Дмитрий Казаков - Русские боги Страница 43

Лицо проводницы на мгновение потеряло форму, оплыло, точно восковая маска, которую поднесли к огню. Потом вновь сделалось обычным, но смотрела женщина не на пассажиров, а куда-то в сторону, будто не видела никого перед собой.

Олег одобрительно кивнул:

– Хорошая работа. Пошли.

– Плохого не держим, – улыбнулся Сергей.

Они прошли немного назад по ходу поезда и по лестнице стали взбираться на перекинутый над путями мост. С лестницы свернули налево и спустились на площадь около здания вокзала.

Она выглядела довольно пустынной, у гостиницы «Москва» рядком стояли несколько такси, скучали собравшиеся в кучку водители.

Увидев потенциальных клиентов, они оживились, один выкинул недокуренную сигарету.

– Привет, мужики, – сказал Олег и назвал улицу.

– Моя очередь. Поехали, – сказал самый толстый из таксистов, лысый, с небольшой бородкой.

Машиной его оказалась потрепанная красная «шестерка».

– Ты звонил старику? – спросил Иван, когда все четверо влезли в машину.

– Вчера вечером, – ответил Олег. – Он нас ждет.

Здание вокзала осталось позади, и автомобиль вывернул на широкий проспект. На обочинах стояли дома в пять или девять этажей, меж них кое-где торчали современные офисные комплексы. Проспект закончился, стало видно здание областной администрации, а за ним – Кремль.

Мелькнул цирк, затем по мосту перебрались через небольшую речку.

После установленной на пьедестале «катюши» слева потянулся частный сектор: огороженные заборами участки, гаражи, одноэтажные дома старой постройки. Свернули направо, потом еще раз. И оказались в глубине большого массива из домиков, точно в настоящей деревне.

– Вон она, ваша улица Поленова, – сказал таксист еще через десять минут. – Какой дом?

– Высади тут, – ответил Олег, и в руке его появилась фиолетовая пятисотенная бумажка. – Спасибо.

Вытащили вещи из багажника, и таксист уехал. Только когда «шестерка» скрылась за поворотом, Олег проговорил:

– Пойдем.

И они зашагали туда, где над деревянным забором виднелись кирпичные стены, выкрашенная в красный цвет крыша, несколько больших яблонь. Дом казался старым, труба покосилась, доски в заборе местами прогнили, из щелей торчала трава. Когда подошли ближе, обнаружилось, что участок зарос крапивой и лебедой, а за яблонями не ухаживают.

В коре темнели трещины, торчали сухие ветки.

– Это еще что? – Сергей ткнул пальцем в ту сторону, где среди травы лежал блестящий «огурец» размером с надувную лодку.

– Кто же его знает? – в голосе Олега прозвучало удивление.

Подошли к калитке в заборе, Сергей взялся за висевшую на ней металлическую скобу на петлях и постучал.

– Грех-то какой, – проговорил Иван, теребя бороду. – Великий ученый, а электрический звонок поставить не может.

– Мало кто к нему ходит, я думаю… – сказал Олег. – Постучи еще раз. Сам знаешь, он глуховат.

Дверь открылась, и на крыльцо, кутаясь в длинный халат из темной ткани, выбрался худой старик в пенсне. Всплеснул руками и заспешил к калитке, на ходу приговаривая:

– Как же вы рано, голубчики. Как же вы рано…

– Я вчера сказал, что в восемь. Мы не опоздали. – Олег вытащил телефон из кармана и проверил время.

Стукнула щеколда, и старик открыл калитку.

Выглядел он настоящим профессором из советских фильмов первой половины двадцатого века – седая бородка, усы, высокий лоб и встрепанные белые волосы. Из правого уха торчал слуховой аппарат, а халат казался настолько засаленным, точно его никогда не стирали.

В бороде застряли хлебные крошки, из обшлагов торчали нитки.

– Ах, не опоздали, голубчики, – закивал старик. – Проходите. Если кто не знает, то я – Константин Эдуардович.

Игорь представился, и они пошли к дому. Прошли через полутемные сени, где стояли ведра и пахло сыростью, и оказались в прихожей. Тут пришлось избавиться от обуви и надеть выданные хозяином тапки – старые, дырявые и такие ветхие, словно их носил еще царь Соломон.

Из прихожей проследовали в большую комнату.

В центре ее находился громадный стол, заваленный кипами журналов и грудами книг. Над ним висела лампа без абажура, угол занимала большая русская печь. Вдоль стен стояли стеллажи, часть их оккупировали такие же книги, на других лежали инструменты, колбы, сосуды причудливой формы и вовсе непонятные штуки.

У окна располагался большой телескоп на треноге.

А с потолка на веревочках свешивались искусно сделанные модели летательных аппаратов: дирижаблей, воздушных шаров, самолетов, чудных устройств с множеством сопел и крыльями, как у летучей мыши.

