Камень - Борис Вячеславович Конофальский Страница 35

- Она говорит: «Васильев у вас не останавливался? Высокий такой, в шляпе и жёлтом респираторе». Ну, я сразу про вас и вспомнила, вы тут один в таком дорогом респираторе ходите. Заметный он у вас. Я ей о вас и сказала, но сказала, что вы не Васильев.

- А номер, в каком номере я живу, она не спрашивала?

- Спрашивала, я ей назвала. Она сказала, что подождёт вас, – Клава ищет глазами ту женщину по холлу. – Сейчас её здесь нет, наверное, не дождалась.

Горохов тоже осматривается; женщин в помещении всего три, вряд ли Клавдия может ошибиться. И тогда она спрашивает:

- А как эта бабёнка выглядела?

- Да как…, - толстуха вспоминает. – Да обычно выглядела. Пыльник, сапоги, на вид лет тридцать пять, может сорок, хотя нет, наверное, ей тридцать пять, лицо чистое, приятная женщина.

- Тридцать пять лет, лицо чистое, приятная…, - «Уж не Люсичка ли? Хотя Людмилу Васильевну можно было бы назвать не просто приятной, но и красивой; впрочем, у женщин свои представления о красоте и приятности», - думает уполномоченный и спрашивает: – А волосы? Волосы какие были?

- А волосы я не рассмотрела, прибраны были под платок.

Прибраны под платок? Люсичка не носила платков, шляпа, и всё, она своими светлыми волосами гордилась. И тут у Горохова появляется идея: «Может, сказать ей, что у меня в вещах кто-то копался? Проверить её реакцию. Может, она знает про это? Но что ей сказать? Что у меня украли окурок? Впрочем, пока она ведёт себя вполне естественно. Ладно, не буду пока ничего предъявлять, мне ещё тут жить пару дней».

В общем, он не стал говорить ей о вторжении в его номер. Дождь закончился, и народ стал покидать холл гостиницы. А уполномоченный к себе не пошёл, он заказал у Клавы местный шедевр виноделия – стакан десятипроцентной, сладкой водки, – нашёл место в углу и уселся поглядеть по сторонам, подумать. И у него было о чём подумать. Первый вопрос: кто за ним следит?

«Неужели это северные?».

Но тут же возникал следующий вопрос: почему взяли окурок?

«На кой хрен он им сдался?».

Ответа он не находил, а посему, допив жуткое пойло, которым в этих местах угощали женщин, он снова подошёл к Клаве и купил у неё карту Губахи и окрестностей. Как бы там ни было, кто бы за ним ни следил и что бы им от него ни было нужно, от слежки уполномоченный собирался отрываться. А для этого ему понадобится то, что он благоразумно попросил Кузьмичёва спрятать в окрестностях города. Он собирался откопать свой мотоцикл.

Вернувшись в номер и усевшись на кровать, Андрей Николаевич развернул карту и внимательно изучил то место, где парни Кузьмичёва должны были подготовить ему схрон. Он помнил координаты, переданные ему перед отъездом, и сразу нашёл нужную точку. Там была цепь камней.

«Длинный камень с заметным выступом, – вспоминал уполномоченный. Он водил по карте пальцем. – Это… юго-юго-восток. Восемьсот метров от старой водонапорной башни. Я её помню, помню…».

Он думал, что сегодня сходит туда вечерком перед закатом, посмотрит место, а заодно и проверит, попрётся ли кто за ним. Там места такие, что спрятаться им будет негде. Барханы, уж в барханах-то этим городским от него не скрыться. Да и следов на песке им не избежать.

А пока было время, уполномоченный решил поваляться на кровати, возможно, немного поспать. Что ни говори, а вчера он здорово вымотался в дороге.

***

Андрей Николаевич решил, что в этой неспокойной ситуации ещё один ствол лишним не будет. Он достал из баула пистолет. Стандартный «девятимиллиметровый» армейского образца. Это было вполне надёжное и достаточно мощное оружие, прекрасно подходившее для ближнего боя, хотя, конечно, и не такое эффективное, как обрез. Зато, в отличие от двустволки с обрезанными стволами, пистолет отлично укладывался в потайной карман левого рукава. Стоило поднять руку вверх, и он из кармана выпадал, удачно застревая на сгибе у локтя, потом, когда рука опускалась вниз, пистолет скользил по рукаву и при наличии навыка прекрасно укладывался в ладонь владельца. И если не ставить оружие на предохранитель и заранее взвести, из него сразу можно было стрелять. Неожиданно и эффективно. Тут, в городе, этот трюк мог оказаться полезен, и Андрей Николаевич решил им не пренебрегать.

Он дождался, пока кончится ливень, надел респиратор и вышел из гостиницы. Компрессор в респираторе заурчал, нагнетая отфильтрованный воздух, но даже через фильтры ощущалась большая влажность. Он машинально огляделся – нет ли кого рядом «не такого». Нет. И пошёл, перепрыгивая через лужи, а через пять минут уже был на главной улице Губахи. По ней не спеша прошёл до банка и уже на следующем перекрёстке свернул налево, на восток, и по улице, которую он вспоминал с трудом, пошёл дальше.

Дойдя до небольшой площади, а скорее, до следующего переулка, уполномоченный остановился. По улице, сильно хромая и таща за собою большую лопату, шёл скособоченный бот. В том, что это был бот, Горохов не сомневался, несмотря на то что это искусственное подобие человека сильно сдало, похудело, его некогда прекрасную смуглую кожу покрывали большие тёмно-серые пятна. Казалось, что теперь в этом существе нет и десятой доли той мощи, которой оно некогда владело. Конечно, бот ещё был способен на какую-то работу, но поднять мотоцикл и поставить его в кузов квадроцикла этой развалине было уже не под силу. А ведь Горохов сам был свидетелем такого. Но то было другое время и другие боты.

«Уже рухлядь. Не очень-то они, как выяснилось, долговечны. Интересно… Их специально так спроектировали, чтобы потребители всё время покупали новых, или пять-шесть лет – это их биологический предел?».

И тут уполномоченный резко обернулся: есть ли кто интересный сзади? Людишки за спиной были, были, в городе вообще стало заметно больше людей, но тех, на кого нужно было обратить пристальное внимание… таких на улице не оказалось.

Мимо протарахтел, разбрызгивая лужи на малых оборотах, квадроцикл, проехал рядом не спеша, но разве разглядишь, кто там за тёмными-то стёклами?

Горохов взглянул на часы… До заката сорок пять минут, ему до схрона тридцать-тридцать пять минут ходьбы. Нужно было поторапливаться, и он прибавил шагу. А тут ещё и райончик начался тот самый, который он не любил. Самые отвратные дыры, самые мерзкие кабаки, где торгуют не столько водкой, сколько полынью. Торгуют ею, не стесняясь. И люд здесь был