Александр Зорич - Полураспад Страница 37

Отвечу как на духу.

Когдато в Дитятках у меня, тогда еще носившего дурацкую кликуху Сэнсэй, была девушка, которую я предпочитал именовать «телкой». Вот к ней я и ездил.

Очень и очень часто!

Я был беден, глуп, истеричен, чертовски самолюбив и самонадеян и водил транспортное средство разновидности «Жигули», купленное на паях с покойным другом Кнопкой за смешную сумму, равную стоимости одного обеда на двоих в киевском ресторане средней пафосности.

Телку звали Зоинька. Она была обычная деревенская деваха - рано созревшая, русоволосая, глупая, добрая и готовая безвозмездно подарить свою ласковую благосклонность первому, кто только об этом внятно попросит. Я попросил - дело было после дискотеки в Хорошево, куда меня обманом заманил Кнопка. Я попросил - и я получил. И еше раз получил. И еще. Мне самому не верилось, что так славно все складывается!

Мне было хорошо, и я ни о чем не задумывался. Не задумывалась и Зоинька. Мы собирали в лесах землянику, гоняли на антикварных великах «Десна», что квартировали на ее заваленной хламом веранде, и без устали занимались любовью.

Не задумывалась Зоинька, а потом вдруг взяла - да и задумалась.

- Сэнсэй, а когда мы поженимся? - спросила она однажды, спустя месяц после нашего знакомства.

Мы лежали как положено в фильмах про сельскую любовь - на душистом сеновале. Оба были в чем мать родила. Кажется, я жевал свою любимую жвачку со вкусом черники. Ночь пахла зверобоем и сладким козьим молоком. Над ухом зудела одинокая комариная самка.

- Что ты сказала, родная? - Я был так удивлен, что едва этой самой жвачкой не подавился.

- Ну мы же поженимся, так? - спросила Зоинька уперев пухлую ручку в мою слабо оволошенную грудь, заглянула в мои глаза своими васильковыми, ясными глазами, как бы ища подтверждения.

- Ну… Мнэ…

- Ну скажи мне, что мы поженимся!

- Как бы это сказать… Я еще не думал об этом… - начал увиливать я.

Я действительно об этом не думал… всерьез. Мне казалось, это абсурд - жениться, когда тебе двадцать.

Когда у тебя нет ни дома, ни денег, ни толковой работы, ни опыта, ни образования, ни, по большому счету, будущего. Однако, судя по тому, что рассказывала Зоинька, у них в поселке Дитятки никто не придерживался подобного рода замшелых предрассудков и не заморачивались какимто там «будущим». Все жили одним днем. А иные - так вообще текущей минутой. Как дзенбуддисты с их «вечным сейчас».

В общем, там, на душистом сеновале, я чтото такое мямлил, вполне в амплуа «все мужчины сволочи». А сам между тем думал, а с какого бодуна она задает мне такие провокационные вопросы? Нет ли под ними некоторых физиологических оснований?

Я осторожненько поинтересовался, старательно обходя эвфемизмами слово «беременность», «вотс ап виз ю герл», как говорит мой американский приятель Джереми. И убедился в беспочвенности своих опасений - Зоинька горячо заверила меня, что волноваться не о чем, что, мол, критические дни по расписанию и все такое. Я вздохнул с облегчением. Но опять задумался.

Крепче прежнего.

И результатом этих раздумий стало то, что я тут же повел себя как форменная свинья. Я удрал!

Уехал на два месяца к родителям в Витебск, сменил номер мобильного телефона, предварительно отправив Зоиньке сообщение: «Все кончено меж нами связи нет». По возвращении я снял новую квартиру, а точнее, новую каморку…

С милой мягкогрудой Зоинькой, что носила ситцевые платьица и «вьетнамки», не брила ног и говорила с трогательной деревенской растяжечкой, мы больше не виделись.

Вот такая вот поучительная история про то, как нормального пацана один намек на необходимость жениться, намек на «деточек», способен напугать до полусмерти и навсегда отвратить от неплохой, в сущности, девчонки…

Общие знакомые рассказывали мне, что через месяц после того, как я смылся в Витебск, смертельно обиженная на меня Зоинька уехала из Дитяток.

Одни говорили, что она удрала к отцу, который работал в Москве не то таксистом, не то крупье в какомто занюханном ночном клубе с подпольной рулеткой, мне уже никогда не вспомнить доподлинно.

Другие говорили, что она познакомилась с дальнобойщиком, который в местном кемпинге завис на две недели изза некстати украденных у него в роадхаузе «У деда Панаса» документов, и уехала с ним в его родной город Сургут…

В общем, так или иначе Зоинька в Дитятках больше не проживала. И просить прощения за свое вероломство - даже если бы я и решил это сделать - мне было больше не у кого. Не разыскивать же ее, в самом деле, через «Одноклассников»?

