Командировка в ад (СИ) - Казаков Дмитрий Львович Страница 43

Нет, не стоит тут торчать… и я отправился в спальню.

На койке там обнаружился довольный жизнь Котик, при виде меня радостно замурлыкавший.

— Опять ты? — спросил я. — Увидят хозяева — опять стрелять начнут. Ну хоть жив.

На плечо мне легла чья-то рука, я вздрогнул и повернулся, чтобы увидеть зеленоватое лицо Етайхо. Она сказала что-то, я потряс головой, показывая, что не понимаю, и неохотно потянулся к выключателю.

Котик на гирванку не отреагировал, словно не заметил ее.

— Что? — спросил я, морщась от вернувшейся головной боли.

— Я вижу, как тебе плохо, — сказала Етайхо без предисловий. — Пора учить язык. Переводчик реагирует на первое слово во фразе, и если вставлять в нее слова на другом языке, то он не успеет переключиться… вот слушай меня, «ты» будет на общем звучать как «бел», а «я» как «жу».

Ж прозвучало куда мягче привычного, так что у нее получилось что-то вроде «жьу».

— Ты будешь со мной заниматься? — спросил я. — Нам же нельзя общаться, чтоб я сдох!

— Некуда деваться, — гирванка пожала широкими не по-женски плечами. — Запоминай. Потом выключай свой прибор и слушай, что говорят другие… кайтериты, шавваны, вилидаро, все подданные Гегемонии. Лови знакомые слова, такие как «ду» — это будет он, «ку» — это будет она, «фра» — это будем мы, «бшел» — это будут вы, «дун» — они женского рода, «кун» — они мужского. Повтори, и помни, от того, как ты это выучишь, зависит твоя жизнь.

Етайхо больше не изображала «простую девушку», которая «всю жизнь работала в поле», и мне до смерти хотелось спросить, кто она, и почему так заинтересована во мне. Но я понимал, что сейчас не время, я повторял незнакомые слова, и она одобрительно кивала или поправляла, когда я ошибался.

«Тси» — этот или эта, или это, «пзи» — тот, та или то…

Голова моя болела все сильнее и сильнее, но я терпел, намереваясь держаться до последнего. Котик лежал рядом, слушал нас, пошевеливая ушами и мурлыкая, и от его тела шло одобрительное тепло.

В этот раз мы работали в городе большой компанией, ломали внутренние перегородки в одном из «домов». Орудовать приходилось тяжелыми ломами в каменной пыли, ворочать тяжеленные обломки, потея и задыхаясь.

Но хуже всего меня донимал голод, ставший нестерпимым, хотя на завтрак нам выдали обычную порцию питательной слизи.

Но мое тело, судя по всему, дошло до крайней степени истощения, и я мог думать только о еде. Я вспоминал в деталях все самые знатные пирушки, на которых только побывал, и мне представала череда соблазнительных образов.

Забыл даже выключить переводчик, и что странно, он работал как обычно.

День рождения лучшего друга Васяна, нам по три, и салат оливье кажется самой вкусной на свете штуковиной, и хочется выковырять все до единой горошины и съесть их, и кусочки моркови, и колбасы, нарубленное мелко яйцо, и слизывать майонез, и все это несмотря на то, что брюхо набито до такой степени, что даже смеяться неудобно, не то что ходить!

Мы с пацанами на первом курсе взяли пива, и купили вяленой рыбы на рынке… подобной я с тех пор не едал — сочная, мягкая, прямо истекает жиром, в каждой икра, чуть солонее остального, и зернышки ее хрустят на зубах, и плавники можно обсасывать, и пузырь обжигать, и хребет обсасывать… кайф!

Юля первый раз приготовила семейный праздничный обед, все сама, и вышло у нее офигенно — обычная говядина, потушенная в оранжевом соусе, о составе которого я побоялся спрашивать, не только размягчилась, но и пропиталась пряным, возбуждающим привкусом, так что каждый кусок я заталкивал в себя с остервенением, заедал гарниром из жареной картошки, а жена смотрела на меня и смеялась, и ее мне тоже хотелось съесть, ну или хотя бы облизать!

Еще бы, две недели после свадьбы!

Я шарахнул ломом по очередной каменной глыбе, обломку почти разрушенной стены. Но от слабости меня повело, и я выронил лом, который по ощущениям весил килограмм пятьсот.

Попытался нагнуться, но меня буквально опоясало болью.

