Борис Сапожников - Звезда и шпага Страница 32

— Да как же так, господа командиры, — потух Голов, — что это получается? Меня, честного мазурика, не просто в доносители, а в каплюжники чистые записать хотите. Это же против всех понятий, господа командиры, меня ж свои, братья мазурики, на нож поставят.

— За это не беспокойся, Голов, — заверил его Стельмах. — Я с людьми из роты поговорю, объясню политику.

— Да всё едино, — взмолился сержант, — господа командиры, не могу я в каплюжники идти, не могу, вся порода моя мазовская противиться этому. — Он упал на колени и заломил руки.

— Пойдёшь, Голов, пойдёшь, как миленький, — железным голосом сказал Кутасов, — иначе тебе одна дорога — на виселицу. Думаешь, про тебя забудут, раз Пугачёв запретил казаков вешать и гноить, — слух о недовольстве «царя-императора» арестами казаков быстро распространился по всей армии, — но к тебе это отношения не имеет. За тебя, мазурика, никто вступаться не станет. В общем, хочешь жить, Голов, вертись, как хочешь, но стань мне тенью Сластина. Всё понял?

— Покупаете задёшево честного мазурика, — протянул сержант, но Кутасов уже видел, что он согласен на всё. Жизнь, как говориться, всегда дороже.

На следующее же утро Голова схватили особисты, однако после разбирательства он отделался только десятком розог за воровство. А вот подельники его, которых он выдал с потрохами, вместо миног или дроби попробовали шомполов. Во взводе Стельмаха росло глухое недовольство, однако лейтенант каким-то образом пресёк его, а Голова, от греха подальше, забрал к себе Сластин. Что и требовалось комбригу.

Теперь победы следовали одна за одной. В тылу врага вспыхивали крестьянские восстания, генерал-поручик Щербатов лишился провианта, и был вынужден разворачивать полки на их подавление. К тому же в тылах действовали легкоконные отряды казаков и башкир, нарушавшие коммуникации. В конце июня были взяты Воткинский и Ижевский железоделательные заводы, пали Елабуга, Сарапул, Мензелинск, Агрыз, Заинск, Мамадыш. Омелин находился постоянно в приподнятом настроении, его даже перестали волновать возродившиеся шапкозакидательские настроения в армии.

— Наконец-то, наконец, — говорил он Кутасову, как правило, меряя шагами комнату в очередном доме, где размещался штаб и политотдел армии. — Рабочие пришли к нам. Настоящий крепкий пролетариат, рабочая косточка, не то, что крестьяне-мешочники. Таких нам не хватало всё это время!

— Да брось ты, Андрей, — осаживал его комбриг, видя, что настроение комиссара слишком опасное, — это же вчерашние крепостные, такие же, как эти твои крестьяне.

— А кем были рабочие в девятьсот пятом, — возражал Омелин, — и в семнадцатом. Кто стал становым хребтом революции и Гражданской войны? Чёрные кепки и серые шинели! Рабочие, солдаты и моряки. И все они, все, такие же вчерашние крестьяне, как те, кто приходят к нам что ни день.

— Вот только ты забыл, Андрей, — напомнил ему Кутасов, — что сейчас совсем не та война, что была в семнадцатом. Тогда рабочему винтовку в руки дал, а уж в цепи ходить и окапываться он сам учился. Сейчас же у нас всё сложнее. На подготовку более-менее сносного солдата-новобранца нужно не меньше двух месяцев, чтобы он научился из мушкета стрелять да в строю ходить. Противостоят же нам умелые и опытные ветераны Семилетней войны, Русско-турецкой, давители Барской конфедерации. С казаками, конечно, проще, но им полного доверия нет, сам понимаешь, не тот класс.

— Ты слишком пессимистичен, Владислав, — перебил его Омелин.

— А ты, Андрей, похоже, ослеплён победами и притоком рабочих, — брякнул кулаком по столу Кутасов. — Раскрой глаза, Андрей! Сейчас переломный момент, нам предстоит историю менять. И наша главная задача сейчас уговорить Пугачёва идти на Москву, а не поворачивать к Дону. Да и Михельсона не стоит сбрасывать со счетов. Как бы то ни было, а его корпус вполне может нанести нам поражение.

— Михельсона разобьём, — твёрдо заявил Омелин, — со свежими батальонами с Южного Урала, разобьём. А вот с Пугачёвым будет сложнее. Тут всё будет зависеть от потерь, особенно среди казаков, понесённых в сражении с ним.

