Александр Афанасьев - У кладезя бездны. Псы господни Страница 34

Паломник подошел со своими животными к самому краю лагеря, посветил фонариком. Место было… чтобы простоять до рассвета, когда откроют границу… до рассвета времени оставалось час, до того как откроют границу – два, и еще полчаса пограничники будут работать только в одном направлении, пропуская из Абиссинии в Сомали. После чего пройдет и он…

У Паломника не было собаки, чтобы охранять коз, поэтому он достал несколько длинных отрезков веревки и привязал своих коз к телегам, на которых мулы везли товары на продажу. Козы недовольно мекали, но не пытались вырваться, доверяя человеку. Привязав коз – в лагере беженцев их, несомненно, украли бы, – Паломник начал обходить свой маленький караван по кругу, не смыкая глаз и дожидаясь рассвета.

Рассвет наступил скоро…

Он приходил с востока, со стороны океана, и поднимающееся из пучины солнце сначала осветило кроваво-красным горизонт – это выглядело как нанесенная мечом рана, было очень красиво. Потом поднимающееся солнце высветило горы вдали, на западе, они были, как и земля, кроваво-красными в этом свете, будто состояли из глины, а не из горной породы. Потом ослепительно-белый шар показался над линией горизонта – и его лучи высветили то вавилонское столпотворение, в которое давным-давно превратился город Доло Одо и его окрестности. Словно приветствуя солнце, в лагере взревел осел – и лагерь начал просыпаться…

Перед тем, кто пришел сюда, возникала дилемма: где продать свой товар – перед границей или после нее. Перед границей – покупателей меньше, к тому же за товар тебе дадут лиры, а если попросить абиссинские быры или рейхсмарки, не говоря уж о самой надежной валюте Африки – золотых крюгеррэндах Бурской конфедерации[31], то с тобой расплатятся по самому невыгодному курсу. Если ты хочешь продать товар на той стороне в одной из лавок или на той части рынка, что располагается на абиссинской стороне, тебе придется длительное время ждать очереди на проход, а потом договариваться с таможенниками сразу двух государств. И, естественно, платить дань. Взятками это не называлось, если вы посещали любое правительственное учреждение в странах Африки – там вы могли видеть плакат на стене, на котором армейский сапог давил змею с деньгами в зубах, а над ним было написано: «Искореним ядовитую гадину коррупции». Но коррупция была, эти плакаты скорее подтверждали то, что и здесь, в этом правительственном учреждении, тоже можно договориться. В арабских странах Северной Африки, таких как Марокко, это называлось бакшиш, а во всех остальных – подарок. Хитрые как лисы африканцы и на границе делали бизнес: бизнес тех, кто скупал по дешевке товар с сомалийской стороны границы, или тех, кто приходил торговать со стороны абиссинской, заключался в том, что на пограничном посту мог стоять его соплеменник или родственник, и если с других он брал деньги, то с этого человека он деньги не брал, расходились по-семейному. Не любившие коррупцию немцы, заправлявшие в Абиссинии почти в открытую, часто меняли подразделения солдат на границе, и вместе с ними кочевали племена: как только кто-то из соплеменников вставал на границе, несколько десятков мужчин из этого племени бросали работу, ремесло и шли торговать. Воистину – Африку можно было завоевать, но нельзя было покорить: Африка всегда оставалась Африкой.

Как только солнце осветило скопище людей – началось движение. Кто-то с плошками в руках шел, чтобы занять место в очереди за гуманитарной помощью, которую должны были повезти через границу часов в десять. Кто-то заводил свою машину, чтобы занять место в очереди на дороге к пропускному пункту – в этой очереди вперемешку стояли люди, ослы, верблюды, мулы, лошади и грузовые автомобили, в основном «Фиаты» триполитанской сборки[32]. Шустрые мальчишки сновали вдоль выстраивающейся линии в поисках желающих заплатить за то, чтобы быстрее пройти границу – это были родственники таможенников, которые сегодня стояли на посту: зарабатывать надо было всем. Здесь были самые разные люди, но сомалийцев отличить от абиссинцев было очень легко: у сомалийцев типично негроидные лица, а у абиссинцев лица намного тоньше, губы тонкие, скулы не так выделяются, лица более вытянутые, чем круглые, носы не картошкой – многие абиссинцы походили на европейцев, только с черной кожей. Паломнику не нужно было скрывать за куфией, арабским платком, кто он есть на самом деле. В тридцатых и сороковых годах, когда в Италии боролись с малоземельем и мафией, сюда переселили немало итальянцев с бедного юга страны и с острова Сицилия, на котором вообще-то жили не итальянцы, а отдельный народ, продукт длительного скрещивания итальянцев, испанцев, арабов и даже негров. Селили их как раз у границы, и многие негры, не слишком-то сведущие в европейских делах и по привычке пытавшиеся грабить и убивать чужаков на их землях, узнали, что такое omerta и кровная месть. Для местных это было дико, а учитывая зловещую целеустремленность пришлых – еще и жутко, поэтому крестьян-переселенцев научились уважать и бояться. Паломник выглядел тем, кем и должен был выглядеть – потомком крестьян с острова Силиция, переселившихся сюда, встроившимся в местную жизнь, сильно загоревшим на солнце, говорящим по-итальянски, но знающим несколько слов из местных диалектов. Короче говоря, человеком, которого не стоит опасаться, но и лезть к которому не стоит.

