Олег Синицын - Небо Страница 4

Из всей обстановки квартиры мое внимание больше всего привлекал умывальник. Отделанный ореховым шпоном, с двумя массивными беломраморными плитами, уютными узкими ящичками и педалью, умывальник был еще и моей любимой игрушкой.

Я полюбил этот умывальник еще до того, как маме подарили книжку Корнея Чуковского с его знаменитым Мойдодыром, полюбил его за педаль, нажимая которую можно было регулировать струю воды из крана. Может быть, именно благодаря такой конструкции умывальника я стремился почаще мыть руки, это вошло в привычку и сохранилось на всю жизнь.

Вторым любимым предметом домашней обстановки был громадный, чуть меньше кровати сундук, стоящий у печки рядом с моей кроваткой.| Сундук был окован сияющей лаком желто-оранжевой жестью и позолоченными полосками, переплетающимися в сложный рисунок из треугольников, ромбов и квадратов. Он играл роль моего детского стола. При движении по нему игрушечных трамвайчиков и паровозиков возникал шум, который был слышен у соседей за стеной.

Но лучшим местом для игр был, конечно, идеально гладкий, без единой трещинки, или заметного шва дубовый паркет в гостиной. Паркет не натирали, а мыли, как некрашеный деревянный пол, после чего он становился темным, как мореный дуб и, высыхая, постепенно светлел. Невозможно подсчитать, сколько пар чулок я порвал, ползая на коленках по этому паркету.

Дом отапливался дровами. Печи, выходящие в комнаты, были облицованы белым-белым изразцом. Я любил сидеть у топящейся печи и через приоткрытую чугунную дверцу смотреть, как завивается в колечки березовая береста, как шипит смола и потрескивают поленья. А потом появлялась наша Аннушка с ведром воды и длинными щипцами бросала прогоревшие головешки в воду. Головешки шипели, как злые змеи и испускали дух.

Я очень любил свой дом и потом, когда мы переехали в новую квартиру, он мне часто снился.

Детские болезни

В раннем детстве я часто болел бронхитом. Когда начинался кашель, родители посылали Аннушку за нашим»«домашним врачом» в дом напротив. Там жил знакомый родителей, глазной врач Вицинский.

Это был среднего роста, папиного возраста человек с бородкой и приятным внимательным взглядом. Он садился на стул против окна, ставил меня между колен, выслушивал деревянной трубкой, хранившейся в разобранном виде в футляре, потом одевал на лоб круглое зеркало с дырочкой посередине и обследовал мои горло и нос. Мама стояла рядом с чайной ложкой и полотенцем. Ложку черенком совали мне в рот а полотенцем доктор вытирал обслюнявленные мною руки.

Потом, сидя за папиным письменным столом, доктор выписывал рецепт и давал устные наставления маме. Как и мой бронхит, лекарства и наставления не отличались разнообразием, и я уже знал наперед, что опять буду пить сладкую микстуру с загадочным названием «Петрусин», а мама будет растирать мою грудь я спину вонючим скипидаром и перепеленывать мое тело крест-накрест теплым и колючим шерстяным платком.

Когда я пошел в школу и начал приносить домой весь набор детских болезней, ко мне стали приглашать известного в городе еще с дореволюционных времен детского врача Залкинда, жившего неподалеку.

Если он приходил днем в отсутствие родителей, мама оставляла конверт и поручала мне передать его доктору, сказав сперва спасибо. Боясь забыть мамины поручения, я выполнял их сразу же по приходу врача, после его стандартной фразы: «Ну-с, так на что мы жалуемся, молодой человек?» Конечно, это был очень опытный врач, так как он всегда знал наперед и когда пройдет сыпь, и когда мне идти в школу.

Валентина Ивановна

Одну из причин моих частых бронхитов доктор видел в моем неконтролируемом гулянии во дворе, где я играл, бегал, потел и простужался. В те годы среди населения усиленно пропагандировался лозунг: «Солнце, воздух и вода – наши лучшие друзья». Это значило, что надо было как можно больше бывать на воздухе, купаться и загорать.

Следуя этой теории и советам врача, родители решили пригласить мне бонну (воспитательницу), чтобы она гуляла со мной в любую погоду и попутно обучала чтению, письму, рисованию и другим полезным наукам. Наша Аннушка выполнять эти функции не могла, так как, во-первых, была очень занята домашним хозяйством, а, во-вторых, была неграмотна.