— Черт! — воскликнул я, хватаясь за спину.

— Нет, это всего лишь яяяаа, — сказали за моей спиной, и я забыл и о голоде, и о приступе радикулита.

Равуда хуже того и другого!

— Тут нет камер, и нам никто не помешает, — сообщил кайтерит, шагая ко мне сквозь клубы пыли.

Он был один, но и я был один, Равуда подловил момент, когда все оказались снаружи.

— Чего тебе надо? — спросил я, принимая боксерскую стойку.

— О да, да… — кайтерит тоже исхудал за время в концлагере, но улыбка у него осталась такой же белозубой, лицо — красивым, а движения — плавными и невероятно быстрыми. — Решил меня насмешить?

Первый удар я принял на предплечье, но тот оказался обманным, и второй прилетел в живот. Показалось, что тяжелый угловатый кулак прорвал кишки и добрался прямиком до позвоночника.

Меня согнуло, но я удержался на ногах, не упал.

— Говорят, ты собрался удрать из этого приятного местечка? — спросил Равуда, склонившись к моему уху так, что я ощутил его дыхание.

Я ударил локтем, слабенько, но попал ему в пах, кайтерит издал тонкий писк.

Тяжелый удар коленом пришелся мне в ребра, и наверняка сломал бы их, но я уже начал уклоняться, и поэтому мне досталось вскользь. Но даже этого хватило, чтобы напомнили о себе полученные от бриан трещины, и от боли я просто задохнулся, едва не лишился сознания.

Как-то я ухитрился отскочить, прижался спиной к целой стене.

Равуда тоже был не тот, что прежде, раньше бы он уже разделал меня как бог черепаху, а сейчас тяжело дышал, и по лицу его текли крупные капли пота.

— А если я… расскажу… бриан… о твоем плане? Что они… сделают с тобой?

— Кричишь, что я предатель, а сам мечтаешь стать стукачом? — осведомился я.

Надо бы закричать, позвать на помощь, забыть о гордости, но сил нет даже на это.

— Я сделаю все, чтобы убить тебя… — красные глаза остекленели, на губах появилась пена. — Она умерла, и ты не должен жить… Я бы убил вас всех сам, но пусть бриан сделают это… мне все равно!

Равуда не блефовал, ему и в самом деле было наплевать, и он бы уничтожил мир, если бы мог, и сам бы после такого сдох с радостью.

— Я не убивал твою дочь! — и снова эта фраза ударила его словно кнут.

Кайтерит замер, вскинул над головой кулаки, и я понял, что все, сейчас бросится, чтобы перегрызть мне горло. Но тут донеслись шаги, и в комнату, где я работал, вошли Ррагат, Макс и двое девчонок-веша.

— Эй, что тут такое? — воскликнул мой друг. — Отвали, красная рожа! Оборзел вапще!

Равуда зарычал, оскалился как дикий зверь, но остался на месте — нет, он не отдался бешенству целиком, он понимал, что один против пятерых, пусть даже троих, если убрать женщин, и что в нынешнем состоянии не справится.

— Что будет, если я им скажу? Что они сделают с тобой? — повторил он, и затопал прочь.

— Чего он хотел? — спросил Макс.

— Да как обычно, — ответил я, покривив душой.

Нет, Равуда не просто явился избить меня до полусмерти или вовсе до смерти, он знал о побеге, и это значит, кто-то ему рассказал, кто-то из посвященных в тайну… но только кто? Я сообщил всем в нашей комнате, без деталей, просто что мы собираемся удрать отсюда как можно скорее, и эту новость бойцы встретили с радостью.

А сам план мы придумали группой из четырех десятников: я, Фагельма, Иррата и Грат. Если слился кто-то из них, а я мог доверять только юри-юри, то наше дело под угрозой… вдруг сумасшедший кайтерит и правда отправится к нашим тюремщикам?

Или разболтал кто-то из наших, тайный осведомитель Равуды?

Ведь есть среди моих кто-то, кто работает на трибуна Геррата, а я так не знаю, кто.

— Нельзя тебе быть одному, ха-ха, — буркнул Макс. — Снова, как тогда в лесу. Помнишь?

Нет, он не может предать… Дю-Жхе — тоже, Юнесса и Пира, обе побывали в кровати у Равуды, и обе знают, что он за подонок, их исключаем… остается кто-то из молодых бойцов… но кто, кто именно?