Василий Звягинцев - Фазовый переход. Том 1. «Дебют» Страница 32

Уже начало слегка рассветать, когда Новиков с Ириной спустились к дверям ее каюты.

– Ох и набрался ты сегодня, милый, – с легким осуждением сказала она. – Я и не помню, когда ты таким был. В студентах еще, наверное.

– А что? После благополучного возвращения – имею полное право! Хоть иногда нормальный кайф почувствовать. Я для того гомеостат и снял. Надоело из себя дурака-дегустатора изображать, что коньяком рот полощет и сплевывает…

– Понятно, – вздохнула Ирина. – Только не стоит повторять это упражнение слишком часто…

– Да я что, это ж минутное дело, – Андрей достал гомеостат и защелкнул его на запястье. – Полчаса – и порядок. Ну ты давай, открывай дверь, хочу еще на тот камушек полюбоваться. Без помех…

Глава пятая

С утра на пароходе, на верхних его палубах, было пусто и тихо. Только в ходовой рубке и на мостиках иногда были слышны голоса вахтенного штурмана, рулевых и сигнальщиков. Большая часть «братьев и сестер» отсыпались в своих каютах после классического «банкета с танцами до утра». Именно так протекала светская жизнь в Петербурге до начала капиталистической эпохи с ее новыми трудовыми ритмами и почти всеобщей занятостью. Когда жили по обычаям, описанным и Пушкиным, и Лермонтовым. Каждый вечер – театр, концерт, клуб, ресторан, балы «по поводу» или без всякого повода – заведено в этом доме собираться по средам, в этом по пятницам, а в том по понедельникам. Ну и собираются бог знает сколько лет подряд, как было заведено при Александре Благословенном, а то и отце его, Павле Петровиче. Где-то просто играли в карты, как в «Пиковой даме» описано. Но почти всегда – до утра. Питерская погода располагала, особенно зимой. Смеркается рано, рассветает поздно, так что же – по полгода с закатом ложиться, едва успев пообедать? И спать по пятнадцать часов каждый день? Нормальному человеку выдержать такой биоритм невозможно, вот и развлекались, как тогдашний уровень жизни позволял.

Да еще и утро выдалось как по заказу, сырое, туманное, с дождем, моросящим из туч, таких низких и плотных, что солнечный свет кое-как пробился сквозь них лишь часам к десяти. Совсем как в зимнем Петербурге.

Но, как и там, что в зимние утра, что в летние – большинство людей занималось положенными делами с самого раннего часа. «Курсовые офицеры» даяниного учебного центра подняли своих воспитанников в семь утра, как обычно (но и по дортуарам[48] их отправили с бала ровно в полночь), и они приступили к предусмотренным расписанием занятиям в специально отведенных помещениях нижних палуб. Сейчас в основном курсантки и курсанты занимались общевойсковой подготовкой и специальными видами боя, которые им преподавали офицеры-рейнджеры и некоторые роботы, запрограммированные на преподавание в далеком двадцатом году[49]. Еще несостоявшиеся координаторы изучали «обстановку», как у разведчиков называется весь комплекс сведений, касающихся норм, правил и обычаев жизни в стране или на объекте, где предстоит работать. «Обстановка» включает в себя что угодно – от манеры держать сигарету, расплачиваться в магазине, зашнуровывать ботинки до анекдотов, принятых в определенной среде (в армейской одни, в кругу художников-геев – совсем другие), до общепринятой реакции на те или иные жизненные моменты. Например, царскому офицеру невозможно первым извиниться перед наступившим ему на ногу штатским или в уголовной среде не потребовать в должной форме «ответа за базар».

Незнание таких мелочей зачастую стоит разведчику свободы, а то и жизни.

К этим занятиям Даяна договорилась с Фестом привлекать свободных от службы «валькирий», поскольку они были, во-первых, «своими», которым не нужно было приспосабливаться к специфике своих учениц, а во-вторых – зарекомендовали себя великолепной приспособляемостью к «обстановке», ранее им незнакомой, что в императорской России, что в Российской Федерации.

Не сделал своим бойцам снисхождения и Ненадо. Невзирая на то что бал для многих закончился в пять, а то и позже, в восемь (пусть благодарят, что не в семь), он устроил предусмотренный уставом развод и затем – занятия по строевой подготовке и спортивные соревнования, сославшись на то, что за время «командировки» утрачено «боевое слаживание» между взводами, несшими боевую службу «вдали от Родины» и «морально разлагавшимися» от безделья, да еще и в постоянном общении с красивыми девками.

Только после обеда Новиков объявил по громкой связи, что в шестнадцать часов в таком-то помещении состоится лекция-доклад об итогах работы возвратившейся с «другой Земли» экспедиции, куда приглашаются все желающие, а «учащиеся и военнослужащие» – в полном составе, кроме занятых в нарядах.

Собственно вводную лекцию, на полных два академических часа, прочитал Новиков, успевший в какой-то мере обобщить и систематизировать материалы, собранные исследователями по отдельным темам. В какой-то мере у него получилось нечто вроде того, что раньше называлось «лекцией о международном положении». Если кто еще помнит, это был в советское время, особенно до массового внедрения телевидения, крайне популярный жанр. Такие лекции читались на партийных собраниях, в рабочих и сельских клубах, открытых площадках в парках «культуры и отдыха». И народ, что интересно, ходил на них добровольно и слушал с живым интересом.

Вот и сейчас Андрей, вспомнив собственный опыт нештатного пропагандиста в системе «марксистско-ленинской учебы», постарался подать материал живо и интересно, учитывая, что большинство его слушателей – молодежь и югоросские офицеры, не слишком знакомые с теорией Эверетта и иными, касающимися параллельных и совмещенных пространств и времен. Но в то же время и предельно научно, если здесь вообще можно было говорить о какой-то науке. Оказалось – можно, причем как о той же «марксистско-ленинской».

Несмотря на десятилетия самой оголтелой критики, вплоть до полного отрицания, Новиков за прошедшее время никакой другой теории, столь же связной и логически безупречной, не увидел. Кроме «Исторического материализма», все объяснившего насчет «Происхождения семьи, частной собственности и государства»[50], общественно-экономических формациий и дальнейших путей развития человеческого общества.

Пролистал он года четыре назад, вернувшись на ГИП, книжки Фукуямы, Хантингтона, Медоуза с соавторами[51] и понял, что «буржуазные политические науки» не создали (за двадцать пять лет его отсутствия в этом мире) ничего по-настоящему «научного» или хотя бы «правдоподобного». Полным идиотизмом показался ему вердикт Фукуямы, сделанный в девяносто втором году, – «после крушения коммунизма мировая история закончена в своем развитии, идеологическое развитие человечества завершено, поскольку во всем мире воцаряется универсальная западная либеральная демократия как окончательная форма правления!».