Максим Хорсун - Ушелец Страница 4

— Программа миграции осуществляется при поддержке Фонда Обигура — младшей стороны Треугольника, под покровительством Мозга Сердцевины; техническая поддержка — сеть порталов «Галаспэйс». Всего доброго! — быстро проговорила голограмма перед тем, как погаснуть. Аэростат беззвучно развернулся над головой Раскина и поплыл в направлении Плаза-де-Круз.

Как только свет его огоньков исчез за горизонтом, над морем сверкнула стремительная звезда. Раскин услышал шмелиный гул антигравов. Он вскочил на ноги и громко свистнул.

Аэротакси изменило курс, описало на фоне звезд круг и опустилось прямо на песок. Раскин подхватил ботинки и поспешил к открывшейся дверце.

— Куда? — спросили Раскина из светящейся зеленым светом глубины кабины.

— Ближайший портал с радиусом не менее семи с половиной световых, — ответил Раскин.

— Сантьяго, Куба? — предложил таксист.

— Подойдет. — Раскин забрался внутрь. Сиденье приятно булькнуло, принимая его вес. Оно было чертовски удобным по сравнению с валуном на пляже.

— Музыку?

— Не нужно.

Таксист оказался резвым. Две секунды — и песчаная коса берега исчезла за хвостовым оперением. Аэротакси мчало, обгоняя звук, над темной водяной пустыней. Пока Раскин спал на пляже, погода переменилась, ветер стих. Штилевое море застыло, будто краски мариниста на фактурном полотне, и лишь ленивые проблески лунной дорожки оживляли его поверхность. Восток становился все ближе и ближе, а бледная полоска света на горизонте — шире и явственней.

В кабине было тихо. Сквозь обшивку ощущалась убаюкивающая вибрация антигравов. Пахло сиренью и почему-то морской капустой.

— Когда точки осознали себя треугольником и развернули плоскость, — начал таксист, — Грибница родила Мозг. К Мозгу через пространство потянулись нити других Грибниц, и так возникла разумная Всеобщность. С тех пор споры путешествуют между мирами, открывая им путь во Всеобщность. Разум растет и развивается…

— Я слышал эту историю, — перебил Раскин, — на Земле Грибница уже накопила массу, достаточную для подсоединения планеты к вашей Всеобщности, — добавил он не без нотки брезгливости в голосе.

Таксист пристально поглядел на Раскина: выпустил из-за подголовника сиденья ложноножку, сформировал на ее конце огромный синий глаз и изучил человека.

— Споры успешно укрепились на вашей земле, — сказал он, то ли оправдываясь, то ли укоряя. Глаз глядел на Раскина, не мигая. В его зрачке, как в калейдоскопе, или, скорее, как в ночнике, заправленном глицерином, переливались цвета, рождались и умирали снежинки гипнотических узоров.

— Ну, кто-то приходит, а кто-то уходит, — ответил Раскин и отвернулся.

Таксист издал кашляющий звук, втянул глаз и заговорил уже другим голосом: звучно и патетично, словно священник во время воскресной проповеди. Для этого ему пришлось перестроить себе гортань.

— Всеобщность размышляет о балансе. На Земле могут жить и пользоваться ее водными и атмосферными ресурсами полтора миллиарда человек или пять миллиардов спор Обигура, — самоназвание своей расы таксист произнес по правилам собственной фонетики. Не при помощи языка, губ и зубов — как человек, — а буквально отрыгнув слово из себя.

Раскин промолчал.

— Всеобщность любит, — продолжил тогда таксист, — Всеобщность делает. Когда на мир Обигура упала луна, Всеобщность указала, куда посылать споры. Миры людей, ххта и кухуракуту взрастили Грибницу. Всеобщность добра.

— Не спорю, — вздохнул Раскин и подумал о той сумме, что положил на его счет Фонд Обигура. Пообещал положить. За то, что он — ветеран освоения космоса, генетически модифицированный для выживания на планетах с агрессивной внешней средой, вернувшись после тридцатилетней работы в Большом Космосе на Землю, — покинет ее навсегда. Тем самым освобождая место для жизни и размножения пяти негуманоидным существам. Для сверхразума Всеобщности это был размен, справедливость которого не вызывала сомнений. Правильный, логичный, этичный. Размен, одобренный и поощренный правительством Солнечной Федерации. И не удивительно почему: кому захочется пререкаться с расой, сумевшей тайно вырастить у тебя под ногами биологическую бомбу, эту так называемую Грибницу. Расой, поглотившей своей Всеобщностью… никто не знает, сколько точно, но, скорее всего, много планет.

