Aruna Runa - Всё в дыму… [СИ] Страница 37

С перепугу даже прикатил в спальню кислородный баллон из лаборатории и изучил способы проведения экстренной трахеотомии, но ни то ни другое не пригодилось. Через неделю баллон перекочевал обратно, а Ди, пролиставший десяток атласов по человеческой анатомии и учебников по военной хирургии, при необходимости или желании мог бы, наверное, поработать в больнице врачом. Если в Крайме, конечно, сохранились больницы.

Орадио в автомобиле вещало о новом урезании пайков для "незащищенных слоев населения" и дополнительных обязанностях для "защищенных", что бы это ни значило. Ди так и не удосужился получше разобраться в иерархии современного общества, его вполне устраивала жизнь по схеме "работа – дом"… И почему родители так поступили? Разве он был им плохим сыном? Или, наоборот, настолько хорошим, что они до сих пор где-то ожидают от него каких-то поступков? Решительных действий?

Да пожалуйста! Собрав всю свою решительность, Ди выцарапался из зарослей можжевельника и направился к стене. Он бы использовал тень, если б в один из прошлых своих визитов к картине не выяснил, что формирование ее возле воронки требует неимоверного количества энергии. Ди слыхал от родителей об аномальных местах, где магнитные или еще какие-то поля мешали нормальному функционированию тени. Может, здесь как раз такое место? Тогда выпускать тень не рекомендуется – "во избежание быстрого истощения организма".

Он и не выпускал. Просто помедлил, осмотрелся и прошел к остаткам стены. Растяжку Ди заметил издалека – но лишь потому что специально искал. Рыжий Лев пристроил мину под самой картиной – там, откуда начинала виться нарисованная дорога. И так виртуозно пристроил, паразит, будто всю жизнь только этим и занимался. Хотя, да, он как раз признался, что выучился на минера… А орадио нынче вовсю зазывало народ в лагеря по тренировке охотников.

И это странно. Люди ведь не плодятся с такой скоростью. Откуда же взялись несусветные орды художников, о которых кричат в эфире? Если верить орадио, Тавропыль должен быть расписан светящимися красками сверху донизу. Завтра нужно бы съездить в город, разведать обстановку, оценить ситуацию собственными глазами.

Памятуя о том, с какой скоростью он настраивается на эту картину – или, напротив, картина на него, – Ди избегал смотреть на нее прямо. Скользя глазами по торчащим из стены обломкам кирпичей, он оглядел граффити боковым зрением и нашел ровно то, что ожидал.

Тень Дровосека растушевана по желтым кирпичам; у нее больше нет ни бликов, ни отсветов; алое сердце потухло, словно подернувшись золой. Выпал из шарнирных металлических пальцев топор, перестал выглядеть грозным. Рукоять его расколота надвое, а из трещины вырастает симпатичный душистый горошек.

Ди знакома эта трещина: точно такая же – на топоре Настасьи Филипповны, который уже месяц валяется в его спальне, на тумбочке возле кровати. И никто не видел поврежденного топорища, никто, кроме него и вторничной личности донны Лючии. Откуда бы знать об этой трещине художнику? И обо всем остальном – откуда?

Даже греи не могут предсказывать будущее, не умеют просчитывать поступки отдельных людей. Ну, кроме действий жадных правительственных кабинетов или взбудораженных лозунгами толп. И то – не всегда уверены в результате.

Он бы сказал, что это граффити – дело рук поселившегося в теле донны Лючии беса, если бы не ощущал иных энергетических нот и запахов, не улавливал нечто, заставлявшее его сердце пропускать удары, а кровь – закипать предчувствием. Все закончится, весь этот долгий и темный бред, все станет другим, лучше, – когда он отыщет художника.

Встрепенулась в груди невидимая роза, тряхнула листьями, соглашаясь, и снова гибко свернулась в клубок, задремала. Ди подумал о греющихся на солнце змеях, которых иногда замечал в самых глухих частях Резервации. Они так же расслабленно лежали и тоже выглядели мирно. Но окрепший цветок все чаще ощущался им как нечто опасное, чужеродное, затаившееся до срока. И эти шипы, которыми аметистовый стебель все больнее покалывает сердце… Кто ответит – зачем? Ди лишь догадывается, что дело в художнике, в картине…

Откровения Федора, принесенные им бумаги, родительские оговорки и недомолвки, собственные догадки и мысли – они сложились и тоже образовали свое полотно, не граффити – скорее, мозаику, и родившийся из кусочков рисунок проступал все яснее и четче. Но вот незадача: "Европотрошок" обезвредить нельзя. Сорванный колпачок, тронутый накольник – и конец.

