Василий Звягинцев - Скорпион в янтаре. Том 1. Инвариант Страница 36

— Скажи, Александр, ты жаждешь власти? Неограниченной власти, хотя бы такой, какая сейчас у Сталина?

— Ни в коем случае. Это я отвечаю на оба смысла твоего вопроса. И власти в том смысле, что ты имеешь в виду, не хочу, и у Сталина власть достаточно эфемерная, куда меньшая, чем воображается обывателю сейчас или историкам «послекультовской эпохи». Она, конечно, есть, но уж с очень малым количеством степеней свободы. Так что не власть меня интересует, а свобода…

— Изящно сформулировал. Та же самая неограниченная власть, только без накладываемых ею обязанностей и ограничений. А зачем?

— А зачем ты сбежал от своей должности? Увидел, что история ломается слишком круто и никак не хочет соответствовать «базовой теории»? Вспомнил апостола Павла, учившего, что зло неизбежно, но горе тому, через кого оно приходит в наш мир?

Он не был силен в богословии и понятия не имел, Павлу ли принадлежит данная сентенция или кому другому, просто следовал давней привычке уверенно ссылаться на авторитеты и, в случае необходимости, самому придумывать цитаты из классиков.

— Не совсем так, но близко. Сначала меня все-таки убили, не до конца, но почти. И, «воскреснув», я вдруг осознал, что лучшего момента соскочить с тележки у меня не будет. Мне вдруг разонравилось то, чем я занимался так долго и успешно…

— Не так уж успешно, если допустил февральский переворот и прочее. Я бы на твоем месте еще в январе-феврале семнадцатого рванул бы в царскую Ставку, убедил бы Николая вручить диктаторские полномочия на фронте Брусилову или, может быть, Юденичу, в тылу — Корнилову. И порядок. Тоже в обоих смыслах «порядок». Полгодика всего нужно было продержаться, и вот тебе победа в Мировой войне, успокоение народных масс, кое-какие реформы с дальнейшим процветанием…

— Много ты, Александр, по сравнению со мной тогдашним знаешь. Я ведь, не забывай, внутри единственной реальности живу, и год для меня сейчас только тридцать восьмой, будущего я тогда не знал и сейчас не знаю. Вот и выбрал путь, представившийся единственно верным. Будда не дурак был, теорию недеяния придумавший. Ни в каких жестокостях и зверствах я не замешан, жил спокойно и по меркам времени честно. Чувства добрые лирой пробуждал, тоже в рамках возможного, благо талант литературный в себе обнаружил…

— Тоже странно, — меланхолически заметил Шульгин. — Твои братья и сестры, как мне известно, многими способностями наделены, за исключением вот именно способностей к самостоятельному творчеству.

— Любые обобщения страдают ограниченностью. Талант, а вернее, способности открылись у меня, понятно, не лермонтовские и не пушкинские, скромненькие, прямо скажем, но совершенно отвечающие духу времени и запросам публики. Возможно, как раз в виде компенсации за отказ от всего остального прожил я последние двадцать лет в полном согласии с собственной душой. Приходилось, конечно, дурака валять, с властью и с остатками порядочной интеллигенции заигрывать, попеременно «верность платформе» и кукиш в кармане показывать, но в целом — нормально…

— Вот и заигрался. Разве нет? Ко мне-то зачем сейчас прибежал? Ехал бы в Аргентину, да и все.

— Почему именно в Аргентину? — неожиданно заинтересовался глубоко непринципиальным в свете общего направления беседы вопросом Юрий.

— А потому, почему и Троцкий с Бухариным туда же бежать собирались, если бы ты свое дело правильно исполнил. Далеко от всех центров мировой революции, никакая Великая война туда не дотянется, климат хороший, и, по крайней мере, в Буэнос-Айресе совершенно европейский антураж. К слову, сейчас там уровень жизни и ВНП повыше, чем в Германии. Сложности начнутся после Перона… В пятьдесят четвертом году и позже.

— Да… Может быть, ты и прав. Только я просчитал, что, раз ты здесь появился, побег в Аргентину можно отложить. Последние три года стало мне как-то нудно. Снова на приключения потянуло. И вдруг — ты. Подарок судьбы, нет?

— Или — знак, причем даже и мне неясно, с плюсом или минусом.

Шульгин не стал спрашивать нового приятеля, каким же образом коррелируется его якобы полная отстраненность от Игры со знаниями, то и дело демонстрируемыми. Соврет наверняка или даст объяснение, столь же достоверное и ложное одновременно, что заморишься разбираться. Само собой все прояснится, если и дальше предстоит общаться.

