Шестнадцать способов защиты при осаде - Том Холт Страница 39

Нет гарантии, что они действительно работают, сказал я себе. Враги могли только закончить их строительство, предварительно собрав детали на месте и только доставив их сюда для сборки, так что, скорее всего, их не тестировали. Не опробуешь – не докажешь; совсем как наши катапульты. Тем временем Айхма лежала на столе в «Собачьем дуэте» и, возможно, умирала. А я не мог быть рядом с ней.

Я услышал голос Менаса над левым ухом:

– Что теперь?

Я попытался собрать мысли в кучу.

– Уберите нашу артиллерию со стены, прямо сейчас. Если эти штуки сработают и в стене будут бреши, мы не можем позволить себе потерять ни одну единицу оружия. Да, и приведите сюда каменщиков. Нам понадобится укрепленный редут вокруг каждой нашей катапульты. А потом мы снова их поднимем.

Всего-то.

– Сделаем, – отозвался Менас. – Толщина?

– Что?

– Сколько рядов кирпича положить в редут?

У меня засаднила голова.

– Ох, я понятия не имею. Столько, чтобы выдержать прямое попадание снаряда из требушета. Если требушеты вдруг сработают.

В этот момент я услышал шум, скрип и свист. Это все не прозвучало зловеще – лишь заставило меня поднять глаза. Ничего не было видно поначалу; затем, с такой силой, что каменная кладка, на которой я стоял, задрожала, что-то ударилось о стену.

Менас споткнулся, схватил меня за плечо, чуть не опрокинул. Я помог ему встать на ноги. Последовал второй залп – понятия не имею, близко попал или далеко, но от него мы оба рухнули на колени.

– Что это за чертовщина? – крикнул я, потом – крикнул что-то еще. И вдруг пролился самый настоящий дождь из камней. Один просвистел в дюйме от меня. Менас стоял в футе от меня, не больше, и голова его с левой стороны будто взорвалась. Я мельком увидел осколки кости, кровь, считал с нетронутой правой части лица озадаченное выражение – а затем вал в трех футах слева от меня развалился. Что-то коснулось моего лица, как крыло птицы или язык коровы – то же самое грубое ощущение, только очень быстрое. Я поднял руку и увидел на ней кровь. Песок, дошло до меня; песок, летящий с такой скоростью, что содрал кожу с моей щеки.

– Ложись! – крикнул кто-то. Я не шелохнулся. Мозг все еще силился наверстать все упущенное, ибо ничто, казалось, не имело смысла. Затем кто-то – понятия не имею кто – бросился на меня сзади и потащил вниз. Он прикрывал меня, когда нас настиг следующий залп, и я почувствовал, как его кровь залила мне одежду и потекла густыми струями, как растаявший лед, только очень теплый, по моему лицу и шее.

Я понял, откуда взялся этот ступор. Обычно, когда кто-то говорит «я был напуган до смерти», этот кто-то ни хрена не знает, что это на самом деле значит, да и значит ли в принципе что-нибудь. Поверьте, я теперь знаю точно. Стоишь столбом, будто к месту примерз, или связан по рукам и ногам, или тебя окунули во что-то расплавленное и оно остыло и стало твердым как камень. Так застывает мертвое тело, и если вы попытаетесь его выпрямить, то скорее сломаете кость, чем заставите повиноваться лишившиеся гибкости суставы и сухожилия. В глаза мне набился песок, и я даже не мог поднять руку и стряхнуть его; я прикусил губу до крови – и языком шевельнуть не мог, чтобы сплюнуть кровь. А залпы все шли и шли – один за другим. В глубине сознания внутренний голос вещал – спокойно и слегка укоризненно: а так ли воспринимали это солдаты, оказавшиеся прямо на пути наших каменных шаров? Замирали, не в силах бежать? Что же хуже, объективно говоря: когда половина твоего лица срезана летящим осколком или когда все твои кости и кишки раздавлены, превращены в фарш?

Какой-то дурак, какой-то безмозглый идиот, напрочь лишенный такта, волок меня прочь за ногу. В любую секунду залп мог повториться – и его разорвало бы в клочья лишь из-за того, что он попытался меня спасти. Будь у меня сила в ногах – я бы ему залепил по самоотверженной роже. Но полоумный и так вдруг поскользнулся, моя голова обо что-то ударилась, я ощутил самую сильную боль за всю свою жизнь – и свет померк, как будто над головой затянули мешок.

* * *

Я открыл глаза. Они сухо болели; я потер их, но это не помогло. Я различил лицо надо мной – большущее, позолоченное, овальное, со взирающими на меня сверху вниз большими печальными глазами и маленьким, слабовольным ртом. Да это же Святая Скорбящая Мать. Я находился в Дворцовой часовне – обители тех древних мозаик, по которым все время прохаживаются молоточки реставраторов.

Какие-то еще два лица нависли прямо надо мной. Из них одно принадлежало идиотскому Фаустину, а второе – Трухе, плотнице. Голос, который я не узнал, произнес: «Теперь с ним все будет в порядке», и по тону сказанного было совершенно очевидно, что у говорящего еще много всяких хлопот помимо меня.

– Спасибо, – сказал Фаустин и серьезно посмотрел на меня. – Как чувствуешь себя?

И тут я вспомнил. Похожие ощущения испытываешь, когда стоишь над обрывом и понимаешь, что сейчас шагнешь.

– Как она? – прошелестел я севшим голосом. – Еще жива?

Фаустин нахмурился не понимая, о чем я.

– Пойду узнаю, – сказала Труха и куда-то удалилась.

– У тебя на голове огромная шишка, – сказал Фаустин, обращаясь ко мне как будто к восьмилетке – разве что люди не говорили со мной так, когда мне было восемь. – С тобой все будет хорошо, если немного побудешь в покое. Не перенапрягайся, – быстро добавил он, когда я попытался заставить губы шевелиться. – Бомбардировка остановлена, сейчас мы оцениваем повреждения. Всё в порядке.

Говорить нормально я не смог, но руку кое-как поднял. Ухватив Фаустина за ухо, я притянул его голову к себе, чтобы он мог меня расслышать:

– Она все еще жива?

Он высвободился из моей хватки. Рука, разжимавшая мои пальцы, казалась сильной как десница Божья; должно быть, я пребывал в ужасном состоянии, раз так.

– Прости, но ты, по-моему, бредишь. Это нормальная реакция – тебе, я повторяю, по голове прилетело. Ты скоро поправишься, обещаю.

Хорошо, хоть Труха меня поняла и отправилась выяснять. На лучшее мне надеяться не приходилось. Вздохнув, я сложил руки на груди и закрыл глаза.

– Уходи, – сказал я Фаустину и притворился, что засыпаю.

(Потом,