Владимир Березин - Путевые знаки Страница 37

Потом я разговорился с хозяйкой. Оказалось, что община жила здесь давно, со времени Катаклизма. Тут был дачный посёлок для небедных в общем-то людей.

Незадолго до Катаклизма они выстроили тут свои добротные дома, да так и не успели ими воспользоваться. Никто из богатых хозяев сюда не доехал и, видать, не доедет никогда. Поэтому здесь поселились несколько семей неформалов, бежавших из Твери.

Неформалы плодились и множились, сохранили привычки своих хипповских родителей и пламенную любовь к какому-то профессору, которому молились наравне со скандинавскими богами. Профессор, видимо, из Тверского университета был для них чем-то вроде Будды, только оставившим своё Писание. Имена этих божеств довольно смешно звучали для меня, но они сами к ним за двадцать лет привыкли. За двадцать-то лет и в Сталина, и брата его Кагановича поверишь, в этом я уже убедился.

Хозяйку нашего дома звали Лариса.

Лариса, Лара – это было прежнее имя, тут, в общине, её звали сложным именем, кончавшимся на «эль». «Она – девушка без возраста», – подумал я сразу. В подземельях женщины стареют по-другому, там всё другое. А здесь передо мной стояла женщина не то двадцати лет, не то сорока – всё из-за того, что она была такой подвижной. Носила Лара какой-то странный наряд, похожий на балахон, доходивший до щиколоток, только перехваченный под грудью каким-то руническим ремешком.

К этим рунам я относился скептически, но ни с чем не спорил. Если уж я сдерживался перед адептами Ночной красавицы, перед верующими, как в Бога, в Сталина и не спорил с буддистами Судного дня, то уж руническая вязь и кельтские молитвы меня точно не пугали.

Математика положили в отдельную комнату, где он лежал, тупо глядя в потолок. Мне очень не нравилось, что он даже не бредит. Я давно не испытывал никакой корысти в Математике и, уж конечно, забыл о его предложении о наградах и перемене места жительства. Это предложение мне сейчас казалось шуткой. Когда я о нём вспоминал, а вспоминал я о своей жизни до путешествия очень редко.

И вот Математик лежал, как маленький свёрточек, лишённый оружия и разлучённый со своим гроссбухом. Теперь я помогал выносить за ним горшок, а кормила его всё же хозяйка. Математик оброс седой реденькой бородой, а я каким лысым был, таким и остался.

Владимир Павлович поселился в соседнем домике, сразу взявшись там за несложный ремонт. Потянулись вязкие и сонные дни, давно настала зима. Я учил имена чужих богов и местных кумиров и скоро перестал путаться в именах, кончавшихся на «…горн» и на «…эль». Вера тут была затейлива, но от нас, чужаков, ничего не требовали, кроме как не смеяться над святынями.

«Трескучие»… Это слово катал я на языке, потому что помнил его из книг, а только сейчас понял, что оно означает, потому что стояли именно трескучие морозы, и деревья рядом с домами общины потрескивали. Звуки разрывались, и закладывало уши, особенно холодно было поутру, когда всё пространство занимал морозный туман, в котором льдинки, казалось, висели в воздухе. Солнце поменяло цвет, стало темно-красным. Снег был повсюду, и всё угловатое стало круглым.

Утром эльфы просыпались поздно и большую часть дня ничего не делали. Три лишних рта их, казалось, не особо напрягали. Я только было заикнулся, что могу починить им какой-нибудь прибор с проводами, как меня поставили на место. Электричества здесь не признавали, а жили в основном по солнцу.

Зима для обитателей посёлка была временем праздным, за исключением тех, кто работал в мастерских в основном по дереву. Этим я не подошёл и стал ходить к кузнецу. Кузнец, если его можно было бы описывать всё в тех же терминах, был не эльф, а скорее гном, как и я. Это был кряжистый мужик, годившийся мне в отцы и раньше работавший на каком-то тверском оборонном заводе.

Тут он жил с самого начала, и в общину его привела младшая сестра. Сестру он сначала шпынял за подведённые синим глаза и причудливые татуировки, а потом стал ей благодарен за спасение. Это был настоящий русский человек, готовый поверить почти во что угодно, а если увидел ласку, то и вовсе в любое. Прибейся он к нашим буддистам, так обрил бы голову и с таким же благоговением говорил бы о перевоплощениях принца из далёкой страны. Я нуждался в этот момент в друге, потому что Владимир Павлович удивительно глубоко ушёл в свою личную жизнь, будто, наконец, нашёл цель своего путешествия.

