Диана Удовиченко - Эффект искажения Страница 42

— Сегодня многие умрут. Но выжившим я подарю обращение. Слово делла Торре.

Головорезы ответили нестройным гулом и ринулись прочь из библиотеки.

"Увы, ими придется пожертвовать, — философски подумал граф. — Жаль, конечно. Их души восхитительно грязны и готовы к обращению". Но приходилось думать прежде всего о собственной безопасности.

— Пойдем, Руджеро. И постарайся не погибнуть, — напутствовал он напоследок, — нынче трудно найти хорошего помощника.

Когда они вышли в замковый двор, все уже было кончено: повсюду бесформенными грудами железа валялись тела стражников. Рыцари и наемники уже гарцевали на лошадях, готовые сорваться с места. Слуга подвел Паоло и Руджеро коней.

За стеной нарастал ропот. Толпа, утомленная ожиданием, медленно наливалась злобой.

— Слыхали, слыхали крики за стенами? — визгливо спрашивала старая торговка.

— Ей-богу, там что-то со святыми отцами сделали! — ярился коренастый ремесленник в засаленном кожаном фартуке.

— А стража? Там стражи целое войско!

— Да чего ждать? Выноси ворота, ребята!

Но вдруг створки распахнулись сами. Отшатнувшись от неожиданности, толпа хмуро наблюдала за кавалькадой, выехавшей из замка. Горячие кони грудью пробивали дорогу в волнующемся людском море, всадники поднимали оружие, бросая на миланцев грозные взгляды. В середине кавалькады ехал сам граф делла Торре, и каждый, кто встречался с ним глазами, ощущал слабость и оторопь, замирал от непонятного страха.

Но вскоре оцепенение, охватившее людей, спало, в толпе зародился недовольный ропот. Прыткий смуглый мальчишка, нырнув в ворота замка, тут же выбежал с криком:

— Там мертвые! Все стражники мертвые! И священники!

— Бей, братцы! Бей душегубов! — взвился над городом чей-то истеричный вопль.

Это послужило сигналом к действию: горожане бросились на всадников. Никакой магнетизм не в состоянии был усмирить огромную толпу, которая, как единый организм, одержима была одним порывом, одним желанием — убить ненавистных чужаков. Люди прыгали прямо под копыта коней, висли на поводьях, не боясь мечей, пытались стащить рыцарей и наемников на землю. Толпа сомкнулась перед отрядом. Паоло поморщился: больше не было пути вперед, его следовало проложить сквозь плотную шевелящуюся массу тел, воняющих дешевым вином, старостью, испражнениями, потом и страхом.

— Бей! — взревел он, поднимая меч.

Рыцари и наемники не нуждались в понукании. Они рубили головы легче, чем огородник — капустные кочаны, полосовали людей мечами, давили их копытами лошадей. Но всей мощи графской охраны не хватало, чтобы справиться с целым Миланом. То здесь, то там кони падали с распоротым брюхом или от удара пылающим факелом вставали на дыбы, сбрасывая всадника, и очередной слуга Паоло оказывался погребенным под беснующейся толпой. Стриксы принимали истинный облик, отпугивая народ оскаленными звериными мордами, обретая огромную силу, и продолжали прорываться прочь из города. Необращенным наемникам приходилось хуже: упав с коней, они уже не могли подняться, становясь добычей озлобленных горожан.

Конь под графом пал, и Паоло, издав воинственный рык, прыгнул с его спины прямо на головы вопящих миланцев. Рванул зубами чье-то горло, впился когтями в чье-то испуганное лицо, торжествующе взвыл, почувствовав запах крови. Вид его был так ужасен, что толпа расступалась: никто не желал вступать в противоборство с чудовищем.

Паоло давно уже отшвырнул меч, убивал и калечил голыми руками. Вокруг сражались верные стриксы, но ни один из них яростью и силой не мог сравниться с самим вожаком. Неподалеку дрался Руджеро, из хлипкого ученого превратившийся в гибкого, ловкого зверя. Оглянувшись, граф с сожалением отметил, что все наемники погибли.

В толпе зародился страх, пополз во все стороны, заражая все новых горожан. Люди, находившиеся поблизости от убийц, не желая умирать, заработали локтями, рванулись прочь.

— Стриксы, стриксы! — кричали они.

Это слово, подхваченное десятками, сотнями глоток, летело над городом, превращалось в многоголосый, полный ужаса вопль. Паника так же заразна, как и злоба. И вот уже те, кто лишь недавно горел праведным гневом, давили себе подобных, спеша убраться из опасного места. Ступали по головам, отшвыривали стоявших на пути, бежали под защиту домов, прятались, запирая двери на засовы.

