Александр Конторович - СМЕРШ «попаданцев». «Зачистка» истории Страница 41

Лампы ужасно громоздкие, типа — «советские микросхемы, самые большие в мире», с шестнадцатью ножками и двумя ручками. Для чего ручки? А для переноски. Потому что, увидев наши лампы, даже основатель лампового производства в России Бонч-Бруевич упал бы в обморок. Такие у нас получились громоздкие и неэстетичные внешне устройства. А что вы хотели, если вакуум приходится получать с помощью насосов от авиадвигателей, а потом добирать хитрым способом, выжигая в оставшейся атмосфере проволочки неизвестного мне химического состава, созданные «мисс Годдард», то есть Еленой. Но даже при этом вакуум недостаточно высокий и лампы работают не слишком стабильно и не очень долго. Однако работают и даже позволяют получить сравнительно устойчивую связь. Но вся эта работа подтвердила вывод моего начальника: на основе полученных теоретических и практических знаний авторитетно утверждаю — нет более затратного способа получения сексуального удовлетворения. Смех сквозь слезы, ага.

Но сейчас мы запускаем первую радиостанцию дальней связи. Такая комнатка, набитая лампами, керамическими конденсаторами и графитовыми сопротивлениями, насосиками для прокачки охлаждающей воды. Еще одну радиостанцию установили на нашем судне, а третий усилитель ушел в Россию, там его Артофу придется самому собирать по инструкции. Правда и комплект там немного другой — с подключением автобусной рации из будущего, а не нашей базовой, снятой с «Дугласа». Лампы, естественно, тоже самые совершенные — охлаждаемые не водой, а воздухом и «миниатюрные», с два кулака моих примерно.

Поглядывая на часы, переключаю муфту в рабочее положение. Посвистывая и поскрипывая, начинают вращаться насосы и генератор, булькает прокачиваемая вода. Осмотрев работающие механизмы, прикрываю дверь и надеваю наушники. Пока — из будущего. Но схему Голубинского я помню, так что телефонная трубка и сам телефон — на очереди. Легкое гудение в наушниках сигнализирует, что эта «ужасная паропанковская радиостанция», как назвал ее Дядя Саша, работает. Переключаю громоздкий тумблер на передачу и говорю в микрофон:

— Анта, адели, ута. Анта, адели, ута. Прием.

Не помню, где я выкопал эти слова. В «Аэлите» Толстого? Может быть… Но застряли они в моей памяти, и теперь вот стали позывными первой дальней радиопередачи в этом мире. Перебрасываю тумблер в положение «Прием» и жду. Сквозь треск и шорох до меня доноситься ослабленный расстоянием голос:

— …а в канале. Вас слышу. Прием.

— База в канале. Принял. Конец связи.

— Ура! Заработало! Всем налить! — Кричу, срывая наушники, и обнимаю стоящую рядом Елену. Ой, блин! Она на меня так посмотрела, словно тыщщу рублей отняла. Я инстинктивно сразу проверил, все ли у меня в карманах на месте…

Но даже этот взгляд не может испортить мне настроения. Удалось, все удалось. Теперь мы сможем оперативно получать голосовую информацию из любого уголка земли, где будут стоять вот такие комнаты.

Август 1798 года. НПЦ «Дакота»

Динго

Создание своей радиоэлектронной промышленности мы начали только в конце 1796 года. До этого, конечно, были какие-то телодвижения в этом направлении, но они носили подготовительный характер. При разработке первых радиоламп нам предстояло решить кучу проблем. Разумеется, вольфрам для нити накала мы взять нигде не могли. Более-менее приемлемым заменителем признали платину, благо ее хватало. Но это только начало. Самое сложное было получить вакуум, причем достаточно высокий, десять в минус пятой — минус шестой степени торра[28].

Первый насос для откачки воздуха сделали сравнительно быстро, использовали один из компрессоров, снятых с самолета. Однако такое решение можно было рассматривать только как временное, учитывая, что запчастей и ремкомплектов к нему нет, да и не предвидится. Однако для первых опытов его хватало. В дальнейшем сделали полностью свой насос, фактически повторяющий систему Камовского, с которой каждый из нас сталкивался еще в школе. Только мы, разумеется, не крутили его за ручку, а сразу приспособили электропривод. Следующим этапом стала попытка соорудить паромасляный диффузионный насос, но, несмотря на относительную примитивность его конструкции, все уперлось в специальное масло. Уж как наши химики ни бились, ни кипятили, ни перегоняли имеющиеся у нас жидкости, ничего подходящего не получалось. При попытке понизить атмосферное давление любая из них начинала парить, сводя все усилия по откачке на нет. Еще одним вариантом рабочей жидкости диффузионника была ртуть, которой мы располагали в достаточном количестве, но связываться с этой отравой, по вполне понятным причинам, не хотелось.

