Виталий Храмов - Сегодня – позавчера Страница 4

А что? Социальный статус? Место в обществе себе подобных? Пыль. Я – пыль. Миг между прошлым и будущим. Выживал, старался, учился, терпел. А сейчас что значит всё это, вся моя прошлая жизнь? Чушь.

Что я для людей? Для любимой жены, для того набитного мальчугана – сына моего, для матери? Они мне дороги, я им дорог. Я – муж, отец, сын? Со стыдом и болью я вспомнил, как причинял боль обид, невнимания дорогим мне людям. Стыдно. Больно. Плохой муж, плохой отец, никудышный сын. Опять не то!

А что ещё? Работа? Служба? Не служил. Работу ненавидел. Нет, я – не лентяй. Ну, не больше других. Не было у меня работы, которую можно было бы назвать Делом, заниматься Делом и быть довольным. От всех способов зарабатывания средств к существованию оставался только стойкий осадок Мозгоё…ства. Напрасно потерянное время. Не мог я себя назвать ни экономистом, ни металлургом, ни путейцем. Как один сказал: «Мы поколение коекакеров». Вот это точно. Но тоже – чушь.

– Я не знаю, – ответил, наконец, я. – Я – Никто.

– Никому место в Нигде. Зачем шел ты на Свет, терпишь Мучение?

– Не хочу в Нигде. Не хочу быть Никем. А к Свету всегда надо идти. Иначе нельзя. А Мучение? Бог терпел – и нам велел. Терпимо. Это что-то. Лучше Небытия. И так всю жизнь это – НЕ. Не-жизнь, не-смерть, не-друг, не-враг, а всё только – ТАК… Ни то, ни сё. Небытие. Унылое Ничто. Постоянно.

– Почему шел через Мучение на Свет? Легче же было наоборот?

– Легче, – согласился я. – Легче не значит лучше.

– Почему? – опять прогремел гром.

– По кочану! Не знаю! Так надо!

– Кому надо?

– Мне!

– А ты кто?

– Я? Я – человек! Мужик! Для трудностей я создан!

– Помни об этом. Не забывай!

Раскаты грома катались волнами вокруг. Отдаляясь, приближаясь, схлёстывались друг с другом, дробились друг об друга.

– Жить хочешь? – спросил тот же голос, но тише, без громовых раскатов.

– Не знаю. Особо и нет. Только…

– Только…

– Родные мои. Нужен я им. Жене нужен муж, сыну – отец, матери – сын.

– У них будут они. Может лучше, чем ты.

Если бы у меня была бы голова, я покачал бы ею, были бы губы – поджал бы их.

– Это врят ли. Будет ли он любить их, как я? Заботиться о них? Никому не доверю. Надо жить. Потому и живу. Для них.

– Ой ли?

– Упрёк справедлив, согласен.

Раскаты грома совсем стихли. Но что-то гремело всё равно. Это Боль. Мучение уже гасило Свет.

– Так что же с тобой делать?

– Не мне, видимо, решать.

– Не тебе. А чего хотел бы ты?

– Положи, где взял.

Опять загрохотало, оглушило. Мне становилось всё хуже.

– Может быть… – пророкотало, – и будет по-твоему. Но будет тебе Испытание. От того как ты пройдёшь его и будет зависеть – Небытие или «Положи, где взял». Кто ты?

– Я! Я – человек! Русский человек! А ты кто?

Боль накатывала, как штормовые волны. Боль уже гасила Свет и моё сознание. Кругом темнело. Лишь два светлых пятна осталось.

– Ты – Бог? – спросил я, но голос мой прозвучал так жалко, тихо, как стон.

– Нет, – со смешком ответил громоподобный голос, правда, в этот раз – звеня, как в пустом ведре.

– Я умер? – опять спросил я.

– Пока нет. И я, как врач, постараюсь этого не допустить.