«— Земля станет заповедником, неприкосновенной территорией. Так прописано в программе развития центральных планет Солнечной Федерации на 2314–2330 годы. Восемьдесят процентов ее населения будет переселено на колонии. В этом мире вы можете рассчитывать только на работу егеря. Однако Фонд Обигура делает вам предложение… позвольте мне рассказать, не отказывайтесь сразу, ведь сегодня вы все еще имеете возможность выбирать…

Это была не голограмма. Это был человек из плоти и крови. Коротышка-живчик в старомодном деловом костюме. Пятно… На его виске виднелось лиловое пятно. Раскин сразу обратил на него внимание. Темное, как гематома, влажное на вид. И какое-то… как гниль на яблоке. Кажется, надави пальцем в этом месте, и он, палец, не встретив сопротивления, войдет внутрь черепной коробки…

На Земле уже жили люди, зараженные Грибницей.

— Позвольте мне помочь вам вернуться к той жизни, к которой вы привыкли. И за немалые деньги. Позвольте…»

Раскин вспомнил свои планы. Он начал строить их задолго до того, как занял место в транспортном корабле, покидая последнюю планету в своей карьере первопроходца. Диск песчаной Хамунаптры превратился в звезду — одну из миллиардов, сияющих в безмолвном космосе. По курсу корабля начала формироваться «черная дыра» пространственного портала; а он сидел в скорлупе своего потрепанного скафандра и думал о том, что купит себе гавайское бунгало у моря, русскую избу в тайге или маленькое ранчо у притока Амазонки. Больше — никаких вылазок в зоны спонтанной радиации, никаких сирен тревоги и вонючих скафандров, никаких судорог боевой метаморфозы и стонов умирающих людей… Фермерство, охота, рыбалка — о чем еще может мечтать человек, прошедший через внеземные лед и пламя? Разве что о жене, если найдется женщина, которую не оттолкнет его внешность, отмеченная печатью Большого Космоса. Не смутят не слишком хорошо подвешенный язык и иные жизненные ценности. Дети? Нет, Большой Космос уже запретил…

Обычные мечты для человека его судьбы. Не стыдные мечты. Несбыточные.

Такси снизило высоту и понеслось над поверхностью в бреющем полете. Раскин глядел в окно: в предрассветном сумраке мелькали кудлатые кроны пальм, тянулись широкие тростниковые долины, кое-где серебрились ленточки ручьев, иногда появлялись и исчезали крыши нехитрых фермерских построек.

Такси взмыло над скалистой грядой и, поспорив с ветром, нырнуло вниз. Антигравы натужно взвыли, Раскина вдавило в кресло нешуточной перегрузкой, — затем переключились на нейтральный режим. Машина пошла на посадку.

Раскин судорожно вздохнул: увиденное повергло в шок даже его, привыкшего к пейзажам иных миров. Настолько разительным был контраст.

Фермы и пальмы, реки и море, Земля в привычном понимании, — все оказалось позади. По другую сторону хребта, скрывающего рассветные потуги.

Такси садилось на чужую планету.

Здесь на небе были те же самые южные звезды и та же самая луна. Она, правда, уже побледнела и уменьшилась в размере, но ниже… От горизонта к горизонту тянулось бескрайнее базальтовое поле. Тысячи каплевидных капсул-близнецов, выстроившись в кварталы нечеловеческой планировки, пульсировали с одинаковой частотой, синхронно, мягким, розоватым светом. Перспектива терялась в фосфоресцирующей дымке. Когда-то здесь жили люди, сотни тысяч людей. Теперь этот город был анклавом Обигуровских спор.

Над гиперпространственной станцией — гротескной, сюрреалистической башней на окраине Сантьяго, полыхало полярное сияние. Оно говорило о том, что процесс транспортировки материи на расстояние световых лет шел непрерывно всю ночь. Воздух ионизировался, пройдет час-другой, и изолятор атмосферы прохудится — над городом спор разразится грозовая буря. Раскин прищурился и увидел длинную очередь двуногих созданий. Ушельцы выстроились перед воротами станции. Они спешили покинуть Землю. Они выглядели беженцами.

— Портал с радиусом в девять световых. — Таксист опустил машину на пятачок посадочной площадки, притаившийся между хилыми деревцами. Другой растительности Раскин здесь больше не видел. Ни кустарников, ни травы, только два ряда скелетированных акаций. Жидкие кроны выглядели так, будто их испоганил шелкопряд. На самом деле белесые нити и пленка не были работой гусениц или червей. Все это — наружные проявления Грибницы и ничто иное.