Владимир Березин - 89.Группа Тревиля Страница 40

Москва, 6 мая. Александр Беренштейн по прозвищу Планше.

Журналист, пишущий о науке — журналист особого типа, группа Тревиля как научная лаборатория нового типа. Никто не любит экспериментов — хотя съедают и результат, и участников. Маракин и Трухин в Зоологическом музее много лет назад — это предвозвестник общей судьбы.

Случай Арамиса не выходил у меня из головы.

По своим каналам я узнал, что в федеральный, а тем более в международный розыск он не объявлен.

Дело о смерти Портоса как бы зависло и не двигалось с мёртвой точки.

Отчего-то это не было для меня неожиданным — друзей — мушкетёров вечно окружала атмосфера тайны. У них всегда всё было тишком, причём время от времени они выстреливали научными статьями, от которых все доктора стояли на ушах — не то что вшивые кандидаты.

Их подозревали в каких-то заговорах, тайных путешествиях в сибирские научные центры, а потом и в ГДР с Чехословакиями. Причём подозрения сгущались в тот момент, когда они (я знал это наверняка) просто отправлялись по Истре на байдарках. По Истре! На байдарках!

А Маракина я помнил тоже очень хорошо и сразу догадался, где может быть Арамис. Ведь Зона не отпускает, а у Атоса были дела на Зоне.

И у Маракина были дела с мутантами с Зоны, как ни трактуй его деятельность.

Я Маракина любил, но никогда бы не согласился с ним работать. Никогда. Он был сам как упырь, он высасывал соки у своих подчинённых как кровосос. Работать по двенадцать часов — это было нормально. Они все и работали.

Но тут-то его и съели. Однажды писатель Паустовский написал: «При рождении страна рождает творцов и героев, а при упадке — пыль и много начальства». Это наполовину неправда, потому что при рождении страны царит ровно такое же безобразие. И герои часто потом оказываются заурядными бандитами, как нам потом и объяснили.

Но Маракину не повезло дважды — и при распаде СССР, когда его душили пылью и начальством, и при возникновении нового государства, когда его душили деньгами, а вернее, их отсутствием.

Причём некоторые люди были вполне искренними, когда этого Маракина давили, и некоторые из них были его, кстати, сотрудниками. Нет, мушкетёры наши, конечно, держали оборону до последнего, но они-то были мальчики и девочки без семьи и без детей.

Им нужна была слава, а не презренный металл. Если кто из них и задумывался о каких-то благах, так не об окладах и дачах, а о том, как они выйдут на дискотеку с Лауреатской медалью на лацкане модного спортивного пиджака. Сам Маракин стал доктором наук в тридцать четыре года.

А группа нашего Маракина, которая сразу же стала называться группой Тревиля, сразу же стала получать плюхи в виде недостатка фондов, оборудования — и вообще всего. Ну не атомная была это проблема, не было на них Лаврентия Павловича Берии, по одному мановению пальца которого тысячи зеков начинали рыть землю в одном месте, а тысячи рабочих варить сталь в другом.

А тут план, причём на следующий год, да и тот могут не утвердить.

Ну и они начали биться об эту стену — вполне успешно, кстати. Арамис шил пуховки в общежитии, джинсы они варили, помню. Сам у них джинсы покупал.

Ну и поэтому они могли оплачивать услуги наших кулибиных, причём не только в Москве, а в разных других городах. Д'Артаньяна, помнится, я встретил в электричке, едущей в Пущино, с рюкзаком, набитым дефицитной сырокопчёной колбасой. Он сделал вид, что меня не узнал.

Естественно, по тем временам многое делалось за бутылку. Теперь-то мне кажется, что с этого началась гибель советской техники — с одной стороны. Кулибины за бутылку могли сделать всё, а с другой стороны стремительно спивались.

Сейчас за бутылку тебе и канаву не выкопают.

И вот вся эта группа Тревиля совала взятки кому надо и кому не надо, причём не только кулибиным.

Маракин был всё время в разъездах — у него тогда были «Жигули» и он пару раз съезжал в кювет из-за того, что засыпал в дороге. Я думаю, что университетская зарплата у него вся ухала в бензобак. Поэтому группа договорилась, что десять процентов от доходов она жертвует на нужды «производства».

Ну, мушкетёрам было не привыкать, а вот лаборанты возроптали. И инженеры возроптали, а потом они договорились, что из всякой выдачи спирта та же десятина идёт «на дело». А тут, на беду, ещё не отзвенел горбачёвский указ, и нашлись обиженные. Обиженные стукнули куда надо, тут ещё была сделана неудачная операция дочери Маракина, и понеслось…

Операцию эту объявили «экспериментом», по углам шептались, что он, дескать, «родную дочь не пожалел», ну и закрыли всё на хрен.

