Александр Марков - Там, где бродит смерть Страница 39

Немцы были уже так близко, что второй пилот смог бы различить лица, но он видел лишь их нижнюю часть: губы, скулы, подбородки, а верхнюю закрывали стальные каски. По форме они напоминали пробковые колониальные шлемы, дополненные очками с пластинкой на носу. «Им бы еще плюмажи из страусиных перьев», — подумал второй пилот, но эта мысль проскочила где-то на краю сознания.

Пулемет взбесился, он вырывался из рук пилота, больно бил его в плечо. Горячие гильзы сыпались под ноги и катались по полу кабины. С каждой минутой гильз становилось все больше. Непонятно, почему ни одна из них еще не попала Левашову за шиворот. Или все-таки попала, а он никак на это не отреагировал?

Второй пилот молил бога, чтобы пулемет не заклинило. Он уже оглох и не услышал, что огневая точка, расположенная на верхней части аэроплана, тоже заработала. Он сильно прикусил губу, вскоре по подбородку потекла кровь и закапала на воротник куртки. Он едва не втянул голову в плечи, когда «Альбатросы» пронеслись над «Ильей Муромцем» так низко, что казалось, они могут коснуться его колесами.

Русский аэроплан был сейчас таким же неповоротливым, как и поезд, прикованный к железнодорожному полотну. Его можно расстреливать как в тире, заранее зная, куда он двинется дальше, спокойно прицелиться, дождаться, когда он сам доползет до мушки и нажать на гашетку. Пули пробили топливные баки, но керосин не воспламенился, а каучуковое покрытие баков затянуло пробоины, так что топлива вытекло совсем немного.

Немецкие пилоты перезарядили свои пулеметы. «Альбатросы» зашли на вторую атаку. Они будут делать это вновь и вновь, пока «Муромец» наконец-то не упадет, или до тех пор, пока русские не собьют все немецкие аэропланы.

Нагревшийся ствол пулемета обжигал второму пилоту ладони, но он этого не замечал, как не заметил и боли, когда одна из пуль ударила его в плечо, а другая оторвала маленький кусочек уха и глухо, недовольно впилась в стенку кабины позади него. Он лишь раздраженно сморщил губы, почувствовав толчок, а потом закричал от радости, увидев, что наконец-то попал. Немец судорожно схватился за грудь, нагнулся к приборной доске. Теперь его не было видно. «Альбатрос», словно получив солнечный удар, разучился ориентироваться в пространстве. Ему нужна была опора, чтобы немного передохнуть. Он нарушил строй, стал заваливаться на правое крыло, подставляя небесно-голубое брюхо. Казалось, что оно такое же мягкое и беззащитное, как брюхо акулы. Нужно лишь увернуться от острых зубов, поднырнуть под нее и ударить ножом. Но у второго пилота уже не хватало угла обстрела, и как он ни выворачивал свой пулемет, пули уходили все дальше и дальше за хвостовым оперением «Альбатроса». Ему оставалось лишь провожать немца взглядом, едва сдерживая слезы. Внезапно в самом центре нижнего крыла «Альбатроса» образовалась пробоина. Она росла на глазах, зазубренные края ее расширялись, точно крыло вскрывали консервным ножом. Штурмовик за бортовым пулеметом «Муромца» расстреливал немца, как на учениях, всадив десяток пуль прямо в яблочко. Не было никакого сомнения в том, что часть из них досталась пилоту, и теперь немец точно был мертв. «Альбатрос» перевернулся, сделал бочку, будто хвастался, что сбил неприятеля, но это было неправдой. Он так и не сумел закончить маневр, сорвавшись в штопор. Через несколько секунд «Альбатрос» стал отмечать свой путь дымным следом, а зрелищем того, как он рассыпался, ударившись о землю, мог насладиться лишь штурмовик за хвостовой огневой точкой.

— Мы сбили его! — шептал второй пилот.

— Что у тебя с головой? — спросил его Левашов, на миг оторвавшись от приборов.

Второй пилот недоуменно посмотрел на Левашова. Потом почувствовав, что по левой щеке стекает что-то липкое и скользкое, он вздернул руку к уху, скривился от боли, поднес окровавленную ладонь к глазам и наконец ответил:

— Зацепило, наверное. Но не сильно.

— Перевяжи.

Второй пилот наскоро обмотал голову бинтом. Он спешил. Руки плохо слушались его. Повязка получилась неаккуратной, со временем она могла сползти на глаза.

— Теперь мы с тобой очень похожи, — пошутил он.

— Точно. Как близнецы, — согласился Левашов.

Среди немецких авиаторов ходили легенды о том, что «Муромцы» обшиты броней, впрочем, они вряд ли сами верили в эти слухи, поскольку ни один двигатель не поднимет бронированного монстра в воздух. Они знали, что у русского бомбардировщика есть всего два уязвимых места: пилотская кабина и двигатели, в остальные сколько ни стреляй — все будет без толку.

Сейчас в салоне русского аэроплана был почти ад, но без огня, лишь воздух наполнился едким дымом, который разъедал глаза, поэтому было трудно рассмотреть, кто из штурмовиков стонет на полу. Не устраивать же специально для этого перекличку.

