Добрым словом и револьвером - Алексей Махров Страница 34

Вильгельм только кивнул и рукой усы свои расправил:

— Да, брат. И мы уже договорились с тобой, в прошлый мой визит.

— Верно, — государь ему в ответ. — Но, Вилли, ты не считаешь, что с тех пор кое-что изменилось?

Кайзер на стуле своем аж подпрыгнул, ровно не у стола сидит, а в седле, да на норовистом жеребце:

— Как?! Что изменилось?! Неужели ты, брат?..

А батюшка наш только рукой своей эдак вот махнул, ровно муху согнал:

— Ты удивляешь меня, брат мой, Вильгельм. Неужели ты обо мне такого плохого мнения, что решил, будто я откажусь от своих слов? Нет, я не помешаю тебе покарать галлов. Но вот вопрос: согласятся ли галлы, чтобы ты их покарал? За последний год изменилось многое.

— Что ты имеешь ввиду?

— Моя разведка доложила, что французы полностью перевооружили войска первой линии винтовками Лебеля, и через месяц-другой закончат перевооружать вторую линию. Но даже сейчас все французы вооружены магазинками Гра-Кропачека. А что у тебя? Маузер купил у Рукавишникова лицензию на винтовку только в позапрошлом году, так ты что ж, за полтора года успел всю армию перевооружить? А патроны? Ведь вы не захотели принимать наш малокалиберный патрон «6,35х45 Ру», кому-то в твоем военном ведомстве показалось, что он слабоват… Поэтому «Пищали» вы делаете под свой устаревший патрон на буром порохе. Соответственно и патронов у вас кот наплакал… И ручные пулеметы вы с таким патроном использовать не можете.

Батюшка ему так спокойно выговаривает, а Вильгельм-то голову всё ниже и ниже опускает. Конечно, не нравится ему, что государь его ровно глуздыря-несмышленыша уму-разуму учит…

— Я надеялся, Никки, что ты мне поможешь…

Государь только нос потер, ровно что-то на переносье поправляет. Привычка у него такая: как разволновался — обязательно нос трет. А потом спокойно так отвечает:

— Помочь? Помочь — это можно… — Помолчал, а потом, эдак, с ехидцей спрашивает, — И какую же часть Франции ты мне за мою помощь отдашь? Правда, я как-то слабо себе представляю, что я с этой частью делать буду? Колонии французские мне без надобности — больно уж они далеко, а что еще можно с тебя за помощь спросить? Деньги? Так, прости, Вилли, но ты не богаче меня. Не стану же я племянников раздевать…

Кайзер сидит, молчит, только усы шевелятся. А то! Умеет батюшка-государь вопросики задавать. Сколько раз бывало: сидит у государя, скажем, на приклад, князь Долгорукий, али Николай Христианыч, али еще кто из генералов. Говорят, говорят, говорят, а государь вроде как о чем своем размышляет — ровно как и не слушает. А потом вдруг — шарах! И вопрос в лоб: отчего ты, умный, порешил вот так, а не вот эдак? И — глядь! Сидит уже тот же Бунге, али их превосходительство Манасеин, потеет, и только рот молча открывает. Потом, ежели сообразит, что ответить, спорить начинают, а ежели нет, так государь только рукой махнет: иди и подумай еще. Вот и кайзер Вильгельм сейчас так же слова нужные ищет…

— Ники, а чего ты бы хотел?

— Хм-м… Вот это — деловой разговор. Ну, во-первых мне нужно знать: о какой конкретно помощи ты меня просишь. Только в этом случае я могу решить, что станет эквивалентным возмещением.

Ох, любит государь слова мудреные вставлять. Сказал бы попросту: скажи, мол, чего просишь, а я тебе отвечу, чего за то с тебя спрошу. Хотя, верно, так и нужно: пущай Вильгельм запутается. Глядишь, чего и поболе выторговать удастся. И то сказать: родня — родней, а добро-то у всех порознь.

— Я просил бы тебя, мой дорогой брат Ники, — эка завернул! — Я собирался просить тебя, мой драгоценный брат, предоставить моим войскам еще тысячу станковых пулеметов, двести полевых орудий «Московский лев», пятьдесят блиндированных мобилей вместе с экипажами, еще хотя бы сто тысяч винтовок и пять миллионов патронов. Разумеется, я готов оплатить все это по любой разумной цене.

— М-да уж, — протянул государь насмешливо. — Есть в русском языке такая поговорка: «Губа не дура». Так вот, милый мой брат: у тебя губа не то, что не дура, а просто-таки гений среди всех остальных губ. Теперь о том, что я реально могу тебе дать. Десять тысяч винтовок. Сто ручных пулеметов. Двадцать станковых. Две батареи тяжелых полевых орудий и десяток броневиков. И не обижайся, — он примирительно поднял руку. — Столько, сколько просишь ты — это примерно половина того, что есть у меня самого. И отдать тебе пятьдесят процентов своего оружия — прости, невозможно. Ну, кроме винтовок — этого у меня побольше. Но тоже еле-еле на свою армию хватает: на продажу, прости, нет.

Ну, про половину, государь-батюшка прилгнул, но все равно: знаю я, как у Ляксандры Михалыча на заводах трудятся. Пар из ушей идет, а все со Стальграда только требуют: «Давай! Больше давай! Еще давай!» Так что государь, ежели правду и не вполне оказал, но от жадности: нету её в ём, аки в черте — святости! Так что не от жадности, а для пользы Рассее-матушке…

Смотрю: кайзер прикручинился. Только недолго: государь его эдак по плечу хлопнул и говорит:

— Не унывай, Вилли! Глядишь, к лету у нас кое-что из техники и вооружения освободится. Может и подкинем тебе еще чего.

И вроде попустило кайзера — усы снова вздыбились, огонь в глазах появился.

— Скажи, брат мой Ники, так что ты потребуешь за эту помощь?

— Потребую? Брось, старина, какие могут быть требования между родственниками? — государь-батюшка улыбнулся так широко, что я понял: сейчас кайзера начнут раздевать. Может и не до исподнего, но штаны точно снимут. Дал государь знак Фильке Махаеву, так тот ему папку кожаную подает, а там стопка листов, на печатной машинке исписанных. Нетолстая, правда, стопка — где-то в полпальца. — Вот тут списочек у меня небольшой... Остров Корсика...

— Зачем он тебе, кузен? — удивился кайзер.

— Дык, братец Вилли, черноморские проливы мы захватили, оборону там построили. Теперь к нам в Черное море и мышь не проскочит... Хотя что это еще за мышь водоплавающая? — государь-батюшка коротко хохотнул. — Я хочу сказать, что в моем противостоянии с «лайми» пора переходить от обороны к нападению! А Корсика может выступать передовой базой Черноморского флота в западной части Средиземноморья. Есть просторная гавань Аяччо,