Василий Звягинцев - Скорпион в янтаре. Том 1. Инвариант Страница 33

Привык, значит, бедняга, в ресторанах время проводить и сейчас, впав в ничтожество, на последние копейки фасон держит.

Знакомая ситуация. Тем более и лицо этого человека показалось Шульгину знакомым. Ну да, писатель, в двадцатых — начале тридцатых до чрезвычайности популярный. В мемуарных книгах более удачливых коллег часто попадались его фотографии. И в расцвете славы, и после. Умер, кажется, году в семидесятом, в нищете и забвении.

Официант назвал фамилию, совпавшую с той, что угадал Шульгин. И усмешка услужающего показала, что себя лично он оценивает гораздо выше. Мол, если пускает начальство сюда этого полуопустившегося человека — их дело, но уважения он не заслуживает. На свои берет сотку, а потом ждет, не угостит ли кто.

Так и было в действительности, значит, налицо еще одно подтверждение, что сейчас Шульгина окружает «настоящая» реальность.

Этот человек не ходил в знаменитый писательский ресторан, где ему искомую рюмку поднесли бы гарантированно, и не одну, следовательно, сохранял определенный уровень самоуважения или просто не желал видеть вокруг глумливые лица тех, кого почитал бездарностями, но достигших признания у власти вкупе с сумасшедшими гонорарами.

Что поделать — печальна участь человека, сначала увлеченно и убежденно начавшего сотрудничать с дьяволом, да вдруг сообразившего, что дорога ведет прямиком в ад. Рыпнулся пару раз, пытаясь отказаться от подписи и вновь стать «самим собой», но дьявол, естественно, оказался изобретательнее. В его случае — не злобным, а глумливым.

«Не хочешь — не надо. Репрессий не будет. Живи как знаешь!» Однако в том и дело, что «как знаешь» оказалось едва ли не хуже самой жестокой кары за вольномыслие. Писать, как прежде, он не захотел, по-другому же — словно бы разучился, сразу. Вместо литой, торжествующей прозы получалась безвкусная жвачка, не интересная ни ему самому, ни издателям, ни даже всесильной цензуре.

Шульгин не был литературоведом, но, с детства общаясь с Новиковым, стремился, как говорится, «соответствовать». Сначала через силу, а потом и с удовольствием читал все, что считалось приличным и модным в определенного сорта кругах. Толстые журналы, к примеру, с новыми романами Катаева, названные самим автором «мовизмами»[33], «Сам- и Тамиздат», да и многое другое. В результате эрудицию приобрел изрядную. Достаточную, чтобы узнать человека и вспомнить его печальную историю.

Вот и решил изобразить провинциального поклонника-мецената. Заодно пообщается, несколько отстранится от мыслей, перекручивать которые в голове именно сейчас совсем не хотелось.

— Пригласите его сюда… — сказал он официанту. Тот с готовностью кивнул. «Хозяин — барин».

Подошел к писателю, прошептал ему что-то доверительно, кивком головы указал в сторону наркома.

Тот посмотрел внимательно из-под полуопущенных век, скривил губы, буркнул нечто.

Явно Шестаков ему не понравился. Да и то: солидный, плотный дядя номенклатурного облика, «крепкий хозяйственник» или «командир производства». О чем с таким говорить? Абстинентный синдром, слегка пригашенный несколькими глотками водки, еще не возобладал над гордостью. Для чего его приглашает этот незнакомец? О чем станет говорить и что ему отвечать?

Ход мысли литератора-неудачника был Сашке совершенно ясен. Профессионально и исторически.

Ну, не хочет, и не надо. Без него есть чем заняться. Сашка еще выпил, медленно, не торопясь, не глядя больше в сторону литератора. Продолжил созерцание медленного полета снежинок и плавного движения редких автомобилей с Горького на Моховую, с Манежа на Охотный и со всех трех направлений — на Красную площадь Историческим проездом. Тогда (сейчас) она была открыта для движения по выделенной полосе вдоль ГУМа, который тоже являлся не магазином, а средоточием массы государственных контор и учреждений.

Смешнее всего то, что легковые машины, которых здесь было меньше, чем на одном-единственном перекрестке сорок лет спустя, двигаясь со скоростью тридцать километров в час, сигналили почти непрерывно, прохожим, друг другу, просто так, наверное, чтобы отметить свое существование. В каком, бишь, году запретили сигналы? В шестьдесят первом, кажется.

