Дмитрий Володихин - Тихое вторжение Страница 4

– Я уж думал, вы не вернетесь, Тим.

И пожимает мне руку. Мышцы мои – будто из ваты.

– Сколь… – хочу я задать вопрос, но в горле скопилась какая-то дрянь и, прежде чем говорить, надо как следует проперхаться.

Впрочем, Дмитрий Дмитриевич понял меня отлично.

– Четыре месяца там. Еще семь месяцев здесь. Нечто, напоминающее кому, но кома ли это на самом деле, я сказать вам не могу. Если требуется точный ответ, что ж, спросите Зону. Авось ответит. Крепко она вцепилась в вас и не хотела отпускать…

Осматриваюсь.

Самый паршивый вариант больницы, какой я только мог себе представить. Над моей койкой, вторым ярусом, нависает вторая. Проволочная сетка ничуть не мешает мне разглядеть огромное пятно от мочи, протекшей сквозь матрас. Справа от меня, слева, спереди и сзади – койки, койки, койки, койки, поставленные рядами. Старые, армейского вида тумбочки у каждого изголовья. Узкие проходы. В воздухе – чудовищная смесь запахов: пищеблок в стиле low-middle, давно не мытое тело, не успевший добраться до унитаза вторичный продукт, ядрёные химикаты для помывки полов. Вялые разговоры, бряканье каких-то лечебных железок, пердёж «овощей».

– Чем вы меня извлекли… из… из забытья?

– Это? – Он поднимает руку с маленьким шприцем. – Производится в Канаде, стоит примерно четыре ваших годовых оклада, Тим, и называется так длинно, что моя гуманитарная память не способна воспроизвести все коленца. Еще производится на окраине подмосковного города Подольск, сто́ит примерно один ваш годовой оклад, содержит ингредиенты от четырех артефактов и называется «Мозгожарка». Я удовлетворил ваше любопытство?

Просеките, ребята, хороший лектор, он и в любой вонючей дыре – хороший лектор.

Тут в ближайшем проходе показывается процессия. Я вижу только ноги: щепки, обтянутые белесыми колготками в халатчатом обрамлении; тумбы в форменных бриджах; нечто довольно аккуратное в темных брюках с наутюженной стрелкой плюс опять же докторский халат. Остальное закрыто вторым ярусом коек.

Издалека доносится раздраженный говорок всё той же вредной медсестры: я ему запретила… еще ругается… бессовестный…

Михайлов потирает лоб. У него до смерти усталый вид. Он всегда был щеголем, любил хорошие костюмы, модные галстуки, безупречно сверкающие туфли. Обращал внимание на парфюм. Среди моих знакомых один-единственный человек продолжает носить запонки, и это именно он. И еще трость. И коричневую испанскую шляпу из мягкого материала. И часы на цепочке – механику, конечно же изготовленную лет сто назад. А сейчас… сейчас он без галстука, без трости, в мятой рубашке, мятом костюме… белки глаз исчерчены красными «жилками», щеки одряблели. Кажется, морщин на лбу добавилось.

Вздыхает.

– К нам приближается потеря времени.

Говорила мне бабушка: «Не плюй в колодец – сам в него попадешь!» Зачем я всегда так ругал наши больницы?

Та самая медсестра. Охранник… то есть, охранница. Тумбы, коммод, брыли, бейсболка. Руки в боки. Электрошокер. С ними – молоденький доктор. Такое же, как и у Михайлова, усталое лицо. Красные глаза.

Медсестра бренчит и бренчит. Присутствие Михайлова стимулирует ее перейти на повышенные тона. Охранница прерывает медсестру решительным жестом и обращается к врачу:

– Што? Убрать это отсюда? – тройным подбородком указывает на Михайлова.

Доктор потирает лоб точь-в-точь таким же движением, как это сделал Михайлов полминуты назад. Усталые люди похожи друг на друга…

– Подождите.

Смотрит на меня. Удивляется. Подходит ближе, тискает мне лицо ладонями, оттягивает веки, заставляет открыть рот и высунуть язык. Потом щупает пульс.

– Хм, – глубокомысленно сообщает он.

– Вот и я говорю, гнать отседа таких вот прохиндеев! Никакой дисциплины! Никакой культуры поведения!

Доктор поворачивается к ней и говорит:

– Если понадобится ваша помощь, я позову.

– А с этим-то как?

– Разве я не ясно выразился?

Кудахча себе под нос какие-то недовольности, медсестра отчаливает. Доктор обращается к Михайлову:

– Чем?

– Мозгожарка.

– Мытищи?

– Подольск.

– Сын?

– Сотрудник.

– Когда заберете?

– Дайте хотя бы трое суток. Ему надо восстановиться.

– Двое.

– Доктор…

– Что – доктор? Сами видите, как тут у нас. Двое суток.

И, повернув голову к охраннице:

– Всё нормально.

– У меня правила режима!