Паломнику было жарко, и животным его было тоже жарко, он посматривал на мальчишек, снующих взад-вперед на шоссе, проворно вспрыгивающих на высокие подножки машин, хватающих засаленные банкноты. У него были деньги, чтобы оплатить переход, но он знал, что не может этого сделать, потому что так делали водители, везущие по двадцать-тридцать тонн груза, но не торговцы с тремя мулами. Оставалось лишь покорно ждать…

Время тянулось медленно, как сладкая карамельная нуга, от нечего делать он поглядывал по сторонам, вслушивался в крики и гомон вокруг, пытаясь выделить знакомые слова среди чудовищного местного диалекта – смеси итальянского, немецкого, сомалийского (сомалики), суахили и бог знает чего еще. Люди спорили, торговали, ссорились. Паломник хоть и был европейцем, но он был любознательным и жадно впитывал чужую культуру, культуру страны, в которой ему пришлось провести больше трех месяцев, – и месяцы эти, надо сказать, были нелегкими. Он видел африканцев разных – злых, разъяренных, пьяных или обкурившихся бумом, добрых и миролюбивых. Больше всего его поражало терпение африканцев, их особое чувство течения времени, осознание своей ничтожности перед временем и перед Богом. Они как бы говорили: вы можете нас убить, но вы ничто перед временем, и если у вас есть часы, то у нас есть время, и рано или поздно если не мы, то наши дети, внуки, правнуки изгонят вас с нашей земли, и мы будем жить так, как считаем нужным, молиться нашим богам и радоваться нашему урожаю. Он не понимал только одного: откуда взялась эта ненависть, ненависть глубинная, идущая из самой человеческой души, из самой сути человека – ведь они ничего плохого им не сделали, они сами выбрали этот путь – ненависти, резни и гражданской войны. И та женщина, на которую он сейчас смотрел, завернутая в ярко-красный бубу[33] высокая негритянка с лицом Рафаэлевой Мадонны, с ребенком, привязанным за спиной, и еще одним, играющим в грязи рядом, – разве для нее жизнь беженки лучше, чем то, что было до этого? Пусть даже на чужой плантации с самыми рабскими условиями…

Как бы то ни было – у него была цель. Цель, которую он должен был выследить и хладнокровно уничтожить, нанеся очередной удар в этой слишком затянувшейся войне, удар, который может стать в ней окончательным, а может и не стать. Он не мог отвлекаться по пустякам…

Примерно в тринадцать ноль-ноль по-местному очередь дошла и до него – самый пик жары. Он подошел со своими козами и мулами к таможенному посту с сомалийской стороны – большим, грубо сделанным казармам, бетонным заграждениям, разрисованным красными полосами и охраняемым чернокожими наемными солдатами – то, что говорили, будто весь народ Сомали поднялся на борьбу за свободу, было отнюдь не так. На посту, конечно же, были и офицеры, итальянские офицеры, но они в такую жестокую жару скрывались в казармах… Их долю подчиненные принесут вечером, по окончании смены.

В отсутствие белых заправляли черные. Одетые в удобную африканскую форму – шорты и легкая рубашка; тяжелые винтовки – в колониальных войсках в ходу были «Беретты-59» – сложены в казарме, у многих только пистолеты, у кого-то и их нет. Основное оружие для наведения порядка и для демонстрации власти – это короткие, отполированные до блеска долгим употреблением палки – дубинки и шамбоки. Шамбок – страшное африканское оружие, длинный хлыст из кожи гиппопотама, при ударе прорезающий кожу и мясо на полсантиметра, но управляться им могут немногие, поэтому кто не может – носят палки. В основном это оружие используется для того, чтобы отгонять тех, кто лезет на ту сторону без спроса – рядом полно беженцев, но для них граница закрыта. Карманы на форме оттопыриваются от денег…