Группу разогнали, заместитель Маракина Трухин попал в больницу, а потом и вовсе уволился — по собственному желанию, конечно. Потом он и сгинул где-то в одном из трёх городков на периметре Зоны. А так-то ему насчитали за не-целевое расходование средств тыщ триста ущерба для страны. А это лет пятнадцать отсидки.

Но я помнил их иными — гордыми и сильными. Сейчас отчего-то я вспомнил, как он стоял перед своим огромным письменным столом и разглядывал на мониторе огромные фотографии.

Ему только что прислали эти фотографии с Зоны, где его ученики ковырялись в гнилой плоти, быстро регенерирующей плоти зомби, в плоти животных, превратившихся в уродов.

Но Маракина тогда интересовали только мозги — как и зомби, впрочем.

Там было много всего, и в университетском музее на Моховой, а тогда ещё проспекте Маркса было несколько экспонатов с пояснительными табличками: «Кровосос… Добыт экспедицией М. И. Трухина, препарирован доктором А. В. Маракиным». Были там и препарированные бюреры и контролёры (контролёром Маракин очень гордился, потому что мозг контролёра подтвердил самые смелые его предположения).

Однако на части табличек студенты-остроумцы то и дело приписывали к названиям прилагательное «sapiens». Служители музея не дремали, и на табличках быстро исчезали такие острые надписи, современная бытовая химия — и не останется ни одного штриха…

Я видел, как приезжал Трухин из первых экспедиций — как герой, на монстров его дивились, в перестроечном журнале «Огонёк» его печатали на фоне чучела кровососа.

Очень красивые, помню, были фотографии.

Тогда ещё у него была кличка Бэкингем, потому что он говорил со странным акцентом, будто набрал в рот камешков, как недоучившийся Демосфен. Он говорил точь-в-точь как Бэкингем из фильма про трёх мушкетёров, картавя и не произнося половину букв.

Он был друг Маракина, только чуть моложе — но Маракин пережил его на несколько лет.

А тогда я запомнил необычный разговор.

Бэкингем привёз очередную партию уродцев — тогда это было ещё возможно, только потом, по Второму межгосударственному соглашению биоматериал исследовался только на месте, так вот тогда он привёз партию уродов и их спешно изучали.

Но Бэкингем выглядел недовольным.

И вот я застал их в кабинете Маракина за бутылкой. Они хорошо тогда нагрузились, и, кажется, Маракин принимал меня за аспиранта Трухина, а Трухин — за аспиранта Маракина. Так я и просидел за шкафом, подслушивая их разговор.

Трухин горячился.

— Они живые, живые, — кричал он. Имелись в виду, как я сразу понял, существа Зоны.

Маракину было наплевать, живые или мёртвые. Он бы и родную мать препарировал, если бы это продвинуло вперёд работы по их нейронному ускорителю.

А Трухин орал и орал. Из-за дефекта дикции, из-за этого его «английского» произношения слушать его было смешно, но потом мне стало не до смеха. Выходило, что один кровосос вместе с более молодой особью, то есть детёнышем, встретился ему у самого Саркофага. Однако кровосос не напал на Трухина, а спас ему жизнь, вернее, не стал бросаться на него. Кровосос вытолкнул Бэкингема в последний момент с гравиконцентрата, над краем которого Трухин занёс было ногу.

Можно было предположить, что кровосос хотел его оставить на ужин, а после гравитационного концентрата, то есть после «комариной плеши», от него мало что бы осталось.

Но Бэкингем утверждал, что кровосос отпустил его и уже удалялся, но тут нервы у Бэкингема не выдержали, и он засадил в своего спасителя очень много разрывных пуль — прямо в спину. Он, как хороший анатом, знал, куда стрелять, и оттого завалил монстра сразу. Такое вообще-то невозможно, но Бэкингему я верил.

Что, собственно, не верить, когда голову этого кровососа с расправленными щупальцами вместо рта сейчас, уже выпотрошив, заливали в прозрачный пластик? Я-то верил.

Бэкингем, кажется, тронулся в этот момент.

— Ты понимаешь, мы не знаем, что они хотят. Мы о них вообще ничего не знаем. Они часть Зоны. Её организм, неотъемлемый орган, они живут в симбиозе с Зоной, и если бы мы туда не лезли со своим оружием, может быть, никакого ужаса бы не было. А вдруг я послужил спусковым крючком — вот маленький-то убежал, и в его мозгу начался виток импринтинга,[25] и этот образ будет повторяться раз за разом в следующих поколениях, а? Как знать, а?