Борис Сапожников - Звезда и шпага Страница 42

Городовые бежали за Головым уже несколько улиц. Вот ведь черти! Во времена его молодости, когда сержант был ещё лихим мазуриком, они бы давно отстали и бросили это дело. Война их такими прыткими сделала, что ли? Или это ему так не повезло. И ведь как же фатально не повезло. Он только вошёл в комнату, где собирались нижегородские подпольщики, как тут же понял, явка провалена. Он не слишком хорошо понимал смысл этих слов, но их часто повторял Сластин, а потому они крепко въелись в память Голова. За столом сидели вроде бы и рабочие волжских верфей, и одежда подходящая, и лица, однако стоило бросить взгляд на их руки, как учил всё тот же Сластин, сразу всё становилось понятно. Ладони их не были густо покрыты смолой, как должны были, а значит, вывод мог быть один — Тайная канцелярия.

И Голов рванул с квартиры со всех ног, плечом сшибив загородившего ему выход «рабочего», ссыпался по лестнице и выскочил на улицу. Кто ж знал, что на улице городовых поставят. Для подстраховки. Голов угрём вывернулся из их крепких объятий, в которых городовые сжали его, и бросился вперёд. Не особенно разбирая куда. И бежал он так уже минут пять, а городовые всё не отставали.

И тут из тёмного переулка высунулась грязная физиономия и коротко свистнула Голову, показав отсутствие передних зубов, отчего свистеть было даже сподручней.

— Эй, маз, сюда, — для верности добавил обладатель физиономии, через мгновение скрывшись в переулке.

Голов нырнул вслед за ним. Долгое время он видел перед собой только спину в грязной рубахе, и старался не отстать от своего нечаянного спасителя. Удалось. Помогли былая сноровка опытного мазурика и уроки Сластина. А вот городовые отстали. И вот беглецы остановились в каком-то дворе, откинувшись на стену. Голов судорожно ловил ртом воздух — всё же возраст не тот, чтобы бежать по полчаса кряду. Не мальчик давно.

— Третья часть слама мне, — прохрипел мазурик, которому бегство далось так же не слишком легко, однако на губах его играла мечтательная улыбка.

Голов и без хитрой науки психологии, азам которой учил его Сластин, мог прочитать мысли, бродящие сейчас в давно не мытой голове жулика. Как велено воровским законом третья часть добычи доставалась тому, кто выручил незадачливого мазурика из лап каплюжников. Но на сей раз жулику не повезло, и Голов сейчас выжидал, давая парню ещё несколько секунд счастья, чтобы разочаровать его — и очень сильно.

— Нет у меня слама, жулик, — сказал Голов.

— Прихватить не успел, — разочарованию юного маза не было конца краю. Ещё только сейчас был он самым счастливым юношей едва не во всём Нижнем Новгороде, а теперь он рухнул с небес на землю, голову себе расшибив об острые камни. — Вот непруха.

— Бывает, — невесело усмехнулся Голов. — За синичку выведешь из этих катакомб?

— А не маловато будет? — засомневался жулик. — А ты, маз, чего дороги отседова не знаешь? Ты чьей колоды, маз?

— Я без колоды, жулик, — покачал головой Голов. — Сам по себе.

— Нету таковских в Нижнем, — уверенно заявил парень. — Ты что ж, политический, что ли?

— Политический, — вынуждено кивнул Голов, — но был из мазов, жулик. Так что бери синичку и выводи меня к воротам города. Я тут не задержусь и со старшаками здешними мне корешиться выгоды нет. — Нужные и понятные жулику слова сами собою появлялись в голове. — Выходит, что мне тебя приткнуть ничего не стоит. Был жулик да весь вышел. Вот и решай. Синичка в руках или мотыль в боку.

Жулику оставалось только повздыхать, что называется, для виду — или как говаривал Сластин, для проформы — и соглашаться.

— Таково, в общем, состояние в армии, что сражается с Пугачёвым, — закрыл папку граф Панин, — а также губерниях, охваченных восстанием и непосредственно к ним прилегающих.

— И как мне это понимать, светлейший? — ледяным голосом спросила императрица у Потёмкина. — И вас, граф?

— Матушка, — вздохнул Потёмкин, — разумей, как тебе вольно. Ты глава и самодержица государству российскому. Но не гневайся на правду, ибо мы, верные слуги твои, не можем позволить, чтобы глаза твои были закрыты, а взгляд отвёрнут от столь великой проблемы, коя грозит всему, чем правишь ты.

— Ох, светлейший, — не смогла удержать улыбку государыня, — умеешь ты сказать. Но отчего так долго держали вы глаза мои отвёрнутыми от этой проблемы? Граф, зачем ты только нынче принёс мне сей доклад?

