Олег Верещагин - Будьте бдительны! Сборник рассказов Страница 32

— Надолго собирались устраиваться.

— А заметь, какие имена, — недобро усмехнулся партизан. — Довоенные властители дум и эстрады. Почти поголовно успели подсуетиться к новым хозяевам. Вон какие тиражи насшибали…

— Дождёмся, — Верещагин безразлично посмотрел, как несколько человек сшибают замок с какого-то подвала, — они ещё полезут наверх, твердить будут, как врага изнутри разлагали…

— Х…й им, — и Ларионов показал неприлично огромную фигу. — Вот теперь — х…й… Это что там делается?!

Пролезшие наконец в подвал партизаны с матом вытаскивали наружу каких-то людей — с матом, но бережно. Офицеры подошли ближе.

— Что тут такое?! — крикнул Ларионов. Казачий есаул-терец, командовавший всем этим, повернул к офицерам перекошенное болью и гневом лицо — совершенно чеченское, острое и лупоглазое. Почти крикнул:

— Да вы гляньте, что они с детишками сделали!!!

Из подвала в самом деле выносили и выводили детей — с десяток, около того, босых, в окровавленных лохмотьях, избитых и изуродованных, плачущих. Казаки с матом кутали их в сорванную с себя тёплую одежду. Кто-то, увидев идущих мимо под конвоем дружинников пленных, заорал истошно:

— Бить гадов! — в ответ ему согласно взревели остальные.

— Наза-ад! — Верещагин встал на пути, поднимая руки. Окажись в них оружие — его бы смяли. А так — разъярённые казаки остановились. — Казаки, вы меня знаете! — надсаживаясь, закричал надсотник, раскинув руки в стороны. Американцы в ужасе жались за спины хмурых конвоиров, явно готовых отойти в сторону. — Казаки, не надо! Гляньте на них — вы же потом сами себя стыдиться будете! Стой, не надо! Казаки!

— А звёзды на пацанах резать надо?! — заорал кто-то. — А девчонку, малолетку совсем — надо?! Бе-ей!!!

— Стой! — отчаянно крикнул надсотник. — Казаки! Мы же воины! Мы за Родину воюем! Так что ж мы пачкаться будем! Пусть их судят!

— Уйди, надсотник! — перед лицом Верещагина качнулся ствол. Офицер засмеялся:

— Ну давай, эти меня не убили, так вы прикончите! Стреляй, казаки — а пленных убивать не дам!

Минута ползла долго-долго. Остервенело хрипело дыхание казаков. Кто-то из американцев громко молился.

— Тьфу! — плюнул наконец есаул. — А!

Ворча и переругиваясь, казаки стали возвращаться к церкви. Верещагин перевёл дыхание, бледно улыбаясь, пошёл следом.

— Вот чёрт, думал — пришибёт казачня бешеная… — начал он, обращаясь к Ларионову. И только теперь увидел, что комбриг-партизан стоит на коленях в снегу, держа на руках укутанного в две куртки мальчишку — так, что торчали только грязные вихры и часть залитой синяком щеки. Ларионов плакал и шептал:

— Серёжа… сыночка… Серёжка, родненький, как же они тебя…

А мальчишка на его руках шептал — пар дыхания валил в воздух:

— Я ничего… папа… я ничего… остальным помогите, а я ничего… — и вдруг, вцепившись в отца чёрными от засохшей крови руками, закричал почти истерически: — Па-па-а-а, миленький, папа, не бросай меня больше, не бросай, не бросай!!!

Крик был невыносим, ужасен и в то же время полон такой дикой радостью, что надсотника пошатнуло.

Верещагин отошёл в сторону и, сев на обломок стены, закрыл глаза…

…Так — сидящим на кирпичах — его нашёл Пашка, притащивший термос с кофе.

Белый потолок. Он умер? Всё-таки умер. Значит, где-то тут должны быть мать, отец, сестрёнки… Но почему так хочется пить? И ещё… Где-то разговаривают…

— Сестра, серб очнулся!

По-русски.

Боже хотел сказать, что он не серб, а черногорец. Но вместо этого спросил по-русски у женского лица, всплывшего на белом фоне:

— У меня целы ноги?

ДЕНЬ ПОБЕДЫ

Над Воронежским морем дул резкий тёплый ветер. Взбивал воду белыми весёлыми гребнями, посвистывал в зелёных кронах молодых деревьев вдоль берега, раскачивал их из стороны в сторону и рвал чёрно-жёлто-белые полотнища на новом, только-только отстроенном Новом — бывшем Северном — мосту. Даже отсюда — со Спортивной — были видно, как туго натянут — словно фанерный лист — транспарант с яркой надписью:

С ДНЁМ ПОБЕДЫ, ГОРОД!!!

Немолодой, грузноватый человек в серо-зелёном костюме стоял на набережной, опираясь руками на чугунные перила. Он смотрел не на празднично разукрашенный мост, а в другую сторону — туда, где между ещё не до конца расчищенными руинами виднелись в юной зелени только-только садиков двухквартирные дома-одноэтажки Славянского района.

