Юрий Брайдер - Гражданин преисподней Страница 30

Были здесь и такие, кто продавал себя сам — калека с клюкой, испитая лахудра неопределенного возраста, явно не способная к деторождению, и мрачная деваха, хоть и молодая, но сплошь покрытая жуткими багровыми струпьями, которые она даже не пыталась скрыть.

Цену за Феодосию тут, конечно, назначили, но столь мизерную, что это можно было счесть за оскорбление. Нет, надо было обеими руками держаться за Фуцела, а в случае его капризов даже сбавить оговоренную мзду.

Внутрь лабаза он гостей не пустил, оставив дожидаться в жилой половине пещеры, где пахло хуже, чем в свинарнике. Пока хозяин отсутствовал, Феодосия ногой вышвырнула вон остатки смердящих шуб. Внушительную колонию многоножек, оставшихся без крыши над головой, тут же обуяла паника.

— Ничего, я здесь наведу порядочек, — пообещала Феодосия. — Дайте только время. Не таких приходилось обламывать. А если что — затрахаю до смерти.

(Эти слова косвенно подтверждали версию о причинах преждевременной кончины предыдущего игумена — Трифона Прозорливого.)

— Он вроде до баб не особо охоч, — засомневался Юрок. — Ему бы только нюхать…

— Куда он денется! — зловеще ухмыльнулась Феодосия. — Навалюсь — и дух из него вон. Ляжками задавлю.

— Вот уж это не надо, — попросил Кузьма. — Лучше живите в любви и согласии. Ты только пореже мойся. Аромат сохраняй.

— Да я, честно сказать, и не большая охотница до мытья, — призналась Феодосия. — Смысла не вижу. Перед завтраком умылась, а к ужину опять грязная. Только время зря теряешь.

— Согласен, — поддержал ее Юрок. — У нас, между прочим, в этом смысле полная воля. Хочешь — мойся, а хочешь — так ходи. Зато метростроевцы моются регулярно. Для этого особый приказ пишется. Попробуй только не выполни.

— Сам Господь Бог предписывал рабам своим совершать регулярные омовения. И не только для пользы телесной, но и для очищения от скверны. — Говоря это, Венедим явно не надеялся, что кто-нибудь обратит внимание на его слова.

Так и случилось, только Феодосия, нетерпимая, как и все отступницы, бросила через плечо:

— Если бы не Божьи заветы, вы, наверное, и задницу бы себе не подтирали.

Вернулся Фуцел, отягощенный всяким добром. Первым делом он накинул Феодосии на плечи шелковый платок, очень роскошный, хотя и сильно побитый молью. Его можно было бы назвать свадебным подарком, только женщине, добровольно запродавшейся в рабство, никакая свадьба не грозила. Затем пришла очередь расчетов с Кузьмой.

— Все, как ты просил, — сказал Фуцел с плохо скрываемой гордостью. — Внимательно проверяй и не говори потом, что тебя обсчитали…. Ведро водяры. Это вам на двоих.

— Попробовать можно? — немедленно отреагировал Юрок.

— Успеется… Пустое ведро вернешь. Хоть прямо сюда, хоть стражникам. Вот тебе нож.

— Слабоват будет. — Кузьма с видом знатока ощупал лезвие.

— Других нет. Вот секач. Вот ботинки. Будешь мерить?

— Это ему, — Кузьма кивнул в сторону пригорюнившегося Венедима.

— Ему любые сойдут. Разносит в крайнем случае… Вот дюжина иголок, катушка ниток, зажигалка, пуговицы.

— Ах, какие красивенькие! — восхитилась Феодосия. — Я тоже такие хочу.

— Дай сначала с ним разобраться! — отмахнулся Фуцел. — Ну как, в расчете?

— В полнейшем.

— Тогда по рукам.

Впрочем, руки друг другу они жать не стали, а только с размаха хлопнули ладонью о ладонь. Звонкий звук, возникший при этом, считался обоюдным подтверждением сделки.

Юрок между тем уже начал хмуриться, поскольку у Фуцела не осталось ничего, кроме небольшого тряпичного свертка, сильно попахивающего мазутом.

Старик, видимо, понимал состояние темнушника и специально тянул время, дабы усилить ожидаемый эффект. Он то расправлял кисти на дареном платке (некоторые из них при этом, правда, отваливались), то демонстрировал Кузьме действие зажигалки, выдававшей огонь лишь с пятой-шестой попытки.

Наконец Юрок не выдержал.

— Не трави душу, — взмолился он, — показывай, что там у тебя.

— О, высший шик! — Жестом фокусника старик развернул тряпку.