— Вести долго идут из тех губерний, ваше величество, — оправдывался Панин, стараясь не глядеть в пол при этом. — Да, к тому же, великие надежды были возложены на генерал-поручика Щербатова, которого назначили командовать после смерти генерал-аншефа Бибикова. Но он их, к прискорбию нашему, не оправдал.

— И кого же вы мыслите на его место? — поинтересовалась императрица и князь понял, что дни генерал-поручика Щербатова на посту командующего армией сочтены, и ему остаётся только радоваться, что Екатерина, как наследница Дщери Петровой, подтвердила запрет на смертную казнь.

Потёмкин взглядом единственного глаза, как умел только он один, приказал графу Панину молчать и, мысленно перекрестившись, сказал:

— Генерал-аншефа Петра Ивановича Панина. Он справится лучше всего.

— Этого unverschДmt SchwДtzer, — удивилась императрица, — это немыслимо. Этот вольтерьянец чернил меня, пребывая в Москве. Он под надзором. Я ещё могу понять графа Панина, никому не приятно, что его родной брат в опале, но ты, светлейший. Не ждала я от тебя такого.

— Токмо за отечество радею, матушка, — вздохнул Потёмкин. — И лучшего человека для войны с бунтовщиком Пугачёвым не вижу. Нельзя же графа Румянцева с Долгоруковым с войны против Порты забирать. Мир-то ещё не подписан с турком.

— Это недогляд твой, граф, — пожурила императрица Панина. — Что же это твои дипломаты так долго с ним возятся?

— Несговорчив турок, — ответил тот. — Султан поражение признаёт, но капитулировать на наших условиях не желает. Всё надеется, как доносят мои агенты, на то, что Британия или Франция вмешаются.

— А есть таковая вероятность? — поинтересовалась государыня.

— Весьма мала, — покачал головой Панин. — Европе до Порты дела нет, а нас они почитают кем-то вроде варваров или, пардон, медведей.

— Не извиняйся, граф, — улыбнулась императрица. — Я и сама думала так, когда ехала с матушкой в Россию.

— Матушка, — решился вернуть её к прежней теме, от которой государыня так красиво ушла, Потёмкин, — так что же нам делать с marquis Pugachev?

— Ох, и хитёр ты, светлейший, — в голосе государыни было куда больше тепла, что порадовало Потёмкина. — Хоть и не люблю я генерала Панина, но выбора не оставляет нам судьба.

— Так мне готовить фельдъегеря? — спросил Потемкин. — С депешей в Москву, — уточнил он.

— Кривишь душою, светлейший, — вздохнула императрица. — И указы у тебя готовы все, и о снятии Щербатова, и о назначении Панина, и даже фельдъегерь за дверями ждёт.

— Исключительно из предусмотрительности, матушка, — улыбнулся князь. — Ведь промедление ныне воистину подобно смерти.

— Верёвки ты из меня вьёшь, милый друг, — притворства в печальном голосе государыни было очень много. — Зови своих людей, Григорий.

И уже подписав указы, императрица обратилась к графу с князем, и голос её вновь заледенел, как в самом начале беседы.

— Но смотрите мне, господа, — сказала она. — Если marquis Pugachev возьмёт Москву вечной опалы брату твоему вольнодумному, граф, не миновать. Да и вам обоим, господа мои, солоно придётся.

Глава 15

Поручик Ирашин, комиссар Омелин и комбриг Кутасов

Болтаться в обозе отступающего войска особенно неприятно. Ты трясёшься в какой-то коляске, больше всего напоминающую извозчичью пролётку, в то время как твои товарищи по оружие из последних сил отражают атаки то и дело налетающих врагов. Мы схватывались и с татарами, и с башкирами, и с легкоконными казаками, и даже с чубатыми запорожцами. Последних никто не ожидал увидеть тут. О них рассказал мне Озоровский, навещавший меня едва не каждый вечер. Приходили и ротмистр Коренин, повторно для виду отругавший меня в первый после боя вечер за самовольный побег из госпиталя, ведь за нами внимательно наблюдал батальонный лекарь Минахин, не без основания подозревавший моего командира. Из их рассказов я имел представление о том, что творится вокруг. И для меня звуки стрельбы и звон стали обретали смысл. Раз больше стреляют — то башкиры или татары налетели, принялись обстреливать из луков, а карабинеры с драгунами отвечают им мушкетной пальбой. А если почти сразу зазвенела сталь, выходит, казаки примчались по нашу душу. Они невеликие любители стрельбы — сразу за шашки хватаются.

— Ты бы видел их! — примчался ко мне как-то вечером Озоровский, в разорванном мундире, что самое интересное, моём — он был ниже и щуплее меня, а потому мундир висел на друге, как тот не загонял его за ремень, собирая складками за спиной. — Ты бы видел! С самой Польши я не видал таковских!