Виктор Бурцев - Пленных не брать! Страница 43

– Почему? – тупо уставившись себе под ноги, пробормотал Воскобойников. Он хотел лишь одного – проглотить что-нибудь горячее и уснуть. Лечь. Уснуть. Лечь. Уснуть...

– Почему?! – крикнул немец. – Почему?! Да вот почему!

Он сделал пару шагов в сторону, сунул руки в снег и принялся там шарить. Керьялайнен стоял, прислонившись к сосне, и смотрел в сторону.

– Вот почему, – прохрипел немец и сунул в лицо комиссара облепленный снегом артиллерийский «люгер» Буренина. – Вот почему. Мы полдня шли зря и вернулись туда же, откуда пришли, – к могиле вашего знакомца... И теперь, судя по всему, нам придется здесь заночевать – в месте, где я меньше всего хотел бы оставаться на ночь.

ВОЗВРАЩЕНИЕ К БУДУЩЕМУ-6

Утром Юлька ела нехотя. Я уже несколько раз произвел набег на тарелки шведского стола, традиционного для таких гостиниц, а она с сосредоточенным выражением лица ковыряла ложкой кашу и с подозрением смотрела на свой любимый апельсиновый сок. Обычно за ней такого не наблюдалось.

– Что-то не так? – спросил я, наливая горячий кофе, сладко пахнущий уютом. – Ты себя хорошо чувствуешь?

Юлька пожала плечами.

– Как это расценивать? Как «фиг его знает» или как «не хочу говорить»?

– Как «не знаю, что сказать». – Она почему-то избегала смотреть мне в глаза.

– Тогда лучше всего говори как есть. Сначала.

Я подавил желание разбавить кофе сливками. Чувствовал, что разговор будет горчить.

– Собственно, я же про тебя ничего не знаю.

– Вот те раз! – попытался я пошутить.

– Не смейся. – Она опустила голову. – Просто мне кажется, что всё, что было до сегодняшнего дня, оно как будто не настоящее. Будто всё, что у нас с тобой было, эти годы... Они были не с нами. То есть я была я. А ты...

– А я – это не я? По-моему, любовь к триллерам тебя подводит.

– Да ну тебя...

– Нет, в самом деле. Сюжет довольно расхожий. У него есть страшная тайна. Она раскрывает ее. Он убивает ее особо извращенным способом.

Юлька молчала.

– Хорошо, хорошо. Извини. Но это ты сама виновата. Изъясняйся законченными формулировками. Это большая беда всех деликатных людей. Они, из боязни обидеть собеседника, начинают разговаривать намеками, общими фразами, стараясь сгладить углы. От этого углы никуда не деваются, а от намеков становится еще хуже. По крайней мере, противоречия никуда не уходят, а остаются на месте.

– Я не могу тебе всё правильно сформулировать. У меня слов не хватает.

– Да, но что-то же тебя натолкнуло на такие мысли.

– Ты ночью разговаривал...

– Ах вот оно что. И что же я говорил?

– Ты беседовал с кем-то.

– С кем? – Я равнодушно дотянулся до сахарницы и накидал в кофе несколько ложек. Размешал. Снова кинул. Остановился, только когда сообразил, что пауза уже слишком затянулась. Подняв глаза, я обнаружил, что Юлька смотрит на меня едва ли не испуганно, а в глазах у нее дрожат слезы. – В чем дело?

– Ты никогда кофе с сахаром не пил...

Попал так попал. Я отодвинул чашку с окончательно изгаженным напитком.

– Да, действительно. Всё получается как в твоих триллерах... Так с кем я разговаривал?

– Ты говорил по-фински.

– А какие имена я называл?

– Откуда мне знать! Я даже не знала, что ты можешь на этом языке говорить. Я о тебе ничего не знаю! – В ее голосе опасно прорезались истерические нотки. Так под ногами трескается лед. Трещины бегут в разные стороны, змеятся, пересекаются.

– Тихо, тихо. Кое-чего действительно не знаешь. Но ничего криминального тут нет. То, что я говорю во сне, ничего не доказывает.

– Да, но это значит, что у тебя есть от меня какие-то секреты. А так нечестно. – Юлькин подбородок задрожал. – Так нельзя...

– Ну, ну... – Я ласково потрепал ее по щечке. – Пойдем в номер, там разберемся.

Она шмыгнула носом, кинула скомканную салфетку в недоеденную кашу и пошла к лифту. Я немного задержался, плеснул в кружку на пару глотков кофе.

– Так что же я говорил?

Как и следовало ожидать, по дороге Юлька несколько успокоилась и теперь выглядела просто насупленной, но истерики не было.

– Не знаю я.

– А имена? Ну, например, Ильмаринен, Укко...

– Не помню, кажется, говорил. Я не разобрала. Ты был такой холодный и мокрый. И страшный. – Она смотрела на меня как побитая собака. Исподлобья, через челку.

– А, ну, тогда всё в порядке. – Я плюхнулся на кровать и похлопал ладонью по покрывалу рядом с собой. – Садись.