Оказалось, что в ней хранился небольшой курносый пистолет со звездочками на пластмассовых щечках рукоятки и запасная обойма к нему, полная тупорылых, поблескивающих медью патронов. Это было то самое табельное оружие, которым некогда владел участковый инспектор Жабоедов, впоследствии долго лечившийся от маниакально-депрессивного психоза. Уродливые и ненадежные самопалы, которыми вооружались темнушники, не шли ни в какое сравнение с этой изящной игрушкой.

— Клевая машинка! — Юрок от восхищения даже присвистнул. — Да за нее и пять баб не жалко!

— Ловлю на слове, — лукаво осклабился Фуцел.

— Где взял?

— Долго рассказывать. Для себя берег, да не пригодился. Видишь, все патроны на месте. Знал бы ты, как ваш папа Кашира его у меня клянчил… Пользоваться умеешь?

— Да уж как-нибудь разберусь. — Юрок осторожно взял пистолет в руки. — Жаль, патронов маловато.

— А ты их попусту не трать. Береги. В крайнем случае у меня в заначке немецкие имеются. Еще с прошлой войны остались. Калибр вроде бы тот. Авось и подойдут.

— Да, уважил ты меня, старче… Век не забуду. — На какое-то время Юрок утратил интерес ко всему, кроме своего вороненого сокровища.

— А ты. Божий человек, почему молчишь? — обратился к Венедиму Фуцел. — Я тебе должен что-нибудь?

— Ничего, благодарствую, — ответил светляк, не прикоснувшийся здесь ни к чему, даже к новым ботинкам.

— Как хочешь… Тогда давайте заканчивать. У меня еще своих дел полным-полно.

Наступил момент, о котором все знали заранее (а уж Феодосия — в особенности), но старательно делали вид, что это нечто малозначительное, не заслуживающее даже упоминания.

Фуцел принес из лабаза длинный железный гвоздь и слесарный молоток, а с Торжища позвали двух незаинтересованных свидетелей. Все это нужно было для того, чтобы закрепить факт купли-продажи человека, так сказать, официально.

В Шеоле не существовало писаных законов, а тем более нотариусов и все юридические процедуры совершались согласно здравому смыслу и традициям (по понятиям, как говорили темнушники).

Гвоздь продезинфицировали в водяре и предъявили для осмотра свидетелям. Когда его качество было удостоверено, Феодосия с тяжким вздохом оттопырила пальцем свое довольно миловидное ушко и приложила его к деревянному дверному косяку.

— Очки надень, если плохо видишь, — голосом, не обещающим в будущем ничего хорошего, посоветовала она.

— Обойдусь, — беспечно ответил изрядно выпивший Фуцел.

Руки у него дрожали изрядно, это было заметно еще в корчме, однако удар получился предельно выверенным как по точности, так и по силе — сказывались, наверное, навыки, приобретенные при взламывании киосков.

Феодосия стойко перенесла этот варварский ритуал, только слегка скривилась. А что поделаешь — надо терпеть. Сама напросилась. Тем более что в таком «приколоченном» состоянии ей предстояло пребывать недолго — всего пару минут.

Мужчины молчали, старательно отводя глаза. Можно было, конечно, сказануть что-нибудь глубокомысленное о превратностях судьбы, играющей человеком, как щепкой, или о надежде, которая, как известно, умирает последней, но ни у кого на это просто язык не повернулся. Всем хотелось поскорее покинуть эту нору, гнусную даже в понимании неприхотливого Кузьмы.

— Ну и хватит, пожалуй. — Выждав положенное время, Фуцел пальцами выдернул некрепко вбитый гвоздь.

Все это означало, что отныне Феодосия является такой же неотъемлемой принадлежностью данного жилья, как и любая другая находящаяся здесь вещь. Впрочем, имелось и одно весьма немаловажное различие. Вещь хозяин мог изрубить или сжечь, а за надругательство над рабом грозили крупные неприятности (хотя еще неизвестно было, кому из этих двоих уготована по жизни участь раба).

Напоследок выпили по кружке водяры, качеством весьма превосходившей то пойло, которое они недавно глушили в корчме, после чего стали прощаться.

Языки, естественно, развязались.

— Ты про немецкие патроны не забудь, — сказал Юрок.

— А ты про пятерых баб, — ответил Фуцел.

— Понравилось мне здесь, — сказал Кузьма. — Нет в Шеоле лучше места, чем Торжище.

— Заходи почаще. Только не с пустыми руками, — ответил Фуцел.

— Живите с миром. И да благословит вас Господь, — сказал Венедим.

— Постараемся, — ответил Фуцел.

Феодосия молчала, скорбно поджав губы. Теперь она имела право говорить только с соизволения хозяина.

Далеко от лабаза им уйти не удалось. И все из-за Юрка. Ведро с водярой буквально жгло его душу.

— Может, начнем? — предложил он. — Чего, спрашивается, тянуть? Дело ведь сделано.

— Кружки нет, — возразил Кузьма, еще питавший надежду, что сегодняшний день закончится более или менее благопристойно.