Наталья Игнатова - Змееборец Страница 32

Эльрик чуть не за уши вернул себя к реальности, вовремя прекратив думать о Йорике и о том, о чем думать сейчас было никак не время.

Здесь, похоже, как раз и случился разрыв мировой ткани, причем, такой, что в зону действия образовавшейся аномалии попали сразу несколько… миров? это вряд ли. Реальностей. Да, наверное, реальностей. И те духи и твари – почему-то именно духи и твари, во всяком случае, Блазня не смогла вспомнить ни одного смертного – которые оказались в этой зоне, были буквально утащены в чужой для них мир. А вломившееся сюда существо (или создание?) – с этим пока что вообще ничего не понятно – привело с собой еще и свиту, тоже целиком состоящую из нечисти. Правда, однокалиберной. Что-то около двух десятков демонов. Оно, это существо, которое Блазня осторожно называла Чешуйчатым Господином, поселилось в эпицентре аномальной зоны, и… хм, стало «грызть горы», чтобы… э-э… добраться до «сердца земли».

Казалось бы, что тут непонятного? Действительно, чем еще заниматься пришлому чудищу, кроме как горы грызть и сердце земли искать?

С самой зоной, кстати, тоже не все было ясно. Если верить той же Блазне, никакая это не аномалия, а граница между явью и небылью. Блазня сказала: Межа, ну, пусть будет Межа. Чешуйчатый, тот, действительно явился откуда-то издалека, но поселился на Меже как хозяин, а прежние хозяева, если и были там, то делись куда-то. То ли в навь навсегда ушли, то ли просто сгинули без следа.

А когда люди выступили против пришлых демонов, Чешуйчатый приказал явиться к нему и сражаться на его стороне, всем духам, тварям и демонам, которых затянуло в этот мир через прорванную им дыру. И многие послушались приказа. А те, кто не послушался, кто «спрятался», как Блазня, надеясь переждать битву – надеясь, что Чешуйчатый будет побежден – оказались после в незавидном положении. Стали изгоями. И духи, поддержавшие Чешуйчатого, теперь преследовали их так же, как людей, ловили и пожирали тех, кого можно было сожрать. А тех, кто в пищу не годился, прогоняли с охотничьих угодий, вынуждали отступать все дальше и дальше к человеческим землям, к городу.

В таких условиях даже те духи, которые не были людоедами, вынуждены были приспосабливаться, и менять рацион. Вытесненные из безлюдного леса, выбитые из природного цикла, в который они худо-бедно сумели включиться, они выживали, как могли.

Заслуженная награда за трусость, что тут скажешь. Однако Эльрик воздержался от комментариев. В конце концов, Блазня, хоть и дух, была женщиной, настолько, насколько духи могут быть женщинами или мужчинами. И уж ей-то воевать никак не пристало.

Тут они и разглядели огонек костра. Оранжевый, яркий он оказался ближе, чем хотелось бы, и Эльрик, шикнув на разговорившуюся Блазню, отступил назад под прикрытие груды огромных камней.

В горах далеко только вверх видно, а если на земле что-то ищешь, хотя бы и костер в темноте, то не разглядишь, пока близко не подойдешь. Склоны обзор закрывают. А здесь еще и деревья. Да и люди, на которых охотилась Блазня, расположились на ночь под защитой устроенной на скорую руку засеки.

Люди. Если уж его самая что ни на есть людоедская тварь испугалась, то к людям дуриком среди ночи соваться вообще не дело. Пристрелят без разговоров, а не пристрелят – перепугаются так, что все равно разговора не выйдет.

– Слушай, – он подозвал спутницу поближе, – ты ведь умеешь делать иллюзии?… Штез эльфе, блазниться ты умеешь? Умеешь. Ну, вот это и есть иллюзия. Сможешь на меня такую навести, чтобы я стал на человека похож?

– О! – воскликнула Блазня так громко, что пришлось снова на нее шикнуть. Она чуть присела, и виновато прижала уши: – как ты здорово придумал! – продолжила чуть ли не шепотом. – Тебя тогда тоже бояться не будут. Мы смогли бы вместе охотиться…

– Так ты можешь?

– Могу! Тебя как сделать?

– Чем проще, тем лучше, – Эльрик на секунду задумался, – главное, зубы, как у людей, глаза и цвет кожи человеческие.

– У тебя лицо другое, – деловито заметила Блазня.

– Зеш, – прокомментировал Эльрик.

К его изумлению, людоедка понятливо кивнула, и уточнила:

– Глаза какие?

– Черные…

– Как смородина? Как ежевика? Как кора липовая? Как…

– Стоп, – Эльрик попытался вспомнить, какого цвета липовая кора. Решил, что ему подходит. А девочка-то – прелесть, что за девочка, почти поэт, даром, что уши.

