Вячеслав Бакулин - Метро 2033. Сказки Апокалипсиса (сборник) Страница 32

Он кинул на меня странный взгляд. Это вина? Или сожаление?

«Это моя тебе благодарность». Грудной голос, нежная улыбка… Неужели?

– Парни, извините, но я пас, – слова дались нелегко, однако что-то подсказывало мне: так будет правильно. – Вспомнил о непредвиденных делах.

Я поднялся с пола и начал отряхиваться.

– Что?! – взревел Олег, надвинувшись на меня. – Ты в своем уме? Ты на дело подписался. Мы тебе не шавки безмозглые, чтоб нас так кидать!

– Как подписался, так и отписываюсь, – я встретил его бешеный взгляд смело. Впервые в жизни дав отпор превосходящему противнику. И вот что странно, страха не было. Было удовлетворение. Потому как, наконец, я делал все правильно и знал это.

– Ах ты, сучонок!

Удар пришелся ровнехонько в левую щеку, швырнув меня на пол. Я прикусил губу, и горячая солоноватая кровь пролилась на язык. Еще и шишку набил, вновь ударившись о многострадальный стол. В мозгу полыхнула злость, и я дал ей волю. Рванувшись вперед, обеими руками схватил Кабана под колени и повалил его на пол. Пока тот лупал глазками, вскочил, присел на грудак и со всей силы ударил в лицо. Вцепившись в наплечную кобуру бугая, выдернул его пистолет. Обхватив рукоять обеими ладонями и надеясь, что со стороны не заметно, как трясутся мои руки, с силой вжал дуло Кабану в лоб. Точно между кустистыми нависающими бровями. Оскалившись окровавленными зубами, прошипел:

– Для непонятливых повторю: я пас. Вникаешь?

Не опуская пистолет, я поднялся, изредка кидая осторожные взгляды в сторону обалдевшего Шныря. Изобразив самую хищную из возможных улыбок, сплюнул на пол сукровицу. Быстро подхватив свой вещмешок, я вышел из дома пятясь, спиной. Не забыв громко хлопнуть дверью. В крови гулял адреналин, отчего меня немного потряхивало. Но это было даже приятно. Привычная темень перегона скрыла мою довольную улыбку.

Вернувшись на станцию, я первым же делом вышвырнул Анастасию со всеми манатками из палатки. Она громко плакала и цеплялась мне за штанины, униженно ползая по перрону на коленях и умоляя простить ее. Ага, разбежалась. Допрощался уже, хватит. Я, в конце концов, мужик или тряпка? Ударить ее, правда, так и не смог, хотя руки чесались – слов нет. Ну, ничего, ее еще жизнь ударит.

Уничтожив все следы пребывания этой жрицы любви в своем жилище, я отправился в туннель, ведущий к Ганзе. Решил переговорить с Перепелкиным. Может, по старой дружбе присоветует чего, а то сидеть на захудалой станции уже мочи нет. Надо жизнь как-то устраивать. Пока есть возможность.

На подходе к Менделеевской, в темноте соседнего перегона, я вновь увидел красный кирпичный Дом. Из резного окна на меня смотрела Хозяйка. Она… улыбалась. Так нежно, по-доброму. Будто мать, встретившая своего заплутавшего сына. Я хотел зайти, правда. Но покачав головой, Она остановила меня. А в следующий миг перегон осветил прожектор с ганзейского поста. Яркий слепящий луч будто слизнул силуэт Дома. Я улыбнулся и пошел вперед. Ведь Хозяйка Пути права – я уже выбрал свой поворот. И пока мне подсказки не требуются.

Сергей Шивков

Площадь Революции

Товарищ, табачком случайно не богаты?

Спасибо большое. Сколько лет уже настоящих сигарет не видел – люди столько не живут! Никогда не думал, что дойдем до жизни такой. Я понимаю – после революции и в гражданскую не до излишеств было, самосадом все обходились. Потом война. А вот теперь двадцать первый век. И что? Все водоросли, водоросли… У меня от них в горле скоро жабры вырастут. Знаете, что сказал французский писатель Жорж Сименон? «Начинаешь курить, чтобы доказать, что ты мужчина. Потом пытаешься бросить курить, чтобы доказать, что ты мужчина». Ха-ха. Уже сколько раз пытался бросить, но…

Не беспокойтесь, товарищ, я постою. За день ноги затекли. Спасибо надо сказать Матюше Манизеру. Нет, я все прекрасно понимаю, что задачка была сложная: фигуры размером больше человеческого роста поместить в углы архивольтов. Только в итоге позы у нас получились очень зажатыми. Недоброжелатели даже говорили, будто мы представляем образ советского народа, который или сидит, или стоит на коленях. На каждый роток не накинешь платок. Только невдомек этим империалистическим мироедам-кровопийцам, что никакими трудностями, блокадами или санкциями не сломить человека молодой страны Советов!