Второй пилот вновь увидел перед собой красные, налившиеся кровью глаза, от которых протянулась огненные плети, но они прошли далеко в стороне, ударив по крылу и выбив на нем барабанную дробь. Двигатель по правому борту зачихал, захлебнулся, словно проглотил слишком много керосина и уже не мог его переварить. Он сделал последнее отчаянное усилие прокашляться, прочистить горло, но было уже слишком поздно. Двигатель заглох, хотя пропеллер по инерции крутился, наверное, еще с полминуты, а потом среди остановившихся механизмов появились язычки огня. Они выбрались из-под кожуха и, взобравшись на его верх, пробовали дотянуться до верхнего крыла, но ветер пригибал их, и максимум, чего огню пока удавалось добиться, это перерезать растяжки сразу за двигателем. Нижнее крыло после этого заскрипело, затрещало, казалось остальные растяжки, не выдержав лишней нагрузки, лопнут, а крыло отломится от корпуса и рухнет вниз вместе с двумя двигателями, один из которых все еще продолжал исправно работать. Аэроплан стал рывками снижать высоту.

Второй пилот кубарем скатился вниз, едва не упав на спину Левашова. Тот, склонившись над рулем, пытался выровнять аэроплан. Второй пилот, как только выпрямился, хотел уж броситься прочь из кабины, но что-то в позе Левашова показалось ему странным. Авиатор опирался на штурвал, повиснув на нем всем телом, словно искал опору, а иначе свалился бы на пол. Он уже ничего не видел. Его зрачки закатились, а в белках появились красные крапинки от лопнувших кровеносных сосудов. Маленькая дырка на кожаной куртке. Ее края уже пропитались кровью. Левашова ранило в грудь. Он терял сознание. Дыхание с хрипом и клокотанием вперемежку с розовой пеной вырывалось из его горла.

Второй пилот толкнул ногой дверь в салон. Здесь, несмотря ни на что, было куда как прохладнее, чем в машинном отделении паровоза или крейсера. Взгляд авиатора наткнулся на тело, лежавшее на полу. Штурмовик все еще был жив. Его вытянутая вперед рука скребла по дереву, оставляя на нем царапины. Из дыма возникла фигура Мазурова.

— Под лавкой огнетушители! — закричал пилот. — Нужно погасить двигатель. Я не могу: Левашов тяжело ранен.

Мазуров кивнул, показывая, что все понял. Завизжали пулеметы по левому борту «Ильи Муромца». Внезапно аэроплан качнуло. Пилот пошатнулся, и чтобы не потерять равновесие, ему пришлось судорожно схватиться за дверной проем. «Муромец» стал заваливаться на нос, как корабль, получивший большую пробоину, через которую в трюм вливается вода.

Левашов сполз с кресла, опустился на пол, руки его все еще висели на штурвале, но аэроплан уже не слушался пилота. Пол в кабине сделался скользким от крови, да еще он наклонился, и ходить по нему стало так же непросто, как по ледяной горке. Чтобы сделать хотя бы шаг, второму пилоту приходилось держаться то за стены, то за кресло. При очередном толчке, он проехал по полу как по катку и остановился, лишь ударившись грудью о приборную панель. Казалось, что он получил по грудной клетке удар металлической булавой, оставившей после себя глубокую вмятину. Теперь потоки воздуха, попадавшие в горло, цеплялись за какие-то препятствия, как вода в реке, обтекающая заросшие корягами берега. Но если не делать резких движений, боль не очень давала о себе знать. Второй пилот не пристегнулся к креслу, и в этом была его ошибка. Он понял это чуть позже. Все приборы покрывала липкая кисловато пахнущая пленка. Пилот застонал от напряжения, когда попробовал что-то сделать с рулем. Какое там. Элероны и компенсаторы будто заржавели и без смазки не могли повернуться даже на долю градуса.

Тем временем пламя добралось до обшивки верхнего крыла, слизнув ткань и фанеру, прожгло его почти насквозь. Огонь разгорался.

Однажды Мазурову пришлось бежать по крышам вагонов поезда при скорости около ста километров в час, при этом он даже перепрыгивал с вагона на вагон. Страховки у него тогда тоже не было. Но двигаться по крылу летящего аэроплана, который постоянно вздрагивал, как в конвульсиях, было неизмеримо сложнее. Он встал на четвереньки и пополз вперед, одной рукой подтягивая следом баллон огнетушителя. Ветер уносил языки пламени назад, точно причесывал их. Они практически не отклонялись в стороны, так что сбоку к двигателю можно было подобраться довольно близко, не очень рискуя обгореть. Мазуров обнял левой рукой стойку, а правой приподнял огнетушитель и ударил его головкой о крыло. Его руку немного откинуло назад. Баллон чуть не выскользнул из пальцев, а прежде чем пена наконец-то попала на горящий двигатель, она густо с ног до головы обдала Мазурова. Он закашлялся. Пена была липкой, как затхлая болотная тина, но пахла гораздо отвратительнее.