Игорь Николаев - Боги войны Страница 38

Кузьмич смотрит на меня, как на больного.

— Дурак ты, Зощенко. В самом деле не понимаешь или притворяешься?

Я смотрю на него, пьяными глазами хлопаю. Требую:

— Объясни!

Он подвигается ко мне:

— Да, Полигон — это такие консервы. Тут ты все правильно понял. Только не танки в консервы закатали. Совсем не танки.

— А что же?

— Тебя и меня, Зощенко! — Кузьмич повышает голос, ладонью по столу хлопает. — Людей. Героев. Всех нас — воевавших. Таких, как Шаламов, как Юрка Прохоров, как Димка Крылов. Это нас законсервировали, нас, а не танки!

— Зачем? — удивляюсь я.

— Да затем, что таких людей больше не делают, Зощенко. — Кузьмич перестает кричать, говорит тихо, устало и зло. — Танки там научились делать лучше, а вот людей — нет. Я шестьдесят лет слежу, что на большой земле происходит. Сердце кровью обливается, а я слушаю это гребаное радио и все жду, когда же нас наконец выпустят… — Он сжимает кулаки. — Вот что я тебе, Зощенко, скажу. Не осталось больше настоящих людей. Были они еще какое-то время — после нас. Но потом тоже сгинули. Так что мы — последние. Мы — консервы…

Андрей Уланов

ЗАТЯНУВШАЯСЯ ДУЭЛЬ

— Бронебойный!

Глухо лязгает затвор, хриплый выкрик «готово» растворяется в грохоте выстрела — и белый росчерк уходит вперед, туда, где между разрушенных домов ворочается угловатая серая туша. Попали? Дыма нет, значит, надо добить, добить чертову фашистскую суку…

— Вперед!

«Тридцатьчетверка» срывается с места, и тут же по ней один за другим стучат короткие злые удары, выбивая пригоршни броневой окалины. Банг! Банг! Банг! Танк, враз охромев, разворачивается вправо, движок глохнет, и сразу же откуда-то снизу, перебивая пороховой угар, тянет дымом…

— Осколочный!

В ответ ни звука, заряжающий сгорбился внизу. Электрика тоже сдохла, вручную не провернуть, мокрые от крови пальцы бессильно скользят по рукоятке поворотного механизма. И проклятая немецкая пэтэошка, почувствовав свою безнаказанность, продолжает всаживать снаряд за снарядом в неподвижную мишень. Банг! Банг!

— Мишка, вставай! — противно тянули над ухом. — Ну же… — Тут будивший решил сменить пластинку и командно рявкнул: «Подъем!» — Эффекта рявк не возымел, и он вернулся к прежней ноте: — Мишка, ну вставай же…

Голос был смутно знаком. Кажется, это был новый ординарец комбата, сержант из разведбата, словивший рукой пулю и упросивший врачей не отправлять его с таким ранением в тыл. Да, точно… а вот хрена тебе, сквозь сон подумал я, еще глубже укапываясь в полушубок. Гром не гремит, земля ходуном не ходит — значит, боя нет, фрицы не лезут. А все остальное пусть горит огнем — суточный марш да двухдневный бой из любого атеиста душу вынут.

— Мишка, кончай дурака валять…

— Да сбрось ты его с лавки! — заспанно буркнули откуда-то сверху. — Или с ведра окати, в сенях стоит.

— Стоит, как же… — откликнулся радист с лавки у окна. — Я спросонья сунулся, чуть палец не вышиб. Там за ночь целый айсберг вырос, без ледокола «Красин» ловить нечего.

— Тарищ лейтенант, вставайте же! Начальство вызывает.

— Ща… не ори…

Сев, я протер глаза — без особого толка, со светом в избе было неважнецки. Пару мутных стекол последний раз мыли, должно быть, еще в нэп, а то и вовсе при царском режиме.

— Чего стряслось-то?

— Комбат вызывает.

Едва я переступил через порог «штабной» избы, как спина, словно сама по себе, вытянулась в уставной стойке, а рука дернулась к шапке. За столом, кроме командира батальона, сидел, мрачно хмурясь, сам Батя!

— Тарищ комбриг, младший лейтенант Долин…

— Вольно! — оборвал меня Батя. — И эта… кончай глотку драть. Тут тебе не училище, в бою успеешь и оглохнуть десять раз, и наораться до потери голоса. Сколько у тебя в роте танков осталось? Три?

— Так точно. Два на ходу, один в ремонте.

— И надолго, — добавил комбат. — Там от фугаса башня по шву треснула, ну и внутри тоже… осколками. Там уже не чинить, разве что из двух один собрать.

— Второй — этот тот, который с «иголкой», из 21-й бригады, — это не было вопросом, Батя просто размышлял вслух. — А что со снарядами к ней?

— После выхода из боя оставалась треть бэка, все бронебойные, — ответил я. Добавлять о том, что пополнить запасы «57 мымы» снарядов «нет и неизвестно», как сказал зампотыл, смысла не было, Батя наверняка знает это не хуже меня.

