Игорь Николаев - Боги войны Страница 41

…и Хаген с удивлением оглянулся. Еще одна очередь ударила в корму левофланговой «35-й». Начавший уже разворачиваться танк замер, из моторного отсека густо потек черный дым. Летящая вдоль немецкого строя «двойка» с красными звездами на башне довернулась на следующую цель, но в этот момент на лобовой броне полыхнул высверк попадания. Еще через мгновение лейтенанта словно толкнула в лицо невидимая ладонь — русский снаряд прошел буквально в метре от башни.

— Назад!

Секунды растянулись в часы, примерзшему к люку Хагену казалось, что измазанные грязью траки уползают под танк просто невероятно медленно. «Р-раш!» — снова рвануло воздух, и опять бронебойная болванка прошла впритирку, а следом донеслось короткое звонкое «бам», не похожее на уже привычный звук русской танковой пушки, но все это было уже не важно, потому что теперь Хаген успел разглядеть на противоположном берегу знакомый силуэт.

— Цель на двадцать, атака уступом вправо! — скомандовал он, ныряя вниз. — Вальтер, бери правее — так мы выйдем ему наперерез.

Сейчас он почти не чувствовал страха — только азарт охотника, встретившего достойную дичь. Русский наверняка тоже будет охотиться за ним, «Праги» с их 3,7 см для него не настолько страшны. Так, отлично, Вальтер молодец, без подсказок увел их танк за невысокий гребень, а где же иван? Ага, вот он, пытается взобраться на холм, чтобы увидеть их.

— Огонь! — откидываясь назад, скомандовал Хаген.

Рявкнула пушка, масляно лязгнул затвор, сплевывая гильзу.

— Хох! — наводчик не смог сдержать радостного крика. — Я его сделал!

Восторг, на взгляд Хагена, был несколько преждевременен — русский танк не взорвался и даже не горел, а всего лишь остановился на вершине холма, нацелив в небо пушечное жало. «Праги» уже спешили к нему, выпуская снаряд за снарядом — торопливо, взахлеб, словно мстя за пережитый страх, — но к четким хлопкам их выстрелов примешивались другие, более дальние.

— Куница-1, доложите обстановку. — Наушники молчали. — Куница-1, ответьте!

И снова тишина. Хаген обернулся к радисту, тот испуганно развел руками. Рация была в порядке, но… додумать эту мысль он уже не успел. Башня замершего русского танка начала медленно разворачиваться. Должно быть, у Иванов сломался привод, а вращать многотонную махину вручную, да еще при таком наклоне дело тяжелое, почти невозможное, вдобавок их танк уже горел, кому-то из первого взвода удалось зажечь его — но тот русский сумел! Тонкий ствол уставился на ближайшую машину с крестами, на такой дистанции промахнуться было уже невозможно — бам-м! Потрясенный Хаген успел разглядеть, как отлетает назад выбитый по шву кормовой бронелист, а русский уже доворачивал свою пушку на следующую цель — и в этот момент наводчик «трешки» опомнился и выстрелил. «Тридцатьчетверка» исчезла в огненно-дымном облаке…

…башня шлепнулась в лужу паре метров от разбитого танка, тяжело плеснув грязью. Оставшийся в одиночестве фашистский танк поспешно уползал за холм.

Мехвод без команды остановил машину. Я попытался откинуть люк — и не смог, руки не держали, вдобавок, тело начало трясти, слово в приступе лихорадки. И все-таки мы им врезали! Трое против шести! Не просто утерли нос, а размазали его в картошку, хорошо пустив кровь!

Люк наконец поддался. Подтянувшись, я спрыгнул вниз и, прячась за танком — мало ли, ну как стрельнет какой недобиток — перебежал к машине Агнешкина, которая сейчас «представляла собой единую скульптурную группу» с немецким танком.

— Ты его что, переехать собрался?

— Зачем собрался, да? — с наигранной обидой взмахнул руками мехвод лейтенантской машины, высокий — как только в танкисты пролез! — кавказец с пышными «буденовскими» усищами. — Почти переехал, мал-мала скорости не хватило.

— Нам пушку выбило, — старшего лейтенанта трясло еще почище, чем недавно меня, он пытался достать папиросу, но уже второй раз промахивался, негнущиеся пальцы впустую мяли пачку «Любительских». — Я и приказал: на «таран!»

Тоже мне, летчик-истребитель, подумал я, но вслух ничего не сказал. Хоть и временно подчиненный, Агнешкин все же был на целых два кубаря старше по званию.

— А с этой… «черепахой» что? — я мотнул головой в сторону рощицы, где сквозь березы темнел силуэт «забронированного по самое немогу» БТ.

— Снаряд в башню.

— Ясно.