Юлька что-то проворчала, но не сдвинулась с места.

– Мне кошмар снился. Ну, может быть, я просто дневников перечитал дедовых. Всё это путешествие...

– Что?

– Всё это путешествие, оно отдает какой-то мистикой. Вокруг всякие сказки, легенды. Всё на крови замешано.

– А почему ты эти дневники мне не показывал никогда? И откуда ты финский знаешь?

– А я и не знаю. Ну, подумай, откуда ж я могу его знать, тем более во сне? К тому же ты сама его не знаешь. Откуда тебе знать, что это финский? Бормотал я что-то. Ночь. Темно. Ты и напугалась. А дневник... Хочешь посмотреть?

– Хочу...

– Хорошо. – Я согласился легко. Дневники у меня были с собой. Все наиболее сложные места были удалены, а вырванные страницы хранились у меня на самом дне сумки. – Вот смотри.

Я вытянул из сумки потрепанную папку с желтой, грязной бумагой. Где-то на листах штрихами виднелись полустертые рисунки к тексту. Строчки прыгали – иногда вдоль, иногда поперек листа. Левое выравнивание сменялось на правое. Русские буквы замещались финскими, а иногда просто руническим письмом.

От некоторых рисунков кидало в дрожь.

– Безумие какое-то, – прошептала Юлька.

– Нет. – Я смотрел, как она осторожно трогает листы, как щурится, присматриваясь к изломанным линиям. – В этом есть система. Сумасшествие бессистемно. Я прочитал всё. Теперь я хочу сделать из этого историю. Неизвестную историю жизни множества людей.

– А зачем ты взял сюда меня?

Я поежился. Умение задавать правильные вопросы – не самое приятное с точки зрения общения.

– Мне нужен свидетель. А ты самый лучший свидетель из всех, кого я мог себе представить.

Юлька плюхнулась на кровать и нахохлилась. Она долго молчала, а я думал. Мне вспоминался снег. Как он наваливается на ветки елей своим белым, пушистым существом. Прижимает их к земле, и вот вокруг тебя уже не лес, а что-то странное, даже страшное. Изогнутое, перекрученное. Деревья становятся живыми, они приседают под тяжестью снега, тянутся к человеку, к теплу. Еще чуть-чуть, и ветви схватят тебя, пронзят, высосут кровь, тепло, жизнь. Я думал, что путешествие будет труднее. Я взял с собой Юльку для того, чтобы иметь свидетеля, чтобы за мной стоял кто-то, не позволяющий малодушию взять верх. Кто-то, кто заставил бы меня одним своим существованием двигаться вперед. Она – мой обоз, мой тыл, то, дальше которого нельзя, невозможно бежать. Как бы ни было жутко. Как тогда, страшной зимой. О чем я? Это был не я. Это был мой дед...

– Я дура. Извини, – пробормотала Юлька.

– Ерунда. – Я обнял ее за плечи, она прижалась ко мне. – Всё это ерунда. Со всяким бывает. Просто ты нужна мне. Я тебе не говорил. Но ты нужна мне, я должен сделать это. Должен пройти.

– А что будет там? В этой...

– Кемиярве?

– Ага.

– Там мы найдем маленькую избушку. И посмотрим, что там...

– Страшно.

– Нет, совсем нет. На свете нет вообще ничего страшного. Совсем, совсем.

24

Огромная горелая ель, в которую, наверное, попала когда-то молния, стояла у тропы, чуть накренившись. Пройдя мимо нее, Воскобойников почувствовал запах старого мокрого кострища, неприятный, мертвый.

– Однажды в Альпах я видел, как в человека попала молния, – негромко произнес немец, тоже, видать, учуявший гарь.

– А у нас обычно в землю закапывают, если молнией ударит, – сказал Воскобойников.

– Как?! – не понял немец.

– Целиком, чтобы только голова торчала. Говорят, сырая земля электричество вытягивает...

– Берегись! Назад! – заорали сзади, и Воскобойников, услыхав громкий треск, инстинктивно отшатнулся и спрыгнул в небольшой овраг справа от тропинки. В него врезался Айнцигер, поскользнулся, покатился по склону мимо уцепившегося за кустарник комиссара.

Наверху кто-то кричал – хрипло, непрерывно. Воскобойников вскарабкался обратно и увидел, что бойцы собрались возле упавшей ели, той самой, горелой. Под ней кто-то лежал.

– Политрук... – растерянно произнес Смоленский.

Толстый обломанный сук пробил тело Вершинина насквозь, но политрук еще жил. Он перестал кричать, только цеплялся руками за черное обугленное дерево, изо рта текла густая кровь.

– Как же ты... – пробормотал Воскобойников, опускаясь на колени.

– Она сама упала, – суетливо заговорил Борисенко, словно кто-то обвинял его в нелепой гибели политрука. – Сама, товарищ полковой комиссар! Непонятно даже...

– Бесполезно что-либо делать, – сказал Айнцигер, выбравшийся из оврага. – Тяжелые внутренние повреждения.