Это было логично. В конце концов, у всех были своя цель и мечта, а вот он был мне бескорыстным помощником. Я не мешал ему и не маячил перед глазами – оттого и искал другого собеседника. Математик был похож на овощ и говорил связные фразы от случая к случаю.

И вот я искал разговоров с кузнецом, чтобы лучше понять, как тут устроена жизнь. Я думал задружиться с ним, да как-то это не вышло… Далёк от меня был кузнец, спасибо и за то, что он пускал меня в кузню. Там я отрабатывал свой хлеб, поднося ему тяжёлые заготовки, раздувая мехи, а то и сам молотком стуча по оранжево-красной и жаркой железяке.

Меж тем всё, что меня окружало, носило печать экзотической веры. Притолоку в моём доме украшал эльфийский узор, старательно выполненный когда-то шариковой ручкой и фломастерами. Вооружены обитатели посёлка были в основном луками и длинными ножами, похожими на мечи. Ружей было совсем немного, и все больше охотничий гладкоствол, видимо, оставшийся от исчезнувших владельцев домов.

Мне объяснили, что отправляться в странствие за боеприпасами невыгодно и себе дороже. А снарядить самодельный патрон самодельной же дробью и своим порохом куда проще. Да и порох был для общины хоть и лучше электричества, но всё же тоже нечист. Не любили они огня, и даже кузнец для них был человеком, каждый день входящим в контакт со злой силой. Да и не нужно им, судя по всему, было огнестрельное оружие. Луками они действительно владели виртуозно, ничего не скажешь, но охотились, кажется, и во все больше с помощью силков, медвежьих ям и засад.

Боялись охотники только какого-то тотемного ежа, что жил на дальних пашнях, за болотами. Этот Ёжик с пашен был нарисован почти в каждом доме, где висели на стене лук и стрелы – как напоминание об охотничьих правилах.

Я часто ходил за водой, и снег под валенками скрипел, как музыкальный инструмент. Сначала я, признаться, боялся снега, от него резало глаза, но потом привык к яркой его белизне.

Несмотря на все свои руны, эльфийская община исправно ходила в русскую баню, и я с ними. Эльфы набивались в баню партиями, но без половых различий.

Нравы тут, как я сразу понял, были довольно вольными. Семьи плавно перетекали одна в другую, а дети бегали из дома в дом под присмотром взрослых, были они им родителями или нет.

Как-то, вернувшись раньше и раздеваясь в сенях, я смотрел на то, как Лариса идёт по тропинке, протоптанной в снегу к дому. Она возвращалась из бани, и было видно, как от лица поднимается пар. Когда она вошла в дом, то окна в комнате от её мокрых волос тут же затянуло рыхлым инеем. Пахло дубовыми листьями, берёзой и какими-то другими сектантскими травами. Мы, сев за стол как шерочка с машерочкой, обнялись без слов и принялись пить какой-то отвар, а перед этим, когда она накрывала на стол, наши руки сближались и на секунду оставались одна в другой. Миска или чашка ставилась на стол, и прикосновение оканчивалось, но я, в общем, понимал, что это естественный ход вещей и к чему идёт дело. Никакого другого чувства к ней, кроме как нежности, я не испытывал.

Прошло несколько дней, и наступило полнолуние. Это был новый опыт – я впервые смотрел на луну без ужаса, и вообще спокойно смотрел на ночное небо, не ожидая нападения.

Я спросил как-то этих эльфов, не боятся ли они мутировавшей живности, но они даже не поняли, о чём это я говорю. Они были на свободе и с таким счастьем!

Луна меня завораживала, и в лесной тишине мне слышались странные звуки. Я сказал Ларе, что слышу странные звуки в лесу. Мне было интересно, слышит ли она треск веток и движение животных по снежному насту. Она ничего такого не чувствовала, и я стал думать, что у меня галлюцинации. Но как-то я решил проверить место, откуда я слышал звук. Это было в километре от посёлка. Я пошёл туда днём и действительно обнаружил следы на снегу. Это был непонятный мне небольшой зверь, и следы были маленькими. Действительно, нормальный человек не мог слышать ничего на таком расстоянии.

Но кто сказал, что я нормальный человек? Никто этого не говорил. А теперь, в ночь полнолуния, я слышал чересчур много: потрескивания и шорох той природы, которая после Катаклизма жила без людей.

Этой ночью ко мне пришла Лариса.

Она сделала это просто, без всяких сомнений, и платье зашуршало, падая с её плеч. Тело Лары было почти фиолетовым в свете луны, и в залитой белым светом комнате было так светло, что я различал даже маленькие родинки, веером рассыпанные по спине.

Видны были все её татуировки на плечах, щиколотках и на спине: все в виде хитрых кельтских зубцов и змей.