— Вот теперь тебя люблю я, — процитировал Кутасов с улыбкой. — Правда, тогда у Пугачёва казаки были единственной силой, кроме них были кто — рабочие с заводов да крестьяне с дрекольем. У нас же есть рабоче-крестьянские батальоны, они — основная сила нашей армии, как ты там сказал, становой хребет революции. Значит, на них нацелит атаку Михельсон, а они могут и не выдержать удара кавалерии. Как бы то ни было, половина из них воевала только с гарнизонными войсками, пускай и с границы с казахами, но до настоящей линейной пехоты им далеко. Вторая же, вовсе необстрелянные новобранцы. Потери могут быть, а, к чёрту, какие политесы между нами, и будут большими! И вообще, про штурм Казани не забывай. Потери ведь и там будут. Воевать нам будет очень тяжко.

— Для того нас сюда и прислали, — напомнил ему комиссар. — Со своей стороны я с политработниками обеспечу должные настроения в армии. С шапкозакидательством будем бороться всеми силами, думаешь, я этих настроений не замечаю?! Вполне, вполне. Проведём работу.

Десятого июля пугачёвская армия встретила отряд полковника Толстого, вышедшего ему навстречу из Казани.

— Нынче нам предстоит встретиться с жестоким врагом, — говорил Пугачёв. — У него меньше солдат, но это не гарнизонные вояки, позабывшие как в руках оружье держать. Нет. Это матёрые каратели, на них кровь сотен и сотен казаков и крестьян. Толстой крестьян и казаков целыми деревнями вешал. И надо сделать так, чтобы завтра сам он болтался на крепкой верёвке.

— Не подведём, ваше величество! — браво рявкнул казачий полковник Белобородов, браво топорща бороду.

— Вот об этом я докладывал вам, Пётр Фёдорович, — тут же напомнил Омелин. — Лёгкие победы вскружили головы многим вашим верным людям. А вы ведь сами только что говорили, воевать нам придётся не с гарнизонными вояками, а с матёрыми карателями полковника Толстого.

— Верно говоришь, комиссар, — согласился «император». — Никуда не годится с таким настроением в бой идти. Помните, с кем нам драться придётся. А ты, комиссар, прикажи своим людям эту вашу политработу провести в полках и батальонах как следует. Крепкую работу провести. Таков тебе мой царский наказ.

— Слушаюсь, Пётр Фёдорович, — вытянувшись, козырнул Омелин. Именно это ему и было нужно, чтобы весь высший комсостав армии услышал недовольство Пугачёва.

После этого заседания штаба, Пугачёв распустил полковников и бригадиров, а сам взял в руки подзорную трубу и стал осматривать поле грядущего боя. Армия его строилась напротив небольшого, в общем-то, отряда полковника Толстого. Основной ударной силой последнего служил эскадрон казанских кирасир. Гордые всадники очень хорошо помнили победы над пугачёвцами, одержанные в составе корпуса премьер-майора Михельсона над превосходящими силами противника. Вот и сейчас они стояли в центре отряда Толстого, с флангов поддержанные пикинерами и драгунами. Пехоту же полковник поставил за кирасирами и между их позициями и лёгкой кавалерии. План его был прост и незатейлив, как сабля.

— Одним эскадроном нас сокрушить хочет, — разгадал его замысел Пугачёв, — а если не выйдет, уйти за пехоту. Дурного же о нас мнения полковник Толстой, знать, ещё не воевал против меня.

— Он не такой дурак, как может показаться, — заметил Кутасов. — Просто недооценивает нашу армию. Выжидает, ждёт, пока мы двинемся вперёд, чтобы атаковать кирасирами нашу пехоту на ходу.

— Твои рабоче-крестьянские батальоны не раз доказывали свою силу, — сказал Пугачёв, складывая трубу и вынимая из-за пояса булаву. — Пусть покажут её и теперь. Им принимать удар кирасир. — Он вскинул булаву и указал вперёд.

Рабочие батальоны, стоявшие в центре построений пугачёвской армии, двинулись вперёд под барабанный бой. Чуть поотстав от них, зашагали пешие казаки. Лейб-казаки полковника Мясникова, как всегда остались в тылу, а лёгкая конница, состоящая из казаков поплоше, башкир, татар и казахов Младшего Жуза, начали обыкновенный свой фланговый манёвр. Они помчались далеко в стороны, пользуясь бескрайностью степи, чтобы обойти противника с флангов, зайти в тыл, осыпать стрелами, ударить в пики, в сабли, как делали это ещё их деды-прадеды во времена Чингиз-хана и Батыя, когда они сокрушали рати со всех краёв мира — от китайцев и персов до русичей и тевтонцев

— Солдаты! — рядом с передовыми батальонами гарцевал на вороном коне Омелин. — Вам предстоит выдержать удар элиты тяжёлой кавалерии, кирасир. В бою у Чесноковки они разбили Чику-Зарубина! У него был один батальон рабочих, все они погибли в этом бою! Это те самые кирасиры из Казани! — Он указал на медленно тронувшихся навстречу рабочим батальонам всадников. — Так отомстите же за своих братьев, рабочих и крестьян Поволжья и Урала, погибших у Чесноковки! Остановите кирасир, уничтожьте их всех, до последнего!