– Волосы тоже темные? – уточнила Блазня.

– Да.

– Как…

– Как перья ворона, – Эльрик с удовольствием послушал бы, какие образы родятся в ее воображении, но не за тем они здесь, а время-то идет.

– Жалко, – Блазня была серьезна, как хирург перед ампутацией, – у тебя волосы, как утренняя луна… бузтанай[47]. С черными глазами красиво бы вышло.

– Там, где так одеваются, – Эльрик приподнял крыло башлыка, – беловолосых точно не водится, только джины, а за джина я и без грима сойду. Да, и еще, – он стянул перчатки, – вместо когтей должны быть ногти.

– У-у, – завистливо протянула Блазня, и взглянула на собственные, прозрачные, тонкие как спицы коготки. Такими хорошо царапать, но неудобно хватать и держать добычу.

Эльрик, следуя моде, распространенной на Анго среди молодежи, когти стриг коротко, однако, даже остриженные, выглядели они все равно впечатляюще. На взгляд людей, пожалуй, чересчур впечатляюще. Это люди взрослых шефанго не видели, тех, кому за двадцать перевалило. Вот там когти – одним ударом глотку распластать можно, или пол лица снять, если мимо горла промажешь. Тоже мода. Кому что нравится.

Он посмотрел на изменившуюся руку. На ногти, прозрачные и, по сравнению с когтями, неприятно мягкие. На кожу, из светло-серой ставшую – бронзовой, в цвет степного загара. Вытянул из-под башлыка косу…

…и вспомнил, как заплетал ее перед боем, в котором не надеялся выжить. Совсем недавно. Несколько часов назад. Как укладывал, чтобы коса вместо шлема защищала голову и шею от ударов. А Легенда сказала: «давай помогу». Но он не позволил – он никому не позволял ни заплетать, ни причесывать свои волосы. Коса – гордость мужчины, знак его доблести и чести, не дело доверять ее чужим рукам.

Нашел время вспоминать, нролот!

Волосы стали черными, с отливом не в синеву, а в еще более глубокую черноту мягкой сажи.

Что ж, оставалось надеяться, что Блазня дело знает, и с лицом его тоже все в порядке. Жаль, зеркала нет, взглянуть, что же у нее вышло. Ладно, если из-за засеки стрелять не начнут, значит, все в порядке.

Стрелять не начали, но его появление вызвало немалое волнение. Эльрик додумался окликнуть людей издалека, чтобы не приняли за недобрую тварь, бродящую в ночи, да не пристрелили просто для порядка. И все равно, его довольно долго продержали за непрочной оградой, грозя выстрелить, если он хотя бы дернется слишком резко.

Из чего собирались стрелять – непонятно. Ни луков, ни арбалетов Эльрик у людей не увидел, магией тоже не пахло. Это потом он понял, что длинные блестящие палки, которые все они держали в руках – дальнобойное оружие. Понял, когда увидел в действии. А тогда недоумевал, что же у них такое есть, чего он ни разглядеть, ни учуять не может.

Он сказался эзисцем, имя даже не выдумывал, просто перевел на эзисский «наследный конунг Фокс», получилось Эдрек Айбаль. И, когда утрясли языковые сложности, на средней паршивости румийском поведал людям историю, которая почти не отличалась от их собственной, изложенной ему Блазней. Вот только, ему повезло меньше – остался один, всех спутников, уцелевших после устроенной нечистью бойни, так или иначе, заели в этих диких лесах.

Умница Блазня выждала время и подала голос издалека. Мерзкий вой, взлетевший к низкому небу и разлившийся под тучами так надолго, и так пронзительно, что у Эльрика заныла каждая косточка. Людей тоже пробрало – на них и было рассчитано. Так что в засеке поспешно разгребли узкий проход, куда и протиснулся свежеиспеченный эзисец.

Потом выяснилось, что люди были из Десятиградья. И Эльрик, осторожно, как будто шел по канату над пропастью, выведал у них, в какой же они, все-таки, стране. Оказалось, что в Венедии, и еще оказалось, что он должен бы знать венедский, раз уж приехал сюда торговать. Десятиградцам, разумеется, и в голову не пришло, что можно ехать в чужую страну за какой-то иной надобностью.

Венедский Эльрик, конечно, знал. Тот, что был в ходу в его родной реальности. А здешний, донельзя архаичный, доводилось видеть только в древних книгах… Но то ли умилил десятиградцев его акцент – настоящий, эзиский выговор, зря ли пятнадцать навигаций прожил в Гульраме – то ли они сами себе додумали причины, по которым он с трудом способен связать по-венедски хотя бы два слова, и спотыкается на третьем, но ему довольно быстро поверили. И посочувствовали. И объяснили, что то, что он нашел этот лагерь и остатки отряда – всего лишь отсрочка от смерти. Возможно, совсем короткая.