— Треть — это сколько в граммах? — насмешливо спросил комбриг. — Десять, двадцать, тридцать? Ась?

Я замялся. В обычную «тридцатьчетверку» штатно упихивали почти 80 снарядов, а у «иголки» калибр поменьше, значит, к Лехе должно было влезть не меньше… хотя с Бати станется прям вот сейчас пойти проверить, и если…

— Ладно, проехали! — Комбриг махнул огрызком карандаша. — Падай на стул и смотри сюда. — Черный грифель перся в цепочку красных скобок. — Наш нынешний рубеж. За эти высоты нам цепляться зубами, когтями, а надо будет, хвосты себе отрастим, как зверь обезьян из Африки — но сойти с них мы права не имеем.

— Удержимся, товарищ полковник, — пробасил комбат. — Позиция хорошая, за водной преградой… погода, опять же, благоприятствует, с утра тучи висят, немец над ухом зудеть не будет.

— Да уж, зудеть… — Батя потер шею. — В первой роте вчера КВ прямым попаданием накрыло. Был танк — и сгинул враз… только вокруг воронки железяки перекрученные валяются. — Комбриг скрипнул зубами.

Значит, осталось три КВ, подумал я. Это если вчера других потерь не было. И семь «тридцатьчетверок». А два десятка бэтэшек можно даже не считать, в серьезном бою они сгорят за минуту. По сути, бригада за десять дней боев сточилась до неполного батальона… а немец как пер, так и прет, раз за разом вышибая нас с «хороших позиций», как за них ни цепляйся. И даже не хочется думать, скольких уже не увижу — а ведь в том разбомбленном КВ мог быть и Колька Цветков, с которым год в училище на соседних койках спали. Как у Гайдара было? «Только бы нам ночь простоять да день продержаться, а там и далекая на подмогу Красная Армия подоспеет». Только вот мы и есть эта самая Красная Армия.

— А теперь гляди сюда. — Батя сдвинул карандаш влево и зло ткнул в россыпь желтых квадратиков, едва не проткнув карту насквозь. — Деревня Козлище. Вчера вечером немцы выбили оттуда полк 6-й кавдивизии. Какими силами — неизвестно. Этих, — комбриг, не удержавшись, ввернул пару сочных эпитетов, — буденовцев до сих пор по лесам собирают, но танки вроде были.

— Да им за танки любая блоха с мотором сойдет, — усомнился комбат. — Сколько раз уже бывало: «танки прорвались, танки прорвались», а как до дела дойдет, там или полугусеничник вшивый с парой бронемашин, или вовсе мотоциклисты.

— Может, и так… — задумчиво кивнул Батя. — А может, и по-другому. — Черная линия потянулась от квадратиков, зигзагом обошла красные скобки на холмах и пересеклась с ниткой шоссе в паре сантиметров от надписи «п-к Ледница». — Вот и смекай… И ты тоже, лейтенант.

— Могут выйти к нам во фланг и тыл. Но… по полям? Да и речушка тут… — с сомнением произнес комбат. — Была бы хоть какая-то дорога…

— А ты думаешь, немец только по дорогам и умеет воевать?! — неожиданно вызверился Батя. — Ну, люди… вашу ж машу! С июня их с флангов обходят да в кольцо берут, с июня! Сколько еще запрягать будем, год?! Два?! До самой Москвы уже прозапрягались!

Комбат, явно не ожидавший такой вспышки, пристыжено молчал. Впрочем, и сам Батя, спустив первые пары, не был настроен продолжать разнос, да еще в присутствии младших по званию.

— Есть там дорога, — почти миролюбиво произнес он. — Лично убедился. По карте нет, а в натуре наличествует. И брод через ручей. Балычев тут поспрашивал одного деда, тот говорит, машины не пройдут, а трактора через тот брод гоняли. Ну а где трактор, там и танк.

— Брод… — Комбат, растопырив пальцы «козой», шагнул ими от деревни до речушки. — Километров шесть будет. Ну а рации на танках сам знаешь какие. В донской степи еще бы доорались, а среди этих перелесков… что есть эта шарманка, что нет ее. Может, выдвинуть в ту сторону дозор с телефоном? А в деревне резерв, если что, сманеврируем.

— Толку с твоего «в ту сторону»? — проворчал Батя. — Они ж могут и не сюда двинуть, а сразу к Новомихайловке. Или вдоль речки во фланг выйти. Не-е, встречать их надо как раз тут, у брода, пока не расползлись. Его им точно не миновать, ни при каких раскладах.

Теперь даже я сообразил, к чему клонит Батя и зачем вообще меня вызвали в эту избу. Хотя комбат наверняка понял это еще раньше, просто идея лишиться сразу двух «тридцатьчетверок» ему, как говорит мой шибко грамотный радист, «совершенно не импонировала».