Ди прищурился, разглядывая тонкие струны, паутиной пронизывающие травяные стебли у основания стены. Лев постарался на славу. Наверное, хорошо учился в своем лагере…

Да ведь и Ди – способный ученик. Ему, например, известно, что художники любят повторять свои картины, а кроме того – рисуют и на заказ. А еще – он прислушивается к чужим словам, пусть это всего лишь горячечный бред онемевшей домработницы, покалеченной нервно-паралитическим газом с запахом шоколада и одержимой бесом с невероятным именем Зиленцорн.

"Брось камень на дорогу". Воистину – камень. Воистину – на дорогу.

Еще чуточку решительности – и Ди швырнул нагревшийся в руке булыжник, целясь в дорогу, вымощенную желтым кирпичом, в самое ее начало. И одновременно – с огромным усилием – выпустил плотную тень.

Взрыв вырвал землю из-под ног. Проклятые мокасины снова заскользили, Ди замахал руками, пытаясь удержаться на ногах, не нарушая при этом структуру тени. И понял вдруг, находясь в облаке медленно оседающей ядовитой пыли, что никакое это не аномальное место: всю энергию вытягивало граффити. Не стало картины, исчезло и чудовищное напряжение, с которым приходилось формировать нужную тень.

"Картина-вампир, – думал он, ожидая, пока рассеется сладкий газ, закачанный в "Европотрошок" добрыми жителями ЗАД. – Картина-выход. Нельзя будет выпустить тень, когда откроется крысовина, нечем будет ее подпитывать. Значит, нужно подготовить место… Защищенное место, где художник примется за работу". А в том, что он непременно примется, Ди ни капельки не сомневался. Иначе – зачем он вообще нужен, остроглазый сокол среди бельмастых кротов?

**30**

Донна Лючия действовала Ди на нервы. Она ковыляла по дому, подволакивая то одну то другую ногу, и ухитрялась испортить все, к чему прикасалась. Или даже не прикасалась.

– Ты неспособен работать, – однажды не выдержал Ди, в очередной раз вляпавшись в мыльную лужу на полу. – Позови кого-нибудь другого.

Желтые миндалевидные глаза уставились на него с любопытством и каким-то подспудным ожиданием. Так смотрели школьники, попав в зоопарке к клеткам с обезьянами: что-то те выкинут?

– Зиленцорн, – Ди не терял терпения и надежды достучаться. – Я тебя прошу. Ты бьешь антикварную посуду, ты сжег в печи чугунок, ты совершенно не способен варить борщи и пылесосить, не говоря уже о плетении корзин или, там, тушении утиных грудок. Причем ты все умеешь, нужно только уступить это тело другим. И да, – он кинул взгляд на торчащий из кармашка блокнотик, – может быть, тогда к тебе вернется речь. Мне надоело разбирать твои каракули. Отдохни, Зиленцорн. Хотя бы неделю.

"Sie waren sprachlos", – накарябал тот в ответ, и Ди, разочарованно вздохнув, отправился заводить машину. "Потеряли они дар речи", как же! Он просто упрямится, непонятно зачем, и не хочет объяснить причину. Дом опять приходит в запустение – как уже было сразу после гибели родителей.

"Псевдогибели", – напомнил себе Ди, не замечая, как презрительно кривится его рот.

Но когда папа с мамой исчезли, Ди был подавлен, растерян, испуган, наконец. Сейчас все по-другому. Но оказалось вдруг, что он как-то утратил способность заниматься рутиной, что ли. Вот, к примеру, чистоту поддерживать – сложная, не по силам задача.

Поглощенный изучением документов из папки Федора и перебором научной литературы Ди целыми днями пропадал в домашней библиотеке. Делая вынужденные перерывы на еду или работу по дому, он не переставал мысленно анализировать чужие теории, подгоняя их под собственные наблюдения и выводы.

Концентрация поглощала все ресурсы, на остальное внимания не хватало. Ди забывал последовательность нужных действий, упускал мелкие детали и зачастую не мог припомнить элементарные вещи: чем моют полы или куда бросать ключи от машины, чтобы не терялись.

Вторничная личность донны Лючии воспринимала лишь прямые указания, причем исполнение каждого неизбежно превращалось в долгую драму и не могло похвастать удовлетворительным результатом.

А Ди и стряпня толком не давалась. Раньше хозяйством занималась мама, потом – шесть вменяемых личностей донны Лючии. Папа ввернул бы, что шесть – намного лучше семи, ибо четные числа сбалансированы и удобны.

"Сбалансированы и удобны", – повторил Ди вслух. Совсем как мальчики, маленькие и не очень, которым с детства вдалбливают в головы, что главное – держаться дома, во всем слушаться родителей, быть настоящим греем… Похоже, что-то из этого у Ди не получилось. А если подумать… ничего и не получалось никогда… словно постоянно чего-то не хватало… Почему так?