Победная эйфория понемногу спадала. Взамен к горлу подступало горько-тоскливое понимание, что сделано даже не полдела — меньше. Мы разменялись три к пяти, но у фрицев по-прежнему преимущество, если только Лешка со своим дыроколом не уполовинил их. Лешка… только сейчас я осознал, что со стороны брода не слышно выстрелов.

— Значит вот чего… — В горле пересохло, слова проталкивались с трудом. — Я, — взмах рукой, — туда, помочь нашим. Вызови самоходку, пусть сдернет вас с этой фашистской погани. Если… если появятся немцы, в бой не вступать, уходите на полной скорости… надо будет предупредить наших.

— Один?! — вытаращился Агнешкин. — Да ты спятил. Давай хоть вдвоем…

— А фиг ли ты мне нужен без пушки, лейтенант? — Это была уже откровенная грубость, но сейчас мне было не до политесов. — Геройски сгореть без толку?! Лихо, да… только кто потом фрицев добивать будет? Нет, товарищ старший лейтенант, ваша ближайшая задача — выжить!

Кажется, Агнешкин хотел сказать еще что-то — но пока он подбирал нужные слова, я развернулся и побежал к своей «тридцатьчетверке».

Удивительно, но мне было совсем не…

…страшно.

Нильс Хаген служил в панцерваффе с 38-го. В Бельгии французский «Гочкис» поджег его Pz.I, и водитель с трудом дотащил раненого командира до своих. Потом была Югославия, Греция, «Барбаросса»… но никогда еще лейтенант не был настолько испуган.

Его танк едва успел выбраться на берег, когда из-за холма впереди на бешеной скорости вылетела «тридцатьчетверка» и, прежде чем хоть кто-то успел опомниться, уже оказалась на одной линии с «Прагами». Хлопнули пушки «чехов», бесплодно чиркнув искрами по русской броне. Ответный выстрел — головной Pz.38(t) застыл на месте, а Иван сразу же сдал назад, умело прячась за подбитой машиной, развернул башню. Грохот, вспышка, лязг выброшенной затвором гильзы. Наводчик не промахнулся, Хаген ясно видел, как их снаряд попал в цель — и, увы, тоже отлетел прочь, не сумев зацепиться о наклонную броню. Иван, как ни в чем не бывало, доразвернулся, черный кружок пушки уставился, казалось, точно в глаза лейтенанту.

— Быстрее! — не выдержал Хаген.

— Сейчас, сейч…

Внезапно их танк словно налетел на невидимую стену. Хагена бросило вперед, он едва не расшиб голову о смотровой прибор — и вдруг осознал, что вокруг него воцарилась тишина, разом отрубившая все звуки: рев моторов, выстрелы, голоса. Обернувшись, лейтенант увидел, как наводчик, отпрянув от прицела, хватается руками за лицо, как стекают вниз темные струйки… хуже всего был рот, искривленный в беззвучном крике. Видно было, что человек заходится жутким воплем, буквально выплескивая из легких остатки воздуха — но Хаген по-прежнему не слышал ни единого звука. Наводчик вдруг качнулся вперед, неловко, боком, сполз вниз и скорчился среди пустых гильз.

Надо было что-то делать, ведь сейчас их танк представлял собой отличную мишень, мечту для вражеского стрелка. Но лейтенант словно прирос к узкому креслицу. Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем он сумел приподняться и начал перелезать на освободившееся место.

Удивительно, но прицел оказался цел — кусок отколовшейся брони оставил на нем лишь длинную царапину. Тишина по-прежнему давила на уши тугими ватными комками, но сквозь них уже начинали пробиваться какие-то звуки — или, скорее, тени звуков, искаженных и приглушенных до полной неузнаваемости. Точно можно было сказать одно — это не выстрелы… бой закончился?

В прицеле, как и следовало ждать, русского танка давно уже не было. Медленно вращая маховик, Хаген начал проворачивать башню справа налево. Первой в прицел вползла горящая «Прага»… и еще одна, застывшая с распахнутыми люками… остов третьей, страшно развороченной внутренним взрывом… и, наконец, русский танк с сорванной гусеницей.

— Господин лейтенант… двигатель в порядке… какие будут приказания?

Хаген узнал голос механика, но смысл произнесенной им фразы остался где-то за пределами сознания — сейчас эти пределы ограничились кружком оптики. Прицельная марка легла на зеленую броню, лейтенант коснулся электроспуска — и страх достал его, целый океан черного ужаса, растворяющий душу, словно льдинку в горячем чае. Хаген вдруг с ослепительной ясностью понял, что прицел наверняка сбит, снаряды пройдут выше русского, а если попадет — снова бессильно скользнет по броне. И второго выстрела у него уже не будет — будет лишь ослепительная вспышка на срезе русской танковой пушки, а потом… потом уже не будет ничего. Для него, Нильса Хагена, все закончится здесь и сейчас, в проклятой, неспособной защитить их стальной коробке.