Хорошо, что я вспомнил еще про одну штуку — турбомолекулярный насос. Устройство его довольно просто, это всего лишь высокооборотный вентилятор с несколькими крыльчатками. Нужно только обеспечить очень большую скорость вращения и хорошо отбалансировать всю систему.

Сконструировать высокооборотный электродвигатель удалось довольно просто. Сначала сконструировали умформер[29], с плавной регулировкой скорости вращения, обеспечивающий переменный ток частотой до двух тысяч герц. Потом сделали асинхронный двигатель, хотя с ним пришлось повозиться. На скоростях вращения в несколько десятков тысяч оборотов в минуту требования к качеству изготовления подшипников резко возрастают. Так что мы намучились с полировкой трущихся пар «бронза-сталь», пока не получили приемлемый результат. Трудность усугублялась еще и тем, что в условиях откачки никакие смазки недопустимы, любое имеющееся у нас масло там испарится и испортит вакуум. Первый двигатель разрушился после нескольких минут работы на полной скорости, второй продержался чуть дольше. Только с четвертого или пятого захода удалось найти решение, и моторчики заработали как надо.

А вот турбинки доставили нам значительно больше проблем. На таких скоростях для них в двадцатом веке обычно использовали легкие алюминиевые сплавы. Единственная их разновидность, которой мы располагали, — панели обшивки с того же «Дугласа».

Промучились с ними довольно долго, пока сумели сделать работоспособную крыльчатку на бронзовой втулке. Трудно сосчитать, сколько вентиляторов было разорвано центробежной силой. Особенно мне запомнилась бронзовая лопасть, врубившаяся в балку на половину своей длины. Хорошо, мы сразу позаботились о дополнительном щите, отгораживающем испытательный стенд от экспериментаторов. Однако подобрать форму и толщину крыльчаток удалось. Ну, а выточить наружный корпус из той же бронзы было, по сравнению со всем прочим, уже не проблемой. Для уплотнения крышек и других соединений использовали герметик на основе сургуча.

Но мало получить вакуум, его надо еще и измерить. Если разрежение невелико, то можно обойтись сравнительно простыми средствами, а вот когда давление опустилось до очень малых величин, задача становится совсем не тривиальной. Первым нашим вакуумметром стал огромный U-образный дифференциальный манометр, высотой три метра, а именно столько было до потолка лаборатории. С его помощью удавалось измерить разрежение до одного торра, но это был даже не форвакуум[30], да и насос позволял откачать воздух значительно сильнее. Однако тут нам пришла на помощь метрологическая лаборатория, возглавляемая Толей Логиновым. Им удалось, наконец, наладить выпуск электроизмерительных стрелочных приборов.

Конечно, первые гальванометры имели электромагнитную схему и весьма примитивную, громоздкую конструкцию. Корпус прибора представлял собой деревянный ящик полметра на полметра и высотой сантиметров двадцать, закрытый сверху стеклом. Вся механика была выполнена из вездесущей бронзы. В качестве стрелки использовался высушенный стебель какой-то специально подобранной травы. Для градуировки шкалы наши метрологи использовали сохранившиеся со времен переноса пару китайских мультиметров и старый советский тестер ТТ-3. К прибору прилагался набор добавочных сопротивлений и шунтов, причем к каждому экземпляру он подбирался индивидуально. Именно подобно такому прибору и был построен второй вакуумметр, на основе тщательно рассчитанного платинового термометра сопротивления. После градуировки он позволил измерять давление до одной тысячной торра. Это уже было за пределами возможностей механической откачки, которая давала чуть меньше одной сотой. Но к этому времени был готов и турбомолекулярный насос.

Измерение вакуума высоких степеней пришлось отложить, пока команда Логинова вместе со стеклодувами не сделали нам ионизационную лампу. Именно с ее помощью мы смогли уверенно заявить о достижении минус четвертой степени откачки. Конечно, наш насос позволял откачать и сильнее, но вакуумметр был проградуирован с экстраполяцией на три порядка, что вносило слишком большую погрешность. Так что к осени 1797 года у нас появился вакуумный пост, занимавший целую комнату будущего лампового цеха.