Василий Головачев - Поле боя Страница 32

– Сидеть!

Пожилой мужчина в шапочке замер.

– Руки!

Пожилой вытащил руку из-под мышки, где у него в кобуре, очевидно, был спрятан пистолет. Панкрат попятился к своей лодке, держа катер под дулом револьвера, взял у побледневшей, но решительно настроенной жены ружье, направил ствол на парня со шрамом:

– В катер!

Тот, ошеломленный неожиданным финалом сцены, закрыл рот и повиновался без слов. Не стал ждать приглашения и вымокший «боксер».

– Убирайтесь!

– Ты понимаешь?.. – начал было косоглазый.

– Заткнись! – оборвал его мужчина в шапочке, внимательно разглядывающий Воробьева. – Пушку-то верни, малый.

Панкрат разрядил револьвер, молча бросил его в катер.

– Мы тебя найдем, – пообещал пожилой.

Панкрат потемнел.

– Я постараюсь найти вас сам. Человек я мирный, но всегда готов ответить соответственно. Если со мной разговаривают уважительно, я понимаю, если с помощью кулака и пули, я сатанею. Этот остров не является чьей-то частной собственностью, а если является – предъявите подтверждение. Мы бы тут же ушли.

– Откуда ты такой взялся, законник? – усмехнулся пожилой.

– Специально выписали, чтобы отрезвлять таких, как вы, – усмехнулся в ответ Панкрат.

Катер затарахтел мотором, сдал назад, развернулся и ушел за мыс. Лида и Панкрат смотрели на озеро и прислушивались к затихающему треску, пока не стало тихо. Глянули друг на друга, на детей, которые, весело лепеча, как ни в чем не бывало возились в лодке. Выстрел их ничуть не испугал.

– Кто это был? – тихо спросила Лида.

– Фиг их знает! – покачал головой Панкрат. – Вероятнее всего, местные рэкетиры, контролирующие туристский бизнес. Я тебе рассказывал случай с директором турбазы.

– Поехали домой.

Панкрат обнял жену, поцеловал в нос.

– Они больше не сунутся. Где ты научилась стрелять?

– Или я не в лесах родилась? – через силу улыбнулась женщина. – Еще среди моих детских игрушек были патроны и гранаты, найденные на местах боев и разряженные отцом.

– Воин ты мой курносый…

Полноценного отдыха в тот день так и не получилось. Лида боялась за детей, и через час они уплыли с острова на западный берег Селигера, за Америку, как называли северный «деревянный» район Осташкова, где стоял и дом Воробьевых.

Второй раз чашу терпения Воробьева переполнили слезы старушки на центральном городском рынке.

Он с Лидой приехал туда пораньше, чтобы купить овощей, картофеля и фруктов для детей, и сразу обратил внимание на двух нагловатого вида парней, обходивших торговые ряды. Они подходили к продавцам, что-то говорили, и те торопливо совали парням какие-то свертки и деньги. Панкрат понял, что это представители «хозяина», контролирующего рынок, которые собирают дань со всех торгующих, невзирая на их пол, возраст, а также на вид продукции. В принципе, ничего диковинного в этом не было. Воробьев отлично знал, что практически все рынки во всех городах России поделены между мафиозными группировками, и вмешиваться в «работу» сборщиков дани не собирался, однако его взгляд вдруг зацепился за лицо старушки в крайнем ряду, и у Панкрата екнуло сердце. Старушка была седая, сморщенная, сухонькая и маленькая, про таких говорят – божий одуванчик, и по ее лицу непрерывно текли слезы. Панкрат посмотрел в ее выцветшие прозрачно-голубоватые глаза и прочитал в них такую тоску и безнадежную покорность судьбе, что невольно подошел.

– Что случилось, бабушка? – участливо спросил он, оглядывая ее старенькое платьице, такой же платок и нехитрый товар – литровую банку брусники.

Старушка продолжала глядеть перед собой, словно не услышала вопроса. Только достала платок и промокнула глаза.

– Да ничего не случилось, – понизив голос, проговорила женщина помоложе, продающая яблоки и сливы, возле которой и пристроилась старушка. – Вон, вишь двух лоботрясов? Хошь торговать – плати десять рубликов за место. А есть навар, нет навара, их не интересует. Она-от продала две банки, и что опосля останется? Я им – бабку пожалейте, не трогайте, а они… – торговка махнула рукой.

Панкрат еще раз заглянул в глаза старушки, проглотил ком в горле, сказал Лиде: постой здесь, – и догнал сборщиков.

– Эй, уроды, – окликнул он их в спины.

«Уроды» оглянулись.

– Верните бабке червонец, побойтесь бога. Вы не обеднеете, а ей эта десятка на вес золота.

Парни переглянулись, обменялись ухмылками.

– Ты чего, мужик? – сказал один из них, картинно поиграв бицепсами. – С утра нажрался, что ли? Иди отсюда, пока ноги целы!

Продавцы и покупатели, снующие между рядами, притихли.

– Пожалейте стариков, собаки, – попытался достучаться до совести рэкетиров Панкрат, чувствуя, как кружат голову ненависть и гнев.

– Да пошел ты!..

Панкрат заметил еще двух мордоворотов у входа на рынок, глядящих в его сторону, однако решил идти до конца. Сказал проникновенно:

– Ведь надо же разбираться, сколько с кого драть. Старух-то хотя бы не трогали.

– Не, он совсем ох…л! – хлопнул себя по ляжке один из сборщиков. – Вова, поговори с бобиком…

Палец Панкрата, воткнувшийся парню в солнечное сплетение, заставил его замолчать и согнуться. Второй удар и ударом-то назвать было нельзя: Панкрат просто дал звонкую пощечину напарнику пострадавшего и особым приемом перехватил его руку, заставив присесть. Так, в полуприседе, и повел его к старушке, боковым зрением отмечая движение второй двойки рэкетиров. Но несколько секунд у него еще было.

– Отдай деньги, – ласково сказал он парню, глазами показывая Лиде, чтобы она отошла в сторону.

– У-у-у… – ответил бандит.

Панкрат ослабил хватку.

– Больно? Плати, и отпущу.

Парень достал из кармашка рубахи пачку десятирублевок, Панкрат вынул из пачки две купюры, отдал старушке, во все глаза смотревшей на него.

– Бери, бабуля. Это презент от руководства рынка.

– Да что ты, сынок, мне чужого не надо, – перекрестилась старушка, – не приучена я брать чужое-то…

– Это не чужое, это твое. Где бруснику собирала? Не на Хачине, случайно?

– Там, соколик, там, с Волоховщины я…

– Что тут происходит? – раздался сзади начальственно-снисходительный, с угрожающими интонациями, голос.

Панкрат обернулся. На него смотрели еще двое молодых людей, неуловимо схожих с первой парой: те же «прикиды» – брюки и рубахи с паучьей символикой, та же неряшливость в одежде, та же печать превосходства, спеси и наглости на лицах.

– А вам какое дело? – осведомился Панкрат агрессивно, зная, что подобные типы уважают лишь силу и воинственность.

Парни переглянулись. В толпе рынка, на глазах у десятков людей, они действовать не привыкли и с явным отпором, наверное, еще не встречались.