Но все попытки по-настоящему отстраниться от текущих забот ни к чему не приводили. Действительно, хоть соглашайся на предложение официанта насчет девушки. Так она ж наверняка на НКВД работает, и рассеяться все равно не получится. Наоборот, придется на ходу биографию и сценарий общения придумывать… Разве что без лишних разговоров — сразу в койку. Говорят, товарищ Сталин к таким шалостям сотрудников толерантно относится. Говорят… Как захочет, так и отнесется, если донесут. Ни к чему осложнять партию в самом начале.

Так что придется и дальше терзаться «проклятыми вопросами». Что, в общем, полезно. Продумать все возможные варианты, пока есть время, чтобы впредь иметь мозги свободными для оперативных решений.

Предположительно, возвращаться назад он не собирается. На текущий момент. ТАМ их и так уже двое. Зачем третий? Им — наверняка незачем. А ему лично? Остаться здесь навсегда в чужом теле, устроиться очень неплохо, доделать то, чего не успел Новиков? Вообще-то можно. Так люди уезжали в поисках счастья и приключений в никуда, за океан, «за тридевять земель», становились правителями держав и территорий, никогда больше не вспоминая о покинутой родине. Можно, почему нет?

Лихарева себе на службу поставить не так уж и сложно, есть способы. Надоест Россией править, в Аргентину уехать можно, в Африку на поиски копей царя Соломона. Жаль, конечно, если друзей больше повидать не удастся. А почему нет? Формула перехода при нем, на Валгаллу всегда вернуться позволяющая. Там и встретимся. Кто в каком качестве — отдельный вопрос, не сегодняшнего дня.

Так что грустить причины нет. Никак не больше, чем когда он, простившись с друзьями, уезжал на Дальний Восток, то ли на три года, то ли навсегда.

А вот каким образом самоопределиться здесь — нужно думать и думать. Заняться переделкой реальности исключительно под себя или двинуться к некоей великой, «общечеловеческой» цели? А что это такое? Какую цель можно назвать таким образом? Чтобы счастье всем, и пусть никто обиженным не уйдет? Не бывает. Даже в самом простом варианте — понятие о счастье и справедливости у заключенных в тюрьму по уголовному делу и претерпевших от них граждан отличается коренным образом. Одни мечтают выйти на свободу, другие — чтобы супостаты оставались там как можно дольше. И вся внутренняя и внешняя политика характеризуется тем же. Потому следует думать исключительно о том, что кажется правильным и справедливым именно тебе.

Если Сталин не передумает и не будет сильно мешать, вполне можно предположить, что они с Шестаковым сумеют за два примерно года переориентировать внешнюю и военно-техническую политику в стране в духе их с Антоном стратегических фантазий. Тогда Вторая мировая, которая и так, и так неизбежна, пойдет совершенно по другому плану, в противоположной геополитической конфигурации.

Только вот еще один неразрешимый, несмотря на массу якобы убедительных доказательств, вопрос — находится он сейчас в псевдореальности, как выходило по полученным через Гиперсеть схемам, или, с какого-то момента, этот тридцать восьмой — настоящий? Как следствие событий на аггрианской базе, где они взорвали «информационную бомбу». Отчего не предположить, будто, ликвидировав тот вариант, они «расконсервировали» новый, пребывавший ранее в латентном состоянии? И, может быть, точно так же вновь «запустился» вариант новиковского сорок первого года, и там сейчас снова действуют Андрей, Алексей, Воронцов. Скажем, Игроки решили устроить честное соревнование — какая в итоге окажется убедительнее и жизнеспособнее, той и позволено будет стать новой «Главной исторической».

Еще одна гипотеза (или дополнение к первой) — пусковым механизмом послужило как раз письмо Сильвии к самой себе. Раз оно сумело пересечь барьер между реальностями без всяких технических ухищрений, то либо барьера вообще не было (или вдруг не стало, что говорит в пользу первой гипотезы), либо письмо сработало своеобразным тараном.

Пожалуй, в этом что-то есть. Иначе как же могло случиться, что отправлено оно было из уже изменившейся, но не успевшей «затвердеть» реальности в лондонский банк, продолживший существование в прежней, неискаженной. Настолько-то Сашка основы хронофизики представлял.

Осознание того, что живет он не в химере и не внутри Ловушки Сознания, каким-то образом прибавило оптимизма. Хотя, казалось бы, какая в принципе разница?

Тут писатель поднялся из-за своего столика, подошел, гордо держа перед собой рюмку с жалкими каплями алкоголя на дне. В левой руке дымилась папироса с изжеванным мундштуком. Дернул головой сверху вниз, изображая намек на поклон.