Так появилась в нашем доме Валентина Ивановна Шмелинг. Это была молодая, одинокая, незамужняя женщина из обрусевшей немецкой семьи, любящая детей и очень религиозная. Как мне рассказывала потом Аннушка, мама, зная это, просила Валентину Ивановну не водить меня в церковь. Валентина Ивановна добросовестно выполняла эту просьбу, а мама не знала, что в церковь меня уже давно водит Аннушка, и эту страшную тайну я храню даже от своего лучшего друга Туси.

Годы общения с Валентиной Ивановной были лучшими годами моего счастливого детства. Мягко, без наставлений и излишней дидактики, рассказывала она мне во время наших продолжительных прогулок поучительные истории из жизни Христа, его учеников, о подвигах античных героев и о наших великих предках – Минине, декабристах-нижегородцах. Дома она читала вслух детские рассказы Льва Толстого, сказки Пушкина, стихи Лермонтова и Некрасова, многие из которых я легко заучивал и потом декламировал довольным родителям.

Зимой, захватив санки-салазки, мы шли по Студеной улице к Пушкинскому садику, на окраине которого (за теперешним телецентром) начиналась цепь оврагов, по крутым и пологим склонам которых всегда каталось много ребят.

Летом мы гуляли по Гребешку, любуясь сверкающими на веслах лодок брызгами воды, белыми буранчиками воли, выбегающих из-под колес буксирных пароходов, расцвеченной флагами Ярмаркой.

Здесь было непривычно тихо, не гремели по булыжной мостовой телеги ломовых извозчиков и подковы лошадей, а мирно кудахтали куры и на небольших скамеечках у заборов грелись на солнышке старики в телогрейках и валенках.

У меня дома, еще до того, как я научился читать, скопилась небольшая библиотечка детских книг, среди которых были книги маминого детства и наградные – полученные ею в гимназии. Среди наградных была (и хранится сейчас) шикарно изданная с иллюстрациями книга «Принц и нищий» Марка Твена (издание Суворина, 1900г.). И вот, по совету Валентины Ивановны, я начал нумеровать свои книги. Номера рисовала Валентина Ивановна, а я раскрашивал их разным цветом. И так, играя, я постиг премудрость «цифирь», стал устанавливать книги по номерам на своей полочке, приучаясь к порядку и аккуратности.

Методами поощрения, которые применялись ко мне за достигнутые успехи были поездки на Кремлевском, или Похвалинском элеваторах (фуникулерах), а также на Финляндчиках – маленьких открытых катерах с навесом, осуществлявших перевозку нижегородцев через Оку и Волгу. Нижегородцы называли эти пароходики Финляндчикамн, так как они принадлежали Финскому акционерному обществу, доживавшему свой век.

Валентина Ивановна оказывала на меня огромное благотворное во всех отношениях, влияние. И я не побоюсь сказать, перефразируя известные слова Максима Горького о книгах, что всему, что есть во мне хорошего, я обязан Валентине Ивановне.

В заключение расскажу об одном эпизоде, который остался в памяти на всю жизнь.

На улице упала лошадь, запряженная в телегу с горой тяжелых мешков. Возчик, дергая лошадь за узду, пытался ее поднять, но ей это не удавалось. Она беспомощно мотала головой и дергала передними ногами. Тогда извозчик, рассвирепев и страшно ругаясь, принялся избивать беднее животное палкой кнута. Лошадь ржала, пыталась встать на передние ноги и снова валилась на мостовую. Ее глаза выражали страдание. Валентина Ивановна не прошла мимо, как другие прохожие, не увела меня, а подошла к возчику и стала громко требовать, чтобы он прекратил бить лошадь. Извозчик послал ее подальше. Тогда Валентина Ивановна громко закричала, что позовет милиционера и извозчик ответит за истязание животных. Мужик оторопел, собравшиеся прохожие поддержали Валентину Ивановну, а два молодых парня начали умело распрягать лошадь. И когда были сняты дуга, оглобли и постромки, вместе с извозчиком они помогли лошади подняться. Ее шерсть лоснилась от пота, а ноги дрожали… Толпа разошлась. К Валентине Ивановне подошел пожилой, хорошо одетый мужчина н поблагодарил ее. Я стоял, готовый громко разреветься…

Рассказывая дома и Тусе про этот случай, я вновь переживал все увиденное и вместе с Тусей придумывал страшные кары живодеру-извозчику.

Такой была моя дошкольная воспитательница. Я расстался с ней, когда пошел в школу, но и на новой квартире Валентина Ивановна изредка забегала к нам проведать «своего первого», как она говорила, ученика.

В 1941 году, как только началась война, Валентина Ивановна, как и большинство лиц немецкого происхождения, была выслана без права проживания в крупных городах. Вернувшись из ссылки, она работала воспитательницей в детском доме в Анкудиновке.