Мимо проскочила девчонка. За ней с угрожающими воплями неслись не меньше полудюжины мальчишек, дружным хором грозивших ей страшными карами. Девчонка, на бегу обернувшись, пронзительно крикнула:

— Коротконогие! В-в-вээээ! — и, показав длинный, свёрнутый трубочкой язык, наддала ещё быстрей. Мальчишки пронеслись следом плотным, упорно сопящим табунчиком.

Человек усмехнулся. Посмотрел на большие часы, огляделся с лёгкой озабоченностью и, вздохнув, повернулся, стал смотреть уже на мост.

— Простите, прикурить не будет? — услышал он обращённый к нему вопрос и нехотя повернулся. Высокий мужчина, одетый в серую «тройку», в сером кепи, с извиняющейся улыбкой держал в пальцах длинную сигарету.

Кивнув, человек в серо-зелёном достал из кармана небольшую зажигалку-патрон. Щёлкнул колёсиком.

— Благодарю, — кивнул мужчина в кепи, с наслаждением затягиваясь. — Извините.

Снова кивок. Было видно, что человеку в серо-зелёном хочется побыть одному. И побеспокоивший его вроде бы понял это — сделал несколько шагов… но вдруг остановился и, резко обернувшись, громко спросил:

— Подождите, постойте… Вы же Верещагин? Ну да, надсотник Верещагин!

Человек в серо-зелёном обернулся. Смерил улыбающегося мужчину в кепи немного недовольным взглядом, потом кивнул:

— Да, я Верещагин. Простите?..

— Не помните?! — тот рассмеялся. — Ну?! Вы встречали мою бригаду во время зимнего прорыва! Ну?!.

— Комбриг Ларионов?! — выпрямился Верещагин. — Чёрт побери! Комбриг Ларионов!

— Генерал-майор в отставке Ларионов, — важно поправил тот, подходя и протягивая руку. Верещагин вытянулся, накрыл одной ладонью седую голову, второй отдал честь. Потом отпихнул ладонь Ларионова — и они обнялись.

— Вообще-то и я не надсотник, — поправил Верещагин, отстраняясь. — В конце войны я был уже полковником. 8-й егерский. Финал — в Душман-бэээээ.

— Да шут с ним, — Ларионов достал пачку сигарет — моршанскую «Победу». — Кури.

— Да не курю я, — покачал головой Верещагин.

— А зажигалка… — начал Ларионов и хлопнул себя по лбу. — А, да! Ты её всегда с собой таскал…

Оба рассмеялись.

— Надо же, мы два года не виделись, — Ларионов покачал головой. — Два года, ёлочки зелёные… Я-то закончил аж за Любляной, на итальянской границе…

— Да шут с ним, — повторил его слова Верещагин. — Слушай, а это вон там не тебе машут?

— Вот чёрт! — Ларионов замахал рукой группке людей, стоящих на обочине шоссе неподалёку — женщина, молодой парень, девушка, мальчишка и девчонка. — Сюда, скорее, ну?!

— Это твои? — Верещагин выпрямился. — Проклятье, Серёжка! Даже отсюда узнаю — Серёжка, повзрослел как, паразит!

— Да… Ему шестнадцать, дочке, Катьке, четырнадцать… А старшему двадцать, недавно вернулся из армии… Хотя знаешь… было время, когда я думал, что у меня никого не осталось. Никого, понимаешь? — Ларионов посерьёзнел. Верещагин спросил:

— Погоди, а какой старший, у тебя вроде Серёжка и был старшим?

— Да понимаешь… — начал Ларионов.

Но Верещагин не слушал.

Высокий белокурый атлет, державший под руку стройную девушку, едва доходившую ему до плеча, вдруг сбил шаг и замер. Глаза девушки тоже расширились. Она отчётливо сказала:

— Не может быть…

— Что случилось-то, Светлана? — Ларионов-старший непонимающе смотрел вокруг. Но Верещагин вдруг шагнул вперёд и каркнул:

— Юрка?! Юрка Климов?! — а потом в три шага оказался рядом с парнем и положил руки ему на плечи: — Юрка, ты…

— Ничего не понимаю, вы, что, знакомы?! — растерянно спросил в спину Ларионов, успокаивающе махнув жене.

— Олег… Николаевич?! — в два приёма выдохнул парень. — Вы… а это вот… — он неловко мотнулся в сторону девушки, — это моя невеста.

— Не узнали? — кокетливо спросила та. — Юр, он меня не узнал.

— Светка?! — снова ахнул Верещагин. — Любшина, Света?! Чёрт, и ты жива?! Вас же в Кирсанове в Книгу Памяти… большими буквами… Живые, оба!!! — он сгрёб смеющихся молодых людей за плечи и прижал к себе.

— А меня не обнимете? — весело спросил тоже рослый, хотя и худенький парнишка лет 15–16, русый, с дерзкими серыми глазами. — Хотя вы меня и видели-то пару раз…