Александр Золотько - Оперативник Страница 37

— Каждый из вас подписал Договор. Каждый из вас получил уверенность и спокойствие вместо нелепой, несбыточной и обманчивой надежды. И только прочность, нерушимость Договора, подписанного от имени Дьявола, гарантирует вашу дальнейшую судьбу. Ваше существование до смерти и после нее. Если кто-то решится нарушить Договор в отношении врага, разве не сможет он нарушить его в отношение любого из вас? Вы этого хотите? — Круль подошел к краю площадки, присел на корточки, чтобы заглянуть в лица слушателей. — Вот ты? Или ты? А может, ты хотел бы такого для своих детей? Нет?

Люди попятились, пряча глаза.

— Он хотел произвести впечатление. Хотел сделать карьеру. Он полагал, что его простят, когда он приведет к нам новые души, спасет их от слепой надежды… Он надеялся… Нет, он был уверен, что его простят. И даже наградят! — Круль кричал, надсаживаясь, запрокидывая голову, набирая воздух и наклоняясь вперед, швыряя слова в толпу. — Он нарушил Договор. Он нарушил соглашение с той стороной, все еще охотящейся за журавлем в небе. Он поставил под угрозу ваши жизни. Но это ерунда. Мелочь, по сравнению с тем, что он поставил под сомнение, дал повод, возможность усомниться в самом главном, в единственном постулате нашей веры. Дьявол не врет! И его именем не врут.

Круль остановился, перевел дух.

— Я не могу спокойно говорить о таком. Я не могу спокойно видеть подобное предательство. Я не могу позволить и дальше жить такому предателю и преступнику. Вот это… — Круль поднял над головой несколько скрепленных листов бумаги. — Это — личный Договор Кауфмана. Его гарантия, подписанная Дьяволом. Смотрите все!

Листы вспыхнули, черная кайма охватила их сразу, язычки пламени поначалу были почти не заметны в солнечном свете, но через секунду набрали силу и цвет — багровый цвет Бездны. Еще секунда — черные хлопья упали на бетон возле Курта Кауфмана, прилипли к поверхности кровавой лужицы.

— Так будет гореть и он. Но превратиться в пепел ему не дано. Он будет гореть вечно. Будет вечно мучиться, извергать из своего предательского нутра крики боли, страха и раскаяния…

Круль повернулся к Кауфману, поднял над головой руку, и солнце отразилось в лезвии ножа, появившегося откуда-то в этой руке.

Откуда Круль достал оружие, не заметил даже Иван.

Круль присел, резко опустил руку, рванул ее в сторону. Тупой удар, влажный хруст. Крик боли.

Лезвие распороло живот справа налево, потом пошло вверх, рассекая брюшину до ребер.

Кауфман кричал, не переставая. Руками он попытался зажать рану, Иван краем глаза заметил, что пальцы левой руки выгибаются назад — сломанные суставы их не держат.

— Эти мучения, эта боль, которая ему сейчас кажется невыносимой и невероятной, — ничто, по сравнению с грядущей болью. С той болью, которая ему уготована Бездной и его предательством. Попытайтесь себе это представить. И попытайтесь запомнить. Закон восторжествует всегда. И для всех.

Заплакал ребенок в первом ряду, и вслед за ним заплакали дети в толпе.

— Никто отсюда не уйдет, пока он дышит. Никто не уйдет. Вы будете смотреть. Он не поверил закону. Вы тоже можете закону не поверить. Но поверите своим глазам и ушам.

Круль подцепил лезвием ножа внутренности Кауфмана, потащил наружу, Кауфман забился, засучил ногами, попытался перевернуться на бок, но Круль не позволил. Ногой он надавил на грудь преступника.

— Все видят? — громко спросил Круль. — Я не слышу! Все видят?

— Да… — выдохнула толпа.

— Все запомнят?

— Да…

— Хорошо… — Нож чиркнул Кауфмана по горлу, бывший Старший Администратор захрипел и через несколько секунд затих. — На этом я подвожу черту.

Нож, зазвенев, упал на бетон. Солнце отражалось в луже крови.

— Я больше ни на минуту не останусь здесь, — сказал Круль, отряхивая руки. — Я не стану мешать вам. Те, кто подумал, что я так быстро отпустил Кауфмана из жалости, ошибаются. Сейчас он уже испытывает куда большее мучение. Зачем мне было удерживать его здесь?

Круль поманил к себе пальцем одного из Младших Администраторов. Тот торопливо взбежал на возвышение.

— Тебя как зовут? — спросил Кауфман.

— Жак. Жак Гранже…

Круль вытер окровавленные руки о рубашку Гранже, похлопал его по плечу:

— Он будет исполнять обязанности Старшего Администратора офиса Службы Спасения Денницы. До тех пор, пока либо не пришлют сюда нового, либо не утвердят этого назначения. Извини, у меня нет знаков различия Старшего Администратора. Разве что…

Круль посмотрел на труп. Золотые значки на воротнике были залиты кровью. Шеврон на левом рукаве рубашки покойника поблескивал золотым шитьем.