Он тут же и ответил, не дожидаясь вопроса:

— Наверное, время передышки закончилось. Я думал, что освободился с концами, а мне просто поводок отпустили на предельную длину. А сейчас подергали, указав, что почем на самом деле. Я так понял — твое поведение кого-то заинтересовало или раздражило. Понравилось или наоборот. Здешние резидентуры выведены за скобки или просто не могут с тобой справиться…

Помолчал немного, пожевывая губу.

— Позавчерашней ночью опять вывернулся. С двадцати шагов стреляли в спину, а ты уцелел. Ловкач…

— Кто стрелял-то? И зачем?

— Сие мне неведомо. Неудачный ход мастера или природная флюктуация. Боюсь, не скоро об этом узнаем. Так вот… Те, кому это зачем-то нужно, «разбудили» меня. Пробуждение, признаюсь, было неожиданным, но приятным. Все же мы созданы для другого, нежели мещанское прозябание, пусть и комфортное. Вроде как офицеру дают предписание, командировочные и сухой паек на дорогу, я получил пакет нужной информации, активизацию профессиональных навыков и выход на тебя.

Шульгин усмехнулся, вернул Юрию браслет, который больше был не нужен, жизненный ресурс шестаковского тела восстановился до очередного оптимума, щелкнул пальцами, подзывая официанта.

— Еще графинчик коньяку, и получше, чем прежний. Думаешь — выпили клиенты, так всякое дерьмо подавать можно? Смотри у меня! Скажу, кому следует, вылетишь, и в Мытищи в вокзальную забегаловку не возьмут!

Более пораженный тем, что клиент выглядел абсолютно трезвым после выпитого полулитра, нежели угрозой, Серафим унесся и вернулся не с графинчиком, а с запечатанной бутылкой армянского «ОС»[36], чтобы доказать.

— Смотрите, товарищ! Ничего лучшего не имеется. Напрасно обижаете, что даже и неприятно слышать. Но ведь и цена тоже…

— Про цену ты рабоче-крестьянской инспекции рассказывать будешь. А мы отдыхаем. Откупорь, налей, и свободен, пока не позову…

— Что же, Юра, так и поручено было сказать, что меня играют? Все остальное тоже? Зачем? Не знай я этого, меня играть еще проще было бы. В чем замысел на новой раздаче?

— Про замыслы ты не у меня спрашивай. Знаешь, у нас в «очко» играют с закрытыми картами, в Америке — с открытыми. И покер разный бывает.

— Ну да, слышал — «техасский». А все же? Тебя ко мне для чего подвели? Напарником, младшим партнером, чиновником для особых поручений или «смотрящим»? Излагай, пока бутылка не кончилась, потом я велю официантам такси вызвать и тебя на руках отнести. Сам еще задержусь. Для окончательной убедительности…

— Знал бы прикуп, жил бы в Сочи. Об истинной сущности происходящего знаю не больше тебя, а то и меньше. Велено предупредить, предостеречь, сориентировать, если угодно. И быть у тебя на связи, помогать в меру сил и возможностей. Улавливаешь, что получается?

— Чего же не уловить? Значит, в свою предыдущую бытность в роли аггрианского резидента ты точно так же бездумно выполнял инструкции, от кого бы они ни исходили? А ежели впадал в противоречие с основной задачей, как из положения выходил? Двойной агент, получается?

— Примитивно судишь. Я думал, ты глубже в теме находишься. Все мы одним делом занимаемся, что такие вот экземпляры, — он кивком указал на суетящегося в неприятной близости официанта, — что Сталин, что я и ты. Разница только в уровне информированности о своем подлинном положении на ступеньках лестницы. Рядовой соображает в масштабе отделения, капитан — роты, я, допустим, дивизии или корпуса, ты — фронта. Зато и «Тень войны» для нас с тобой куда шире. Доступно излагаю?

— Куда уж… Но давай наконец к конкретике перейдем.

Время шло к вечеру, в зале прибывало публики. Как заметил Шульгин, по преимуществу из числа редких тогда в Москве интуристов, сотрудников дипломатических и торговых представительств (для них наступало время обеда по западным нормам), нашей творческой интеллигенции. Посидеть, перекусить, выпить, перед тем как отправляться в театры, на концерты, иные мероприятия. Для них сейчас золотое время — их время, потому что советское чиновничество до часу, до двух будет приковано к своим кабинетам и телефонам. Сталинский график. Теперь Серафиму не до них, начинается серьезная работа.

— Не будет никакой конкретики. Ты со своими здешними друзьями и будущими помощниками встречался, много ты им по делу сказал? Вот и я. Будь в готовности, знай, что происходящее вокруг в большинстве случаев является совсем не тем, чем кажется. Поступай, как считаешь нужным, исходя из вышесказанного. Или никак не поступай, это равноценно. Я тебе смогу оказывать поддержку в рамках моих земных возможностей или — в тех, на какие расщедрится «Верховное командование».