Старомодное кресло с облезлой спинкой было придвинуто к столу, у стеллажей виднелись несколько табуретов.

– А я-то думал, что вы еще в Калуге, – сказал Сергей.

– Нет, голубчик. Там меня слишком хорошо знают. Пришлось перебраться. Садитесь, сейчас я чаю принесу. У меня, конечно, не очень уютно, но я думаю, что до вечера вы можете побыть.

– Спасибо за гостеприимство, – кивнул Олег.

Помимо той двери, через которую они вошли, в комнате имелось еще две – по сторонам от печки. Константин Эдуардович вышел в ту, что справа, но вернулся почти сразу.

Принес небольшой электрический самовар, расписанный красными и золотыми цветами, поставил его на край стола.

– Давайте, я вам помогу, – предложил Сергей.

Когда ушли вдвоем, Олег повернулся к Ивану и сказал:

– Попьем чаю, а потом придется караулить по очереди. Похоже, на нас начали серьезную охоту.

– Придется, видит господь. Как мы уедем отсюда?

– Степан нас заберет.

Скрипнула дверь, появился Константин Эдуардович с подносом, на котором стояли красные чашки в белый горошек и сахарница. Сергей принес ложки и большой бумажный пакет с печеньем.

– Прошу садиться, господа, – сказал хозяин дома. – Берите табуреты, присаживайтесь. Не стесняйтесь.

Игорь взял табурет от стеллажа с книгами, подсел к столу.

– Прошу подставлять чашки, – командовал Константин Эдуардович, снимая с самовара заварочный чайник. – Чай с жасмином, уж не обессудьте, если кто не любит. Но другого я почему-то не нашел…

Лицо старика на мгновение стало растерянным.

– И такого попьем, – сказал Иван, открывая сахарницу. – Ага, кусковой. Можно вприкуску…

Они пили чай, ароматный, крепко заваренный, грызли сахар и печенье. А хозяин дома, лишь изредка прикасаясь к чашке, громогласно вещал, глядя куда-то в потолок, и глаза его истово поблескивали за стеклами пенсне. Сначала речь шла о политике, потом свернула на причины, по которым в дом на окраине Тулы попали гости:

– Вот у вас, господа, проблемы? Ведь так, Олег? Вы иначе бы мне не позвонили. А это означает, что опять влипли в какую-то историю и снова пытаетесь спасать Россию. А стоит ли ее спасать?

Сергей опешил.

– То есть как? – спросил он.

– Не возражай. Он все равно тебя не услышит, – сказал Олег. – Сиди спокойно. Как выговорится – замолчит.

– А почему бесполезно? – Константин Эдуардович строго посмотрел на Игоря, и тот вспомнил институт, преподавателя, что читал экономическую теорию. Тот имел те же привычки, только выглядел чуть опрятнее. – Ответ простой. Россия – распадающаяся цивилизация. Все признаки налицо, если мыслить рамками концепции Тойнби…

– Кто такой Тойнби? – тихо спросил Игорь.

– Английский историк, – ответил Иван.

– Имеется горизонтальный распад социальной структуры общества, – проговорил Константин Эдуардович. – Есть высший слой, у которого свои интересы, и есть остальные. Доминирующее меньшинство и внутренний пролетариат. А что же с пролетариатом внешним – спросите вы меня?

Хозяину дома на окраине Тулы слушатели были не очень нужны, он мог бы так же убедительно разглагольствовать и в пустой комнате. Бородка его воинственно торчала, а указательный палец, которым Константин Эдуардович размахивал, казался наконечником копья в руке воина.

– Внешний пролетариат, то есть варвары, представлен, с одной стороны, молодыми и жадными государствами на границах вроде Грузии, Эстонии или Польши. А с другой – мигрантами из республик бывшего СССР, что едут в Россию на заработки и изнутри, исподволь разрушают ее. Присутствуют также иные признаки распада, а именно – косность правящего большинства, его замкнутость, тяга населения к прошлому, его архаизация. Не зря так модны фильмы и книги о временах Российской империи. И добавим сюда вульгаризацию искусства и самое страшное – отказ страны от своей самости, от своей особости.

– Я больше не могу, – мученически сказал Иван. – У меня сейчас голова лопнет.

– Ничего, терпи, – проговорил Олег.

– …и проявляется он в загрязнении и отмирании русского языка. В чем всегда была его сила? В самодостаточности внутренней языковой системы, в обилии и многообразии наречий и говоров. Сейчас благодаря телевидению, – Константин Эдуардович гневно потряс головой, – мы ее утратили. Зато получили интервенцию английского языка. И пусть раньше удавалось отразить подобный натиск немецкого и французского, то на данный момент для этого нет резервов…