— Возьми нож, отпори знаки различия, — приказал Круль и тихо, так, что услышали только Иван и Гранже, прошептал: — Или это сделает твой напарник.

Гранже наклонился, взял нож, спорол шеврон и разогнул зубцы на окровавленных значках.

— Все свободны, — крикнул Круль и махнул рукой, словно перед ним была не толпа людей, а птичья стая. — Кыш!

Люди бросились врассыпную, только трое в черных рубашках и секретарша остались возле лобного места.

— А что делать с телом? — спросил новый Старший Администратор, все еще держащий знаки различия на раскрытой ладони.

— Ты что, с ума сошел? — поинтересовался Круль. — Ты знаешь, что может случиться, если тушка будет гнить здесь? Заразу запустить хочешь? Я начинаю сомневаться в правильности своего решения.

— Мы уберем, — быстро сказал Гранже. — Уберем и зароем.

Круль прищурился.

— На свалке, — быстро добавил Гранже. — Среди мусора.

Круль кивнул:

— Молодец, быстро соображаешь. Я сообщу об этом.

На лице Гранже проступила улыбка, щеки порозовели.

— Иди, — сказал Круль. — Иди и не нарушай. А мне некогда.

— Может, руки помоете? — спросил Гранже.

— Пожалуй… — Круль задумчиво посмотрел на свои руки. — А то потом запекшуюся кровь из-под ногтей вычищать…

Младшие Администраторы умчались, а через несколько минут вернулись с ведром теплой воды, флаконом жидкого мыла и полотенцем.

Иван отошел в сторону и смотрел на море, пока Круль вначале мыл руки, потом, отфыркиваясь, умылся и утерся полотенцем.

— Все. Ухожу. И даже не просите остаться, — сказал Круль и двинулся, не оглядываясь, в сторону разделительной линии.

Проходя, хлопнул Ивана ладонью по плечу, Ивана передернуло.

— Да не пугайся, — засмеялся Круль. — Она уже чистая.

— Тебе это нравится?

— Что рука чистая?

— Что человека выпотрошил?

— А тебе-то что? Тебе жалко преступника, погубившего несколько душ? Тебя беспокоят наши внутренние разборки? Брось, Ваня! Не морочь голову ни себе, ни мне. Ты же не сожалеешь, что врезал мне в кабинете? Не сожалеешь. А ведь я провинился куда меньше, чем покойничек, — Круль вздохнул. — Будь веселее, Ваня. Сегодня и ты, и я — мы принесли много пользы своему делу. Ты — своему, я — своему.

Иван посмотрел на него и увидел, что лицо у Круля побледнело, а на висках выступил пот.

— Тебе хреново, Круль?

— Жарко. Я плохо переношу жару, — отрезал Круль.

— Понятно… — Иван помолчал, потом все-таки не выдержал: — Ты с самого начала знал?

— О чем?

— Об отце Василии, о Договоре?

— Откуда? Всеведущ только… Ну ты понимаешь. А я могу только выполнять указания начальства да работать головой. Время от времени.

Ветер, дувший к морю, сносил запах серы от Круля в сторону, и на мгновение Ивану показалось, что идет рядом с ним обычный человек. Уставший. Издерганный. Разочаровавшийся. Почти такой же, как Иван Александров.

— Как ты узнал о священнике? Ведь это ты сказал, чтобы я принюхался.

— Сказал. Понимаешь, Иван, — Круль протянул руку, собираясь похлопать Ивана по плечу, но вовремя сообразил и руку убрал. — Редко кто станет сотрудничать с Преисподней, не заключив Договор. А заключивший Договор начинает источать некоторое амбре… Вонять серой, если попроще говорить. Обычный человек не сможет этого скрыть. А в аромате ладана всегда так удобно было прятать запах серы… Всегда, заметь. Ты сказал, что в церкви сильно пахло, капитан сказал, что три месяца батюшка не выходит наружу. Что он скрывает? Ну не плохой же цвет кожи, в самом деле.

— Но ты знал, что тут… Догадывался.

— Да, — хмыкнул Круль. — Догадывался — то самое слово. Понимаешь, Иван… Когда в Преисподнюю попадает новорожденный ребенок… Из христианского поселка. Со всеми признаками крещения, безгрешный, но в аду… Тут возникает сомнение. Такое большое и неприятное сомнение. Ну ты же сам понимаешь, как все устроено. Не успели крестить — к нам. Успели — первородный грех сняли, ребенок нагрешить не сможет. Никак. А тут… Потом, через некоторое время, прибывает мама ребенка. В истерике, ибо хоть и грешила, но ведь была соборована, отпета и все такое… И тоже в Аду.