И рабочего за станком, и колхозника на полевом стане, и оленевода в чуме воодушевлял в тридцатые годы трудовой энтузиазм проходчиков. Бригады дрались за план, забывая про обед, забывая, где день, где ночь! Парторги не выходили из-под земли сутками! И вот уже кажется нашим врагам, что сейчас выдохнутся наши люди в авральных шестидневках, сломается гордый отряд метростроевцев, не выдержат шестеренки в импортной бетоньерке, закончится кирпич на заводе.

И тогда в забой спускался он, Главный Прораб Республики! Шел он неспешной походкой. И там, где он появлялся, на лицах людей – от простого землекопа и до инженера – расцветали улыбки, лампочки светили ярче, вагонетки бежали быстрее, отбойные молотки стучали громче, бетон схватывался крепче. Смотрят враги Советской власти, а в «Ударнике Метростроя» новость: проходка ускорилась вдвое! А на Ильинку, в отдел кадров Метростроя, спешит молодежь: «Хотим вместе с комсомолом идти в забой, сражаться с подземной стихией!»

А станция наша все-таки красивая, ничего не скажешь. В тридцать восьмом году открылась, а словно это вчера было.

Ноги мои, ноги…

Вы знаете, ведь когда станцию принимали, правительственная комиссия тоже говорила, что позы у нас получились скованными. Но товарищ Сталин был иного мнения.

Помню, прибыл Иосиф Виссарионович на открытие станции, ходит, все тщательно осматривает. Вокруг народ. Какой-то дядька в коверкотовом пальто ему рассказывает:

– Станция залегает на глубине тридцать три метра…

А товарищ Сталин улыбнулся так, что от уголков глаз даже лучики пошли, и говорит:

– Ошибаетесь, дорогой товарищ: не тридцать три, а тридцать три и шесть десятых. Тип станции – пилонная, трехсводчатая, глубокого заложения. Диаметры залов – девять с половиной и восемь с половиной метров.

Все, все-то он знает!

Титан!

Главный Прораб Республики!

Дядька в пальто даже вспотел, а товарищ Сталин засмеялся, по-доброму так засмеялся. А следом за ним все тоже засмеялись. И рыжий в кавалерийской шинели, и плешивый старикан в пенсне и прорезиненном макинтоше, и председатель шахткома в брезентовой спецовке. Не смеялись только рабочие в новеньких и страшно дефицитных каучуковых комбинезонах, похожие на выбравшихся из морской пучины водолазов. Они просто жались друг к дружке, словно пингвины на зимовке, и молчали. А Иосиф Виссарионович потом рабочим руки жал, благодарил их за ударный труд. Но напоследок строго предупредил:

– Товарищи! Мировой империализм, задыхающийся в тисках мирового кризиса, ищет выход в развязывании войны. Поэтому долг каждого метростроителя – крепить мощь и обороноспособность страны, залогом чего являются перевыполнение плана проходки и бережное отношение к инструменту.

Сказал так, и пошел по станции. Вышагивает в сапогах из мягкой козлиной кожи, разглядывает скульптуры и приговаривает с грузинским акцентом: «Как живые, как живые…»

Вероятно, это и спасло станцию. А заодно и архитектора. Времена тогда были… сами знаете какие. Был бы человек, а дело найдется…

Кстати, в торце изначально располагался барельеф с изображением товарища Сталина с Конституцией СССР в руке. Но его убрали в сорок седьмом году, когда строили второй выход со станции. Зря убрали, зря. Все-таки отец народов.

Вот так мы и остались на станции.

Среди наших, положа руку на сердце, есть подозрительные типы. Вот взять фигуру изобретателя. И какой от него толк? Ничего не делает, а отговорка одна и та же: кто-то из пассажиров карандаш украл. Смех! Вот у матроса пистолет тоже воруют, но он революционной бдительности не теряет! Не мужик – настоящий кремень!

А футболист? Сидит со своим мячиком обнявшись, словно баба беременная, а кого-нибудь обыграл? Турок, там, венгров, басков или англичан? Что-то не слышал я о его спортивных достижениях. Знаете, что сказал однажды Оскар Уайльд? «О футболе я самого лучшего мнения. Отличная игра для грубых девчонок, но не для деликатных мальчиков». Ха-ха.

Вот девушка-снайпер – сразу видно, что настоящая комсомолка. И на груди значок – «Ворошиловский стрелок» первой степени.

Между нами, мне студентка нравится. Но все стесняюсь познакомиться. Она вся такая интеллигентная. А кто я? Простой пограничник. Винтовка, буденовка, собака. А ведь мы с этой студенткой через всю страну вместе ехали. Когда? Да в сорок первом.

В сентябре разработали правила пользования метроубежищем, а в первую воздушную тревогу, в ночь на двадцать второе июля, в метро собралось полмиллиона человек. Причем люди прятались не только на станциях, но и в туннелях. На платформах станций разместились женщины и дети, инвалиды и престарелые, для них были расставлены лежаки и раскладушки. В вагонах, стоявших на станциях, оборудовали медицинские пункты. Хотели и мы на оборону Москвы встать, да вышел приказ: вывезти нас в Среднюю Азию. Вот и ехал я со студенткой, только познакомиться так и не решился.