– Через пять минут наш гость покинет палату. А сейчас идите, нам есть о чем поговорить.

– Пять минут! – грозно напоминает охранница.

– Нда-да.

Когда она уходит, я вспоминаю об одном крайне неприятном обстоятельстве. На сколько же я проворонил казенного барахла?.. Оружие, камера…

– Простите, Дмитрий Дмитриевич, но из Зоны меня эвакуировали голеньким. Ни камеры, ни дисков с собранной информацией, ни амуниции моей… – он машет рукой, мол, понимаю, мол, не воротишь, и ладно.

Но я продолжаю:

– Однако не всё потеряно. Часть оборудования можно извлечь из тайника. И часть добытых сведений – там же. Как только я встану на ноги, отправлюсь в Зону и заберу…

Слышу смешок доктора. Михайлов отводит взгляд. Ну, колитесь, чего я еще не знаю.

Начинает объяснять доктор:

– Не до Зоны вам сейчас будет.

– Я сталкер!

Он опять усмехается:

– Молодой человек, вы не поняли. Пси-поле Зоны с вероятностью девяносто пять процентов моментально возьмет вас под контроль, как только вы окажетесь на окраине Зоны. И с вероятностью сто процентов – в течение суток. Вам нельзя в чернобыльскую Зону отчуждения ни при каких обстоятельствах. Это, надеюсь, ясно? Вы были сталкером… и перестали им быть. Впрочем, это только первое обстоятельство… насчет второго… пожалуй, чуть погодя. Когда ваше состояние улучшится.

Врач теряет уверенность на глазах. А Михайлов всё сидит, отворотя взор. Потом произносит:

– Да чего уж тут тянуть-то. Лучше прямо.

– Его надо как-то подготовить… Я мог бы позвать нашего специалиста по реабилитационной психологии…

У Михайлова брови стремительно ползут вверх. Доктор, видя его удивленное лицо, сбивается и замолкает. Дмитрий Дмитриевич, сделав царственную паузу, спрашивает у меня:

– Как вы думаете, немного необычные ситуации, в которых вы пребывали на протяжении последних одиннадцати месяцев, подготовили вас к неприятностям? Или какие-то мелочи еще способны отнять у вас душевное равновесие?

Сколько можно тянуть кота за хвост? А?

– Да говорите уже!

Михайлов одобрительно кивает.

– Тогда приступим к мелочам. За то время, пока вы были несколько не в себе, в Москве произошла катастрофа. Образовалась новая Зона, полностью поглотившая ваш родной город. Вы, Тимофей Дмитриевич, лишились дома, всего имущества и семи аквариумных рыбок, которые мне так нравились. Если рассудить здраво, у вас вообще ничего нет, кроме халата, в котором вы сейчас сидите на койке, да и он – принадлежит больнице. Зато у вашего положения есть свои плюсы…

– Катя? Катя?!

– …а именно то, что ваша супруга жива, здорова, переселилась в Подмосковье, нашла работу и сохранила большого кота норвежской лесной породы, который нравится мне даже больше, чем рыбки. Она ждала вас после того, как пришло известие о вашем исчезновении. Она бывала тут раз двадцать, но вряд ли вы могли ощутить ее присутствие…

Присутствие моей Стрекозы я ощутил несколько часов спустя.

Издалека это выглядело как поединок котенка и сенбернара, в котором уверенно выигрывает котенок. Бу-бу-бу, бу-бу-бу, бу-бу-бу! – долетали до меня сердитые голоса.

Хорошо знакомый мне «сенбернар» пятился, изрыгая ритуальные фразы об отсутствии культуры, дисциплины и всякой совести – как будто у совести есть ассортимент и, хорошенько присмотревшись, можно заказать не всякую совесть, а весьма особенную, узкого диапазона! Стояла позднь, редкие энтузиасты изо всех сил старались не задремать у телевизора при входе на этаж. Прочие укладывались спать или давно спали, освещения нам убавили. В этом вечернем пейзаже далеко разносился сенбернарий лай.

Котенок, по внешней видимости миниатюрный, с тонким девичьем голосочком, упорно продвигался вперед, отпугивая неприятеля грозным взмякиванием.

На медсестру зашикали:

– Да пропустите вы ее! Спать людям не даете! Без вас тише было бы!

А она отругивалась направо и налево:

– А бессоветов обойдусь! Без ваших тут мне советов!

Но, чувствуя, что «болельщики» поддерживают не ее, медсестра неотвратимо сдавала позиции.

– Катя! – крикнул я, – сюда!

– Не пущу! – разоряется медсестра, растопырив руки.

Уж как моя Катька проскользнула – между ног у нее, что ли? – не ведаю, но вот она уже за спиной у противницы. А вот – в двух шагах от меня. Глаза огромные, грудь вздымается, руки дрожат.

– Тим… ты стал вдвое тоньше, чем был… Я боюсь прыгать на тебя.

– Я цел, не поломан и заждался те…

Она прыгнула.