Врач? Какой, на хрен, врач? Это…

Всё исчезло, как будто выключили рубильник.

Привет, Великое Позавчера!

Блин, больно-то как!

– Терпи, боец, генералом будешь, – грохотал болтом в пустом ведре голос.

– Маршалом, гля. Где я?

– В узловой больнице.

– Чё я тут потерял? Чё больно-то так? Чё я не вижу ничего?

– Во, ожил, залопотал. Жить будешь.

– Куда я, на хрен, денусь! Чё за узловая больница?

– А ты что, совсем ничего не помнишь?

– Что я должен помнить?

– Как твоё имя? Звание? Номер части?

– Вы с какого дуба попадали? Какое звание? Часть чего? – спросил я и тут крепко призадумался. Часть вкупе со званием – что-то воинское, а всё воинское меня обошло далёкой-далёкой стороной.

– Имя-то своё помнишь?

– Имя? – я решил подстраховаться и потупить. Тяну время. Авось, куда и вытянет само.

– Амнезия, – другим грохочущим скрежетом донеслось с другой стороны. – Обычное дело при сильных контузиях.

Точно! Амнезия. Удачно. Можно дальше дурачком прикидываться.

– Что ты видишь?

– Ничего я не вижу. Пятна какие-то. И грохочете вы.

– Все симптомы налицо. Вот ещё что проверим. Чувствуешь? Что чувствуешь?

– Бьёте по ноге и колете. Хорош! И так всё болит! Обезболивающего дали лучше бы.

Но просьба моя была проигнорирована.

– Чувствительность нижних конечностей сохранилась, что говорит об обратимости повреждений спинного мозга. Надеюсь зрение и слух также восстановятся.

– Что со мной случилось?

– Контузило тебя при бомбёжке станции. Взрывом отшвырнуло. Ещё и об штабель шпал приложило. Живой – и то чудо.

– Бомбёжке? Какая бомбёжка?

– А ты и это не помнишь? Война, батенька. Немец уже и до нас долетает.

– Ё-о-о! Гля! Твою дивизию! Что за х…ню ты несёшь? Война чёрте-когда кончилась!

– Не кончилась. – вздох. – И когда она теперь кончится?

– А какое число сегодня?

– Пятое июля. Сорок первого года.

– Ё-ё-о!..

– Что?

– Сознание потерял.

– Но уже прогресс. Поздравляю вас, коллега. Такого тяжёлого пациента вернули в наш грешный мир. Если выздоровление пойдёт нормально, ещё и в строй вернётся. Подобный опыт в ближайшее время нам может понадобиться.

– Точно понадобится. Фронт катится на восток. Надо готовиться к потокам раненых.

– Тут я полностью согласен с вами. А с этим что?

– Я думаю, можно завершать курс интенсивной терапии и переводить его в хирургию. А там – все в руках…

– Гхе-гхе.

– Да, да. В его руках. Организм ещё молодой, здоровый, поправится. Амнезия меня беспокоит. Не получим ли мы двуногое растение?

– Увидим. Голова – штука тёмная. Что там в ней происходит? Может, чайку?

– Можно. И покрепче можно. Отметить, так сказать.

– Людочка, составите компанию? Тут у нас замечательный коньячок имеется. Знакомые на югах отдыхали, привезли. Вы знаете, Людочка, коньячок в гомеопатических дозах весьма благоприятно воздействует на организм.

– А вы сможете, Натан Ааронович, в гоме… гоми… В общем, остановиться?

– Да что там, красавица вы наша, останавливаться? Полтора литра всего! Разогнаться не успеешь!

Телячья отбивная. Что делать?

Вот так вот. Сорок первый. Известие меня убило напрочь. До моего рождения ещё больше сорока лет. Твою-то в атом! Это как же так-то? А любимая моя? А сын? Блин, до его рождения-то вообще больше шестидесяти лет. Увижу ли я их? Как? Своим ходом? Доживу?