Паоло несся вслед за убегающими людьми, хватал, грыз, упиваясь кровью и мстя за разрушенную жизнь. Вдруг чутким звериным слухом среди воплей и визга он различил знакомый голос, со стоном повторявший его имя. "Луиджи!" — пронеслась стремительная мысль. Командир наемников, с его искренней привязанностью и фанатичной преданностью, был слишком ценным воином. Паоло уже не раз пожалел, что не обратил верного слугу. Он считал Луиджи мертвым, но оказалось, того еще рано сбрасывать со счетов.

Пробравшись туда, откуда доносился стон, граф увидел валяющееся под стеной дома скрюченное тело. Одежда Луиджи была изорвана и покрыта запекшейся кровью, переломанные руки и ноги согнуты под странными углами, отчего слуга походил на небрежно брошенную деревянную куклу. Из груди, с левой стороны, торчал окровавленный кол, каким-то чудом не пронзивший сердце. Лица у Луиджи не было — оно превратилось в ужасную маску из волдырей и оголенной плоти: кто-то факелом поджег ему голову.

И несмотря ни на что гигант все еще жил и звал своего господина. Паоло схватил исковерканное тело, рывком перекинул за спину:

— Терпи, Луиджи!

Он стремительно несся по улицам Милана, с обеих сторон от него, поддерживая раненого, скакали два стрикса. Остальные окружали вожака, разрывая всех, кто попадался на пути.

У городских ворот стражники попытались загородить стае путь. Схватка была короткой и жестокой: оставив позади груду искалеченных тел, стриксы вырвались из города.

Преодолев несколько селений, жавшихся к Милану, словно цыплята к курице, твари оказались в лесу.

Бережно опустив бесчувственного Луиджи на сухую траву, Паоло приник ухом к его груди и услышал прерывистое, слабое дыхание. Несмотря на все перенесенные страдания, слуга все еще цеплялся за жизнь.

Граф вонзил зубы в шею Луиджи, стараясь не обращать внимания на исходящий от него запах горелого мяса. Дождавшись, когда стекающий по клыкам яд проникнет в рану, поднял голову и сплюнул — кровь охранника имела отвратительный привкус.

— Вы думаете, еще не поздно, господин? — прошептал Руджеро, наблюдавший за этим действом с любопытством истинного ученого.

— Будем надеяться, — мрачно ответил Паоло.

Он приказал разбить лагерь в лесу: Луиджи требовался покой. Стриксы, довольные и сытые после устроенной в Милане резни, с удовольствием предались сладкому безделью.

Несколько дней Паоло и Руджеро не сводили глаз со слуги. Обращение свершалось медленно. Поначалу даже казалось, что ничего не происходит. Луиджи оставался бесчувственным и изуродованным — он словно завис между жизнью и смертью. Но к вечеру второго дня чернокнижник, внимательно осмотрев его, сказал:

— Процесс пошел, господин. Кожные покровы на лице начали восстанавливаться.

Взглянув туда, куда указывал палец колдуна, граф увидел, что на правой щеке Луиджи образовалась тонкая розовая пленка молодой кожи.

Дальше процесс заживления ускорился. Быстро восстанавливалась кожа, и через пару дней лицо слуги если не обрело прежний вид, то сделалось узнаваемым. Срослись кости рук и ног, заросли ужасные раны на груди. Спустя пять дней чернокнижник по приказу Паоло извлек из тела Луиджи кол. За сутки рана заросла.

Но слуга все не приходил в сознание.

— Это странно, мой господин, — в который раз уже говорил колдун. — Он как овощ на грядке: такой же здоровый и такой же бессмысленный.

— Подождем, — возражал Паоло.

Но и его самого начинало тревожить состояние новообращенного. Не то чтобы граф испытывал к Луиджи привязанность или благодарность — просто не хотел лишаться идеального слуги, да и жалел потраченных на него сил и времени. Устав наблюдать за бесчувственным телом, Паоло послал двоих стриксов на поиски ближайшего селения, наказав привести в лес молодую женщину.

— И не смейте сами приложиться, — напутствовал он, многозначительно скаля клыки. — Больному нужна свежая, сочная пища.

Дождавшись ночи, твари отправились на охоту. Вернулись к утру, ведя за собою напуганную юную крестьянку. Ее грубоватое, но красивое лицо было заплакано, длинные черные волосы растрепались и рассыпались по плечам. Высокая пышная грудь с виноградинами крупных сосков тяжело подрагивала под тонкой рубахой — несмотря на промозглую сырость, другой одежды на девушке не было.

— Хороша, — сглотнув слюну, сказал Руджеро, успевший проголодаться за неделю.

— Остынь, — оборвал Паоло.