь на ложе, среди шуршавших и шипевших змей.

В ту ночь ей не потребовались специальные средства, которые прежде впрыскивали в меня ее гадюки… Я был услужливым, покорным, как раб, пылким любовником. На теле моем в этот раз не осталось новых отметин от змеиных клыков, хотя Олимпиада не один раз запускала когти в мою плоть.

– Ты хочешь убить Филиппа, – сказал я ей, когда, отдыхая, мы лежали рядом.

– Это вопрос? – спросила она лениво.

– Нет. Вывод.

– Ты предупредишь царя, не так ли?

– Я верен Филиппу, – проговорил я.

– А не мне?

– Ты можешь принудить меня выполнять твои желания, но верности не добьешься.

Она расхохоталась в предутренней тьме: