Сергей Волков - Пасынок судьбы. Расплата Страница 41

Мои ожоги стали болеть как-то по-другому – исчезла дергающая, заставляющая вскрикивать при каждом неловком движении, режущая боль. Теперь грудь просто сильно саднило под грязными бинтами, она чесалась, зудела и иногда хотелось изо всех сил впиться ногтями и разодрать все эти струпья, сочащиеся сукровице, только бы унять зуд.

В довершении всех бед у меня поднялась температура, я обливался потом, а в ушах постоянно что-то шумело и звенело. Воистину, я шагал во тьме только по инерции, только лишь потому, что последней моей разумной мыслью было: «Надо идти!»…

Иногда, в редкие минуты, когда бред оставлял меня, я плакал в бессильной злобе на весь свет, на Бога, который никак не прекратит моих мучений, на мертвого Паганеля, даже на Николеньку, хотя я и понимал, что не вправе на него злиться.

Потом начались кошмары. Я уже не просто шел наугад, нет, я спасался от призраков, мчащихся за мной в темноте, касающихся меня тонкими, костлявыми пальцами, когда я падал без сил, злобно шипевших мне в спину, куда бы я не повернул в своем бездумном движении.

То и дело предо мною возникал злобный, грозящий мне пальцем Судаков, с всклокоченными, смерзшимися волосами, в которых виднелись снежинки и комки земли, но когда он пропадал во мраке, на его место вставал возникший из ниоткуда черный, страшный в своем посмертном уродстве Паганель, протягивающий ко мне обгоревшие руки с белыми, светящимися зеленым, ногтями.

Я пытался креститься, зажмуривать глаза, бежал наугад, спасаясь от ужасных видений, но ничего не помогало, и в какой-то момент я ясно понял – все, конец!..

Темнота клубилась надо мною, наваливалась, обволакивала, давила… Но это не было обычным, чернильным мраком – в темноте блуждали какие-то бесформенные пятна, тени, слышались голоса, окликавшие меня по имени.

Я видел… Видел копошащегося среди пластов земли владыки подземного царства Ныя, многоголового и многорукого ящера с кольчатым хвостом. Видел несущуюся сквозь рваные облака и свет мириадов звезд полыхающую ярким огнем Сваргу, и небесный кузнец раскатисто хохотал, потрясая исполинским молотом, а его огненная борода развевалась на ураганном ветру.

Я видел битвы во мраке и при свете дня, я смотрел глазами миллионов воинов, убивавших других воинов, и видел глазами гибнувших неотвратимость смерти.

Звенели колокола, шуршали опавшие листья по погостам. Плакали женщины. Кричали и бежали прочь люди, а за их спинами горели дома, леса, поля…

Вновь сгустилась тьма. Она обволокла меня, притушила мысли и чувства. «Все!» – понял я: «Я умираю. Вот как это, оказывается, бывает…»

Вдруг, словно из-за невидимой портьеры, мне на встречу вышел… Николенька! В белом больничном халате, улыбающийся, с искрящимися глазами.

– Ты… Ты же умер! – не разлепляя обметанных губ, промычал я, взмахивая во тьме рукой.

– С-старик! Ум-мер, н-не умер – п-понятия от-тносительные! П-потом, п-придет в-время, с-сам поймешь!

– А-а-а… – догадался я: – Ты пришел с того света за мной! Мне уже пора?

– Эх т-ты!.. – покачал головой Николенька: – С-совсем р-расклеился! С-старик, п-поверь м-моему с-слову, у т-тебя в-все будет х-хорошо! Д-давай, п-поднимайся, и иди з-за мной! Д-давай, С-степаныч! З-за мной!

Николенька, не касаясь ногами пола, поплыл куда-то вдаль, маня меня за собой, и я, вытянув руку, пошел вперед, как привязанный. Силуэт моего друга слегка колебался, словно был нарисован на ткани, шевелящейся от ветерка. Он удалялся все дальше и дальше, и вскоре я, не успевающий за ним, вновь остался один на один с темнотой.

И тогда я закричал, надрывая распухшее, сухое горло. Наверное, я издавал лишь еле слышный сип, но мне самому казалось, что я ору, оглушительно и громоподобно.

– Николенька! – кричал я: – Не бросай меня! Возьми меня с собой, я больше не могу здесь! Спаси меня!!

– С-степаныч! Н-ну чего т-ты р-разорался? – раздался у меня в ушах знакомый, спокойный голос моего друга: – Я п-просто уш-шел в-вперед! С-сейчас я з-зажгу з-зажигалку, и т-ты м-меня увидишь…

– Сейчас я зажгу зажигалку, и ты меня увидишь! – раздался где-то впереди громкий мужской голос, и сразу же вспыхнуло синее, бензиновое пламя «зиппо», резанув по моим отвыкшим от света глазам.

Огонь осветил бородатого мужика в оранжевой каске, с ранцем на спине, одетого в прорезиненный костюм с яркими, флюорестцентными полосками на плечах.

Мужик стоял вполоборота ко мне, обращаясь к кому-то в глубине коридора:

– Ну, теперь видишь? Чего у тебя с фонарем, промочил? Эх ты, чудило!

Он сделал шаг в сторону, намереваясь уйти, и меня охватил такой дикий ужас от того, что я сейчас вновь останусь один, что я, безголосо разевая рот, бросился вперед на подгибающихся ногах, упал, увидев изумленное лицо человека, и в последнем своем усилии дотянулся до его желтого, резинового сапога…

Глава последняя, вместо эпилога

«Хорошо все то, что кончается…»

…Мягкий, белый, пушистый снежок неспешно кружился в морозном декабрьском воздухе. Я подлил себе чаю, закурил, наблюдая за беспорядочным на первый взгляд, но на самом деле подчиненным строгой, особой, естественной гармонии природы порханием снежинок. Снег ложился на крыши домов, на голые ветки деревьев, на крыши «ракушек» во дворе – зима!

Прошел уже месяц с тех пор, как меня, полумертвого от голода и ослабевшего от ран, подобрали диггеры в подземных катакомбах где-то под Октябрьской площадью.

Борис искал меня все то время, пока я был в заточении, облазил все подвалы и колодцы в том районе, но найти дорогу в жуткие лабиринты, где находилась моя темница, он так и не смог.

Сокровища из кургана арийского вождя Борис через своих знакомых определил в закрытые хранилища одного подмосковного монастыря, где, к слову, спрятано от людей немало страшного и непонятного, и очень боялся мне об этом сказать, ожидая, что я начну наезжать на него – все же деньжищи там были огромные. Но, по мне – пусть лучше все эти бесценные реликвии будут подальше от живых – слишком много бед они приносят… Единственное, что я сохранил на память – золотую фибулу, ту самую золотую змею, кусающую свой хвост. Катя, родившаяся в год Змеи, закалывает ею халат, когда выходит из ванной, и утверждает, что фибула приносит ей удачу.

Катя вернулась ко мне сразу после того, как узнала о моем исчезновении. Вернулась – странное слово, вроде бы как можно вернуться к человеку, которого нет? Но она именно вернулась – и ждала меня, уверенная, что я приду, появлюсь… Даже когда Борис, отчаявшись, хотел прекратить поиски, она твердо сказала ему: «Сергей жив! И он вернется!»

Ни когда не забуду, как она плакала, врачуя мои загноившиеся ожоги – после смерти Логинова я блуждал по подземным коридорам, тоннелям и тупикам еще долгих и страшных пять дней. Теперь, когда все испытания позади, мы изменились – ушло все наносное, ненастоящие, осталась только любовь. К осени мы ждем первенца…

Когда я оправился – Катя сама колола мне уколы, доставала какие-то безумно дорогие импортные мази, и буквально за две недели поставила меня на ноги, так вот, когда я уже почти выздоровел, ко мне неожиданно наведался тот самый Леня Купцов, фээсбэшник из отдела Слепцова.

Он пришел утром, когда Катя уже ушла на работу, сел на табуретку на кухне, сгорбился, и сухим, тихим голосом попросил меня рассказать, что со мною случилось. Именно попросил – он уже не работал в ФСБ, смерть Слепцова и его ребят совпала с очередной реорганизацией некогда всесильного ведомства, их отдел закрыли, а работать в другом месте Леонид не захотел.

Я рассказал ему о своем заточении, о том, как погиб Паганель… Можно было бы умолчать, отговориться, но в глазах бывшего сотрудника ФСБ стояла такая горечь, такая тоска, что я поведал ему всю правду, без утайки.

Мы посидели, попили чай с печеньем Катиного изготовления, потом он засобирался, а уже в дверях повернулся и сказал, серьезно и негромко: «Теперь я знаю, что ребята отомщены! Спасибо тебе!»

Хорошо все то, что кончается. Я по прежнему работаю в «Залпе», зарплата приличная, да и наша «братва» меня уважает. Частенько наведывается в гости Борис – с грандиозными планами один авантюрнее другого. Новый год мы решили встречать вместе – у него дома.

Борис все же собрался и съездил таки в Корьёво, сразу после моего воскрешения из мертвых, а потом стал наведываться туда каждую неделю, пару раз привозил с собой художницу, и я сильно подозреваю, что на праздновании Нового года они с Леной объявят нам о своем грядущей свадьбе.

Падает, кружиться, порхает декабрьский снежок. Время лечит любые раны. Ощущения вертящегося надо мной золотого колеса Сварги оставили меня, но иногда глухими ночами мне по прежнему мерещиться жуткий, налитый кровью, жадный до чужих жизней глаз амулета, и тогда я кричу во сне, и собаки по всей округе вторят моему крику заунывным воем…