Однако каждый раз, проносясь по трассе мимо низенького крестьянского домишки с осунувшейся печной трубой и паршивыми вишнями в палисаднике, перед которым десятый год гнил остов какогото немецкого рыдвана, я вспоминал Зоинькины детские пальчики, розовые Щечки и влажные спотыкливые ласки. А значит, не сама Зоинька, так ее призрак в Дитятках всетаки жил…

Поселок Дитятки был разделен трассой на две почти равновеликие территории.

В той части, что была ближе к Периметру, жили рабы зонаиндустрии - сталкеры, их женщины, их малочисленные хилые дети, перекупщики хабара, паразиты, дегенераты, сектанты, кандидаты в военсталкеры, бывшие военсталкеры, туристы, бывшие туристы и прочие напрасные люди. Эта часть Дитяток называлась Хугор.

Ну а в другой жили немногочисленные крестьяне, их жены, их дети и прочие нисколечко не напрасные люди (в этойто части жила когдато с гуляшей матерьюпродавщицей и моя русоволосая зазноба).

Крестьяне в отличие от пролетариев зонаиндустрии жили вовсе не с Зоны, а с землиматушки. Работали в рыбоводческой артели. Сеяли рожь, ячмень и овес.

Сажали картошечку и огурцы. Словом, занимались тем, чем всегда и везде занимается фермерский люд от Новой Зеландии до Новой Земли. Эта часть Дитяток называлась ностальгически - Сельсовет.

Время от времени Сельсовет и Хутор враждовали.

И мужское население обеих партиций сходилось стенка на стенку на заднем дворе «нейтральной» придорожной пивной «У деда Панаса»…

Но в тот вечер в пивной было тихо - в ее ярко освещенной утробе я насчитал тричетыре согбенные над кружками фигуры. Судя по оплывшим позам, никто из пивнюков не был готов к рукопашной на свежем воздухе…

Когда я подошел к дому, точнее, строению номер один по улице Павлика Морозова, на небосводе как раз взошла луна. Это было очень кстати, учитывая тот факт, что ничего даже отдаленно похожего на уличное освещение в поселке Дитятки не прослеживалось…

Во дворе Гайкиного дома гулко залаяла собака.

«На цепи или нет?» - Мучительно вслушиваясь в ночь, я остановился.

К счастью, цепь наличествовала. И нарочито грозно звенела!

- Утипутипутичка! - прошептал я, свешиваясь во двор с полутораметрового деревянного забора.

Пес грозно заурчал. И изготовился к новой порции ругательств (мне с детства казалось, что собаки именно ругаются, когда вот так вот громко и заливисто лают!).

- Эй, потишепотише… Хозяйку разбудишь! - шепотом сказал я. - Вот, продегустируйка!

И с этими словами я бросил кабыздоху снотворную конфету, разработанную какимито здравомыслящими немецкими гражданами для борьбы с доставучими соседскими питомцами. Разработанную в соответствии с рекомендациями лучших немецких собаководов! Такую же конфету я всегда носил в кармане комбинезона на случай появления возле Периметра военсталкера с овчаркой (такое хотя и очень редко, но все же иногда случается)…

Гайкин пес быстро слизнул угощение своим длинным розовым языком. И глядя на меня, тюком повисшего на заборе, своими холодными голубыми глазами (это был песик породы хаски, хотя, конечно, нечистокровный), сел вначале на попу, затем положил голову на передние лапы и, повиляв напоследок своим хвостомкалачом… захрапел!

Я посмотрел на часы - прошла всего минута! Своего рода рекорд быстродействия!

Я метнул встревоженный взгляд в сторону дома - покосившегося, с заросшим лишайником серым шифером. Не зажглось ли где окно? Вдруг встревоженной лаем хозяйке захотелось «на двор», где чернел оконцем в форме сердечка сельский сортир? Тогда моя задача сильно облегчается - нужно лишь затаиться в кустах и Дождаться сонной хозяйки. Увы, от дома попрежнему веяло замогильным деревенским спокойствием.

Стараясь ступать бесшумно, я обошел дом со всех сторон, держа пистолет наготове.

Конечно, если бы в Гайкином доме наличествовала наружная сигнализация вроде моей «Весны3», она подняла бы тревогу уже раз пятьдесят или сто.

Но на наружную сигнализацию Гайка пожадничала, потому что была бедна и наверняка исповедовала модную в наших сталкерских кругах идеологию воинствующего временщичества.

Комнату, где спала воровка, я вычислил сразу - благо спален в доме было всего две.

И забраться в эту спаленку не составляло большого труда - вначале нужно было вскарабкаться на крышу сарайчика для садовоогородного инвентаря, затем, уже стоя на крыше, запустить руку в открытую по случаю летней жары форточку и отпереть окно изнутри. Ну и наконец, шурша тюлевыми занавесками, в это окно пролезть…